Проклятье живой воды

Как ни странно, эта мысль каким-то чудесным образом сумела остановить рвоту. Спазм последний раз сотряс его желудок, после чего внутренности вернулись назад. Во рту был привкус меди и железа. Виктор последний раз сплюнул кровавую слюну, вытер рот тыльной стороной руки.

— Ну, ты и… — протянул Сэм. — Ты в порядке?

— Да иди ты в задницу, — прохрипел Виктор. Почему-то его душила злоба на приятеля. На здорового, не знающего, что такое блевать кровью, приятеля. И чего он привязался? Шел бы своей дорогой…

— Сам в задницу иди, — не остался в долгу тот. — С ним, как с человеком, а он… вот смотри, скажу мистеру Уильямсу, он тебе рабочий день не закроет. А то и вовсе велит рассчитать. Тут больные не нужны… Кстати, вон он сам идет.

Мастер на весь цех был один, ухитряясь поспевать повсюду. Лишь изредка он покидал цех, если его вызывал старший мастер или надо было по личным делам отлучиться в контору. Как раз за полчаса до того мистер Уильямс вышел за ворота, но уже возвращался назад.

Пол в цеху был земляной, и Виктор торопливо попытался затереть кровавые пятна, надеясь, что кровь впитается в землю, а в полутьме никто ничего не поймет. Лихорадочным усилием сорвал затычку. Щедро плеснул под ноги.

— Это что происходит? — голос мастера загремел издалека. — Чес. Петерс. Что тут у вас?

— Бочка, мистер Уильямс, — прохрипел Виктор. — Затычка отлетела. Случайно.

— Вот я вам покажу «случайно». Саботажники. Стоимость пролившейся воды вычту из твоей зарплаты, Чес.

В другое время Виктор бы смолчал или стал просить прощения, но тут что-то словно взорвалось у него в голове. Он легко поднял наполовину опустевшую бочку на вытянутых руках, немного подержал, словно сомневаясь. А потом с размаху опустил на голову мастера.

Мистер Уильямс рухнул, не издав ни звука. Бочка рухнула сверху. Ему на грудь.

— Ох, черт, — выдохнул замерший рядом Сэм. — Что ты наделал, Вик.

Тот обернулся. И было что-то в его лице — и не только в выражении его лица — такое, от чего старинный приятель отшатнулся едва ли не с криком ужаса.

— Слово скажешь — убью, — процедил Виктор и, переступив через лежащее на полу тело, зашагал к выходу.

Теперь, когда в доме появились деньги, Верна могла бы вздохнуть свободно. Еженедельной зарплаты Виктора, даже со всеми штрафами, которых на фабрике было не избежать — вышел ли из строя приводной ремень на механизме, не подвезли вовремя воду, на выходе получилась некачественная продукция, за все платили из своего кармана рабочие — все равно хватало на сносную жизнь. За два месяца госпожа Чес рассчиталась со всеми долгами и даже сумела отложить несколько шиллингов на черный день. Но радости это не приносило. Слишком уж странные слухи ходили про «Макбет Индастриз». Слишком часто появлялись в рабочих кварталах чистильщики, забиравшие заболевших рабочих. А порой вместе с ними пропадали и члены их семей. Заболевали сами рабочие, заболевали те, кто с ними соприкасался.

Слухи старательно замалчивались — на памяти Верны ни разу она не слышала, чтобы мальчишки-газетчики выкрикивали, размахивая распечатанными листками: «Таинственное заболевание косит людей. Лондонцы обеспокоены — волшебная вода лорда Макбета таит в себе угрозу обществу. Люди превращаются в чудовищ. Что это — мировой заговор или преступная халатность?»

Впрочем, отец Томас на проповедях порой прохаживался насчет мутантов — мол, человечество платит слишком дорогую цену за новое изобретение. Да, новая «живая» вода лорда Макбета решает вопрос топлива. Ее заливают в котлы паровых машин, производство которых за последние полтора-два года резко увеличилось. Волшебной водой заправляют пароходы и дирижабли. Ею поливают станки на ткацких фабриках и в токарных мастерских. Сырье доступно — достаточно пролиться хорошему дождю, и готово. Производство волшебной воды обходится дешево. Те же газеты, замалчивая количество заболевших и мутировавших, наперебой кричат о том, что недалек тот день, когда в каждом доме вместо керосина в лампах будет гореть разновидность волшебной воды, кем-то уже названная огненной, а духи для красавиц из высшего общества будут разбавлять именно живой водой. И что сейчас ведутся работы по созданию лекарств на основе живой воды, а в отдаленном будущем вся вода на планете станет живой. И вот тогда-то наступит эра всеобщего благоденствия. Не будет бедняков, не будет холода и безработицы. Уйдут в прошлое болезни и уродливые проявления старости. Как знать, не изобретут ли на основе живой воды эликсир бессмертия? И так далее, и тому подобное.

Верна Чес газет не читала. И не только потому, что в свое время родители не удосужились обучить ее грамоте. Ей было достаточно того, что она видела и слышала. А видела она чистильщиков, еженедельно совершавших обход их улицы и двух соседних кварталов. Замечала на лицах некоторых людей печать болезни. Слышала от соседей и в очередях разговоры. Та же миссис Тук, казалось, знала про все на свете и с радостью делилась новостями и сплетнями с окружающими.

Все-таки иногда о мутантах узнавали «наверху», среди сильных мира сего. Кто-то ведь создал отряды чистильщиков. Кто-то ведь отдавал приказы газетчикам не печатать скандальных новостей. Кто-то ведь посылал отряды полиции разгонять демонстрантов, которые пытались протестовать против распространения мутаций. И кто-то ведь в парламенте провел билль о создании резервации, куда отправляли всех заболевших, выплачивая их родне компенсацию. Вон Петерсы все-таки получили целых двести фунтов после того, как у них забрали то, во что превратился их старший сын. Правда, пришлось долго обивать пороги, да и не вся сумма была выплачена полностью — мистер Петерс был теперь вынужден два раза в месяц ходить в банк, каждый раз принося по десяти фунтов. Это почти примеряло стариков Петерс с исчезновением Майкла, и они не стремились далеко заглядывать в будущее.

Верна Чес тоже старательно отгоняла от себя призраки. В последнее время Виктор стал меняться. Два с небольшим месяца работы на фабрике изменили ее мальчика. Он заматерел, кажется, стал немного выше ростом и шире в плечах. В чертах лица, еще недавно хранивших следы детства, появилась жесткость. Это уже был не ее милый мальчик. Виктор превращался в молодого мужчину, с каждым днем все больше напоминая своего отца. В последние дни в его взгляде стала появляться жестокость, и Верна содрогалась при мысли о том, что однажды сын ее бросит.

При мысли об этом работа валилась у женщины из рук. Она с тревогой провожала сына на работу и почти тут же садилась у окна ждать его возвращения. А заметив вдалеке знакомую фигуру, вскакивала и принималась отчаянно суетиться, готовя ужин.

В последние дни с Виктором творилось что-то неладное. Приходил он уставший настолько, что засыпал буквально над тарелкой. С матерью почти не разговаривал, ограничиваясь короткими: «Да», «Нет», «Не знаю», «Все нормально, мам.» Больше не было на его лице улыбки, зато в углах губ появились жесткие складки, а однажды Верна заметила там маленькую язвочку. Вид ее напугал женщину. Она попыталась осмотреть сына, но тот лишь отмахнулся: «Не надо, мам. Все хорошо.» — и отвернулся.

Сегодня, как обычно, Верна сидела у окна, безуспешно пытаясь занять себя шитьем. Эту сорочку надо было отнести заказчику еще вчера, но работа валилась из рук, стежки выходили неровными, кривыми и уже дважды приходилось распарывать работу. Если дело так и пойдет, она окончательно загубит вещь, и тогда придется расплачиваться из своего кармана.

Верна попыталась успокоиться, внушая себе, что ее страхи — пустое. В конце концов, если жить настоящим моментом, все как-то само собой и образуется. Надо лишь положиться на бога и стараться хорошо делать свою работу. Тогда все будет хорошо. У них с сыном есть немного денег, есть работа, есть крыша над головой, есть сила и здоровье, они любят друг друга — чего еще желать?

Успокаивая себя такими мыслями, женщина добилась того, что стежки стали ровнее. Она мысленно похвалила себя — эдак, получится закончить работу за день и завтра с утра отнести ее заказчику. Конечно, получит она меньше, чем рассчитывала — за каждый день просрочки у нее вычиталось по пенсу — но не стоит цепляться за такие мелочи. В конце концов, они с Виктором…

Верна Чес подняла глаза, привычно бросив взгляд на улицу, и иголка замерла в воздухе, а сердце пропустило пару ударов.

Из-за угла вывернул ее сын.

Время было неурочное, до завершения рабочей смены оставалось почти два часа, и женщина сперва не поверила своим глазам. Да и шел Виктор как-то странно — ссутулившись, повесив голову, руки висят и болтаются на каждом шагу, словно переломанные. На ходу юноша покачивался и с явным трудом переставлял ноги, волоча их так, будто к каждой привязано по свинцовой гире. Так подволакивают ногу каторжники, таская за собой чугунные ядра.

Сорочка соскользнула с колен, упав на пол, но Верна даже не подумала ее поднять. Сделав несколько шагов, Виктор неожиданно споткнулся обо что-то и покачнулся. Не упал он только потому, что чувствительно приложился боком к стене ближайшего дома, да так и застыл, не в силах пошевелиться.