Прометей, или Жизнь Бальзака
Шрифт:
Несколько дней спустя он (Бальзак) навестил меня; он собрался поехать в Турень, а по возвращении - в Италию... В Турени он жалел, что меня с ним нет, и, вернувшись в Париж, предложил мне поехать с ним в Турин, оттуда в Геную, а может быть, и во Флоренцию. Я долго колебалась, но уступила. Какое прекрасное путешествие! Выехать из Парижа в почтовой карете и через пять дней оказаться в Турине, перебравшись через Альпы в Мон-Сени и спустившись к монастырю Гранд-Шартрез! Я думала о тебе. Ты ведь тоже совершила такое путешествие. Мне вспомнились твои рассказы о нем. И я поняла, какие восторженные впечатления оно оставило у тебя.
Я одна с Бальзаком, без слуги. Мне пришлось одеться мужчиной, и мужской костюм, который, кстати сказать, мне к лицу, восхищает меня. В нем никто меня не узнает, в нем чувствуешь
Как и все выдающиеся люди, Бальзак очень занят своими идеями и не отличается любезностью. Но у него столько внутренней силы, такой могучий ум, столько превосходства во всем его существе, что он мне нравится. Наружность у него нехороша, лицо красиво своей одухотворенностью, но очень странное.
Живем мы по-княжески. Бальзак рекомендован депешами из посольства, благодаря чему он завязал отношения с самым лучшим обществом. Сегодня он обедает у одного сенатора; к десяти часам я должна приехать за ним в коляске, это в двух лье от Турина, и я уже заранее радуюсь поездке в открытом экипаже прекрасным летним вечером. Впрочем, коляска всегда в моем распоряжении.
У меня великолепные комнаты, и уход за мной превосходный. Все это тем более замечательно, что у Бальзака нет ни гроша, что он весь в долгах и только ценою невероятного труда поддерживает свое положение на грани роскоши и финансового краха, ежедневно угрожающего ему.
Он находит, что у меня "много способностей", как он говорит, и хочет попробовать привлечь меня к работе, которая может дать двадцать тысяч франков доходу. Но следует тебя предупредить, что он вообще полон всяких проектов и с ним нельзя строить расчеты на будущее! Я и рассчитываю очень мало. Он предполагает писать вместе со мной пьесы для театра..."
После смерти Бальзака госпожа Марбути сочинила рассказ об этом путешествии, заявив, что повествование это ей "продиктовано духом" умершего. В ее заметках есть некоторые дополнительные подробности. Оказывается, например, что в монастыре Гранд-Шартрез, куда они ездили на мулах, монахов не обмануло переодевание Каролины, и они впустили только одного Бальзака. Немного дальше ее взгляд привлек ручей. "Ах, как бы хорошо было в нем искупаться!" - воскликнула ока. И вот какими словами она в своем сочинении заставляет "тень Бальзака" рассказать эту сцену:
"Выбрали самое удобное место. Вас сняли с мула, и вы пробрались через кустарник к ручью, позлащенному длинными лучами солнца, проникавшего меж древесных стволов... Я мог наконец помочь вам позабавиться купаньем и сам принять в нем участие. Mia cara [моя милая (ит.)], вы отказывались войти в воду, пока я не удалюсь; а вы были так утомлены, купанье могло освежить вас: седло вашего мула дорогой причиняло вам страдания, как вы сказали. Но если б я не поклялся отойти подальше, вы отказались бы от купанья, столь вам необходимого... Воля ваша была непоколебима. Мне пришлось уступить. Не стану говорить здесь, как я не хотел расставаться с вами и какие дивные мечты навевало мне воображение в минуты моего отсутствия! Я, по-видимому, напугал вас. Вы сняли только брюки и присели в быстро текущей воде, под защитой сюртука, оберегавшего вас от всех взглядов... вы оставались в воде лишь несколько мгновений. Я обещал отойти далеко, но как сдержать это обещание? Я поискал (и нашел) окольную тропку. Надеясь застигнуть вас врасплох, я потихоньку свернул на нее. Но вы опасались моего непослушания, лишь раза два вы погрузились в воду, и, когда я предстал перед вами, вы были уже одеты. Я опоздал".
В Турине, прекрасном городе с величественными улицами, странная пара остановилась в гостинице "Европа". Им отвели лучшее помещение. "Секретарь Марсель" занимала парадную
спальню, где, к удивлению Каролины Марбути, кровать, отличавшаяся королевской роскошью, возвышалась на подмостках. Более скромная спальня Бальзака сообщалась с этим покоем, но интимных посещений меж соседями не было, и Каролина так объясняла это матери:"Я оговорила себе право на свободу. Нас должна связывать только простая и чистая дружба. Остальное будет зависеть от прихоти, если мне вздумается. Я почитаю себя счастливой, что сумела внушить любовь такого рода, которая редко встречается вообще, а тем более в наше время. Лишь художники могут понять ее; а кроме них, никто во всей нации и не подозревает, что она возможна. Достаточно ли свободы у женщины, наделенной художественной натурой, для того, чтобы искать и встретить такую любовь?
Во мне нет восторженности. Мои взгляды на любовь очень изменились с тех пор, как я узнала действительность, а также характер, потребности и натуру выдающихся людей. Любовь вызываешь только в том случае, когда умеешь подавлять свои чувства и сохранять ясность ума. Как раз это и произошло со мною в нынешних обстоятельствах. Но буду ли я всегда достаточно владеть собой? Вот вопрос.
У Бальзака добрая душа, ровный характер и порядочность, присущая выдающимся людям, но он больше занят будущим и больше поглощен честолюбием, чем любовью и женщинами. Любовь для него - физическая потребность. А вне этого вся его жизнь в труде. Всегда ли мне будут приятны такие условия? А главное - удовлетворят ли они мою жажду любви? Боюсь, что нет. Но такова жизнь, и надо принимать ее такою, какая она есть..."
Через шесть лет после этой эскапады, когда Бальзак напечатал в 1842 году "Гренадьеру", он посвятил этот рассказ Каролине. Поэзии путешествия признательный путешественник. Госпоже Ганской он писал:
"Поэзия путешествия была только поэзией, и ничем иным. Я вам простодушно расскажу все, что было, а когда вы приедете в Париж, покажу вам ее - в наказанье. Право, никогда меня не привлекали женщины, подобные госпоже Ламартин, при виде которых приходят на память стихи из старой комедии:
Ах, кавалер, будь плут я продувной,
Коль этот длинный нос не сизо-голубой.
Этими стихами я насмешил всю гостиную, когда у меня спросили мое мнение.
Кстати сказать, cara diva [божественная (ит.)], это близкая подруга госпожи Карро. С тех пор я не видел ее. Должен признать, что у нее прелестный ум".
Чужестранке редко сообщалась правда, но Бальзак и Каролина, каждый в своем кругу, весьма решительно утверждали, что за время их путешествия, длившегося двадцать шесть дней, они не стали любовниками. Быть может, эта "сципионова воздержанность", как говорит Бальзак, объяснялась недомоганием мнимого Марселя. Как бы то ни было, они остались приятелями и весело вспоминали о своей поездке.
"Помните наши очаровательные завтраки в нижней столовой, где огромные, широко открытые окна выходили на балкон, уставленный цветами?.. Яркое солнце Италии играло на наших приборах, на прекрасно сервированном столе. Все кушанья уже были приготовлены и поданы заранее, для того чтобы слуги не мешали нам. Превосходная рыба, смоквы, итальянское белое винцо, такое легкое, приятное, великолепные фрукты..."
Бальзак действительно жил на широкую ногу в роскошной гостинице и пользовался вниманием высшего пьемонтского общества. Он заранее принял меры к тому, чтобы с ним обращались как с важной особой, привез рекомендательные письма от графа Аппоньи, австрийского посла в Париже, и от маркиза Бриньоля, посланника Сардинии. В Турине граф Федерико Склопи ди Салерано, весьма образованный человек, почувствовал к нему большую симпатию и через свою мать ввел его в самые приятные салоны. Таким образом Бальзак познакомился с маркизой Сен-Тома, со знаменитым аббатом Гадзера, известным археологом [аббат Константино Гадзера (1779-1859) - библиограф, археолог и литературный критик (прим.авт.)]; с маркизой Бароль, урожденной Кольбер, которая дала приют Сильвио Пеллико, когда он вышел из казематов Шпильберга; познакомился он также с графиней Сансеверино, урожденной Порчиа, - словом, с очень многими образованными, весьма изысканными и приятными людьми. Бальзак попросил графиню Сансеверино сообщить ему несколько итальянских бранных слов XVI века для его рассказа "Тайна Руджери".