Проклятие Ильича

— И не проси. Нельзя пока. Через десять минут ещё ложечку дам. Тебе утку надо?

Странная диета. Хотя ни разу Ильич не был в аду, ничего про их меню не знает.

— По-пекински?

— Хи-хи. По-писински. По-маленькому пи-пи хочешь?

Смех у демонессы был милый — колокольчики такие, и вообще голос высокий.

Левин прислушался к организму. О, да! Он хотел пи-пи по-маленькому, но по многу. Прямо, хотел-хотел!

— Хочу, — Владимир Ильич вымученно улыбнулся.

Если это пытка такая, то сейчас дьяволица скажет: «А нету! Ха-ха-ха».

— Держи.

Девушка нагнулась, сунув почти под нос Ильичу верхние полушария, и сразу выпрямилась, держа в руке синюю пластмассовую штуковину.

— Хм, а вы не отвернётесь?

Не комильфо журчать под пристальным взглядом демонессы.

— Чего я там не видела, только что повязку тебе меняла, уронила ещё бинты кровавые, сейчас пол затирать вон.

Служительница ада сунула ему утку и, взяв судок с красно-белыми бинтами, зашлёпала вьетнамками по полу в сторону двери.

Вернулась девица с полушариями через пару минут с тряпкой. Нарочито повернулась так, чтобы Левин лицезрел её ноги, растущие совсем не из ушей, а из округлой попки, и затёрла кровь на деревянном, без всяких линолеумов, полу, выпрямилась, поймав заинтересованный взгляд Владимира Ильича, и подмигнула.

— Всё, сейчас укол обезболивающий и со снотворным поставлю, и спи до утра. Мне тоже хоть часик вздремнуть надо. Умотал ты нас. Повернись на левый бок.

Уколы демоница ставила плохо. Больно. Ну, можно терпеть. Зато нагибается красиво.

Событие двадцатое

Все влюблённые клянутся исполнить больше, чем могут, а не исполняют даже возможного. Парадокс Шекспира

Левин сидел на троне. Стул такой с высокой резной спинкой вертикальной и с подлокотниками. Сидеть было жёстко и неудобно, на спинку не откинешься — блюла она осанку государеву. Напротив был стол, тоже под стать трону: резной такой, длинный и овальный с ногами, под лапы льва или другой какой кошки стилизованными. Стол был не пустой. Там стояли всякие пробирки, реторты и прочие химические мензурки с разноцветными жидкостями. Ещё на столе горела спиртовка, и над ней в закреплённой на штативе стеклянной колбе чего-то булькало и пузырилось. Зелёное и, должно быть, вонючее — витали пары в воздухе, кои не назвать ароматом. У колбы стоял тот самый волшебник в синих одеяниях с алюминиевыми звёздами, на БФ приклеенными. Колпак свой дедулька снял, он рядом на таком же архиерейском троне лежал. Лукомор отвлёкся на секунду от варева и узрел Владимира Ильича.

— Ты, прыщ тупоголовый, чего здесь делаешь? — свёл кустовые брови колдун. Решительно свёл.

— Так-то я выше тебя буду. И если я прыщ, то ты прыщик, — не полез за словом в карман Левин.

Отбрил Лукомора. Один — ноль.

— Дебил ты, прыщ! — один — один. — Говори, чего явился, чего ещё надо, магию тебе дал. Реинкарнировал опять. Надо чего? Говори быстро, проси мало, кланяйся низко.

— А чего просить?

Не готов был к такому повороту событий Ильич. И говорит Лукомор на этот раз внятно.

— От, дебил. Дебилоид. Дебилушка. Олигофрен. Даун. Полудурок. Иван-дурак.

— Владимиром родители назвали, — само вырвалось.

— Хрен тебе! Будешь Костиком, — совсем озверел звездатый.

— Хватит обзываться! Ты знаешь чего? Ты мне объясни, что происходит, где это я оказался? — вспомнил дьяволицу в белых одеждах Левин.

— Лёгких путей ищешь, магию тебе нахаляву, жизнь новую, а теперь ещё и знания подавай. Ты, давай, не стесняйся, весь список озвучь, — подпрыгнул к нему Лукомор.

— Ты, преподобный, не кричи, холерик, что ли? А, да! Что с Марьяной хотелось бы узнать. Где она? Жива? А можно её сюда ко мне?

Скромность только выпускниц Смольного института украшает.

— Сам ты холерик! Н-да, связался с тобой. Ладно, последнее желание твоё исполню. Знание дам. Или Марьяну? Выбирай.

— Чего выбирать? Марьяну, естественно, куда мне без Дюймовочки моей. Пропаду.

— Э! О себе только думаешь.

— И о тебе могу…

— Не хорохорься, даун.

Лукомор склонил голову на бок. Потом на другой. И вдруг махом оказался с другой стороны от кресла, теперь с левого бока.

— Тоже так хочу! — восхитился Владимир Ильич.

— Все в твоих руках…

Колдун в синем плаще и с этой стороны голову попереваливал на худеньких своих плечах. Посопел. Левин его не перебивал. Пусть сопит. Наконец морщинистое лицо Лукомора разгладилось чуть, не на чернослив сморщенный стало похоже, а просто на урюк.

— Знаешь, Костик, а нравишься ты мне. Хрен с тобой. Телекинеза не дам, даже не проси. Сам попытайся научиться, а вот знания парня дам тебе. Хороший был паренёк. Дурак, правда. Как ты почти, — Лукомор щёлкнул пальцами. — И Марьяну… Ну, как получится. От неё зависит, — и снова щёлкнул культяпками.

— Спасибо…

— Ты, вот что, дебил… Ты там аккуратней. Больше на меня не надейся. Сам. Всё сам.

И словно нет больше Левина в этой химлаборатории, Лукомор снова переместился к колбе своей и, бормоча хрень тарабарскую, принюхался к зловонию. Пахло как в свинарнике. Губки колдун гузкой сделал, брови ещё гуще насупил и из красной пробирки долил в зловоняющую колбу. Парок пошёл чёрный из горлышка, и завоняло уж совсем тошнотворно — хлоркой какой. И глаза защипало — ну точно хлоркой. Левин закрыл глаза, и даже нос попытался пальцами зажать.

Что-то бухнуло в темноте, и на всякий случай Владимир Ильич решил глаза открыть. Он лежал на той самой высокой кровати, прикрытый простынкой, а в палате больничной, а это была именно больничная палата, старушка в синем халате мыла длиннющей шваброй крашеный коричневой краской пол. Пол местами был облуплен, а местами вытерт, и из-под коричневой краски проглядывала светло-коричневая. И это из ведра этого бабулькиного хлоркой так радостно несло. Не пожалела уборщица хлорки, сыпанула так сыпанула. А чего, больница же, тут с микробами нужно активно бороться. Тут всякие бациллы могут много вреда принести.

Левин снова зажмурился, чтобы хлорка очи не выела…

И тут на него накинулись знания очередного реципиента.

Знания валились и валились, как зерно из прохудившегося мешка, и зёрнышко каждое стучало по темечку Ильичу и со вспышкой исчезало, а в голове появлялось уже как бы своё знание. Когда парень успел и накопить-то столько?

Событие двадцать первое

Начальник не всегда прав, но он всегда начальник.

Начальник — это человек, который приходит на службу поздно, когда ты приходишь рано, и появляется чуть свет, когда ты опаздываешь. Законы Мерфи

Пока сыпались знания на Левина, уборщица успела вымыть полы, пройтись другой — чистой — тряпкой и другой, но не менее вонючей водой по стенам и даже проветрить палату, открыв форточку в окне. Теперь Владимир Ильич точно знал, что он в больнице. Ему операцию сделали. Реципиенту. И угробили пацана врачи. Применили наркоз, и что-то пошло не так — то ли непереносимость, то ли с дозой что напутали. Но парнишка умер. Вот на освободившееся место левинскую душонку многострадальную и втиснул Лукомор. Врачи откачивали, разрядами били, и вдруг и сердцебиение наладилось, и прочие систолы-диастолы.