Проклятый Лекарь. Том 2

— Да, всё так, — поспешно подтвердил сын. — Хирурги сказали, что вы гений. Отец быстро восстановился. А потом… вот это началось.

Разрыв аневризмы. Операция, которую, по сути, провёл я, хоть и не без вмешательства чужих рук. И эпилепсия височной доли.

Прямой анатомической связи — никакой.

Сомов и другие видели бы в этом трагическое, но совпадение. Две разные болезни у одного пациента. Я же видел следствие.

Нелепое, нелогичное, но единственно возможное. Где-то в истории этой блестяще проведённой операции и, что более вероятно, в последующем рутинном лечении скрывался дьявол.

И я собирался его найти.

Это будет сложный диагноз. А сложный диагноз, когда его ставишь, всегда приносит очень, очень щедрую порцию Живы. Проценты по долгу графа Акропольского будут высокими.

Я встал и начал осмотр.

Активировал некро-зрение. Потоки Живы в теле Акропольского были странными.

Картина была необычной. Это не был блок, как при тромбе, или утечка энергии, как при аневризме. Все каналы были целы, но сама энергия текла неправильно. Словно кто-то взял идеально работающий механизм и сбил ему калибровку.

Или, что точнее, внёс вирус в его операционную систему. Интересно.

Я методично, холодно, почти не обращая внимания на оцепеневшую от страха семью провёл физический осмотр.

— Рефлексы в норме, — сообщил я, проверяя коленный рефлекс коротким, точным ударом молоточка. — Зрачки реагируют на свет адекватно. Признаков грубого очагового поражения нет.

— Наши врачи говорят, что это могут быть последствия операции, — осторожно вставил Сомов. — Возможно, отложенная реакция на наркоз… или, — Сомов поморщился, — ранняя стадия деменции, спровоцированная стрессом.

Последствия наркоза? Постоперационный стресс?

Обычные отговорки для диагностов, которые не могут найти реальную причину. Ребёнок может капризничать из-за стресса. А взрослый мужчина со специфическими, очаговыми неврологическими симптомами, вроде обонятельных галлюцинаций, имеет проблему, а не «плохое настроение».

— Сомневаюсь, — я покачал головой, выпрямляясь. — Стресс не вызывает фантомный запах горелой резины, Пётр Александрович. И реакция на наркоз не провоцирует приступы дежавю спустя три недели. Симптомы указывают на чёткую локализацию — височная доля. Нужна МРТ головного мозга.

— МРТ? — переспросила жена, её голос дрогнул. — Но ведь уже делали компьютерную томографию!

— Когда?

— Неделю назад. Нас заверили, что там всё абсолютно чисто.

Очень интересно.

Система жизнеобеспечения кричит «ошибка», но сканирование «железа» показывает, что всё в порядке. Это означало одно из двух: либо предыдущие радиологи — слепые идиоты, которые пропустили опухоль или зону ишемии, либо проблема не в «железе». Проблема в «программном обеспечении».

— Сделаем повторно, — решил я. — Магнитно-резонансную томографию, с контрастом. Это более точное исследование. И полный спектр анализов крови. Включая токсикологию.

— Вы думаете… меня отравили? — Акропольский попытался усмехнуться, но получилось жалко и испуганно.

— Я думаю, что нужно исключить все возможные варианты, — дипломатично ответил я, не давая ему никакой определённости. — Пока я не увижу результаты всех исследований, не буду ничего утверждать.

Мы вышли из палаты, оставив семью в гнетущем, тревожном ожидании.

— Что думаете? — спросил Сомов, когда мы отошли на достаточное расстояние.

— Пока рано говорить, — уклончиво ответил я. — Но картина крайне нетипичная. Посмотрим, что покажут анализы и наша МРТ.

А пока пусть помаринуется.

Столовая встретила меня непривычной тишиной.

Обычный обеденный гул разговоров и звон приборов стих так, словно кто-то выкрутил ручку громкости на ноль. Десятки глаз проследили мой путь к раздаче.

Атмосфера была как в дешёвом вестерне, когда в салун входит чужак, и руки всех завсегдатаев медленно опускаются к кобурам.

Что за цирк?

Я быстро осмотрел помещение и тут же нашёл источник аномалии.

В углу, в центре своей обычной свиты подхалимов, восседал Михаил Волконский. На его лице была такая самодовольная, торжествующая усмешка, что всё сразу стало ясно.

Ах ты ж… Вернулся-таки.

Видимо, папины деньги и связи оказались сильнее обещаний профессора Решетова его уничтожить.

Неудивительно.

В этом мире хорошая репутация стоит гораздо дешевле хорошего адвоката. И, судя по всему, наш аристократ не терял времени даром.

Проходя мимо его столика, я услышал ехидное:

— Вот и наше светило медицины! Не устал светить? Уже солнце заслоняешь.

Он рассмеялся. Мне это очень не понравилось. Особенно то, что многие подхватили его смех.

Я чуть замедлил шаг и бросил небрежно, но достаточно громко, чтобы слышали все вокруг:

— Волконский, как там запах поражения? Успел его выветрить или ждёшь прохладную погоду?

Его лицо моментально покраснело.

— Зато я не шастаю по моргам, — выплюнул он, пытаясь перехватить инициативу.

— Верно, — кивнул я с самой любезной улыбкой. — Ты предпочитаешь кромсать живых. Ещё немного, и твои блестящие диагнозы вроде сепсиса при аддисоническом кризе отправят в морг больше людей, чем чума. Так что в каком-то смысле мы коллеги.

За соседними столиками отчётливо хихикнули.

Волконский побагровел окончательно, открыл рот, чтобы ответить, но не нашёл слов. Я уже прошёл дальше, не удостоив его большим вниманием. Первый раунд был за мной.

Взяв поднос с едой, я сел за свободный столик в дальнем углу. Почти сразу ко мне подсел Фёдор. Вид у него был сконфуженный.

— Слушай, дружище, — начал он, нервно теребя салфетку. — Я от тебя такого не ожидал.

— Чего именно? — я удивлённо поднял брови.

— Ну… этого, — Фёдор неопределённо махнул рукой в сторону всего мира. — Опытов над трупами.

Я едва не подавился супом.

— Каких ещё опытов?

— Ну, все же говорят, — Фёдор понизил голос до заговорщического шёпота. — Что ты так привязался к моргу, потому что там ставишь какие-то эксперименты. И этот псих-доктор Мёртвый тебе в этом помогает. Иначе зачем гениальному диагносту, спасителю графов, полставки в морге отрабатывать?

Опыты над трупами. Великолепно.

Какая богатая фантазия… Я-то думал, он придумает что-то банальное, вроде того, что я продаю органы на чёрном рынке или по ночам пью кровь пациентов.