Прометей, или Жизнь Бальзака

Бальзак писал "Старую деву" в тяжелых условиях. В сердце у него не стихала скорбь о Лоре де Берни; вдова Беше яростно преследовала его за долги; в работе у него было несколько вещей одновременно: "Тайна Руджери", фрагмент книги "О Екатерине Медичи" и повесть "Проклятое дитя" трагическая история юноши, которого ненавидел родной отец, считая его приблудным ребенком своей жены (для этого рассказа Бальзак использовал некоторые собственные наброски). Однако Жирарден не давал ему покоя. Начало "Старой девы" было напечатано в "Ла Пресс", когда конца романа не было еще и вчерне. Целомудренные подписчики жаловались в редакцию газеты, протестуя против слишком смелого проникновения Бальзака в область физиологии. Огромная грудь Розы Кормон их шокировала. Даже Лора Сюрвиль, казалось, была смущена. Ганская ничего не говорила и отказывалась заменить госпожу де Берни в роли литературной совести Бальзака. Критики насмехались над его верой в теорию Лафатера и над притязаниями этой "науки" разгадывать сердце человеческое и пылкий темперамент по внешним признакам. Другие газеты, которым романы, печатавшиеся Жирарденом в виде "фельетонов с продолжением", грозили убытками, так как отнимали у них подписчиков, набросились на автора. Сам Бальзак был уверен, что он написал хорошую книгу, дал яркую, правдивую картину провинциального общества, оригинальные живые образы Розы Кормон и ее поклонников. Но в этой своей Французской кампании, в которой им было проявлено столько таланта, он оказался один, без союзников.

Зато какие блестящие арьергардные бои он вел на улице Батай, заново отделывая свою квартиру! Как будто не желая упускать случая поупражняться в мотовстве, он приказал изящно декорировать мансарду, чтобы там получилась комната "беленькая и кокетливая, как шестнадцатилетняя гризетка"; убранство же рабочего кабинета выполнено было в черных и красных тонах, и для этой комнаты он заказал "круговой диван" с двенадцатью белыми подушками. В том году Антуан Фонтана встретил его в мастерской художника Луи Буланже - Бальзак позировал в белой сутане, скрестив руки на груди, и оживленно разговаривал. В дневнике Фонтана имеются следующие заметки:

"Описание его белых сутан. Дома он не носит другого костюма, с тех пор как побывал в монастыре Шартрез. Он отдает сутану в стирку только один раз. Он никогда не сажает на них чернильных пятен. Вообще он очень опрятен в работе. Надо, кстати, посмотреть, как гармонируют эти сутаны с обстановкой его дома, там есть и розовые тона. Образцами кистей для гардин ему послужили церковные украшения. Церковь все делает на совесть. Он заказал себе свой знаменитый белый диван в ожидании визита некоей дамы из высшего света, и, уж понятно, ему нужен был красивый диван - дама привыкла к изяществу. И когда она очутилась на диване, то не выразила неудовольствия..."

Действительно, "дама" - Сара Гидобони-Висконти - не выразила недовольства и часто приезжала в Шайо посидеть на пресловутом диване. Для госпожи Ганской, которой ее зловредная и хорошо осведомленная тетушка сообщала об этой неверности Бальзака, он заказал (за счет господина Ганского) копию со своего портрета кисти Буланже, так как монашеское целомудрие созданного художником образа казалось ему успокоительным. "Я очень доволен, что Буланже удалось передать основную черту моего характера - настойчивость в духе Колиньи и Петра Великого, смелую веру в будущее..."

Он не только хранил веру в будущее, но и не терял своей склонности радоваться настоящему. Владелице Верховни он драматически описывал свою жизнь: свора кредиторов и свора журналистов преследуют его, угрожающе оскалив клыки, он полон скорби душевной, он изнурен. Все это было, увы, правдой. Однако рядом с этим пассивом нужно поместить в графе "актив" неизменную жизнеспособность Бальзака: он проигрывает ставку за ставкой, но инстинкт подсказывает ему, что все утрясется. Разве жизнь его не роман? Значит, он выправит его в корректуре. В тот самый день, когда ему пришлось занять на еду у доктора Наккара и у старика рабочего, "более доверчивого, чем светские люди", он покупает себе в долг новую трость за шестьсот франков. Чем больше его прижимают к стене, тем больше он покупает, желая создать иллюзию своего могущества. А впрочем, была ли это иллюзия? Бальзак знал, что, как Вотрен, он найдет в себе силы бросить обществу вызов - и победить.

В начале 1837 года финансовое положение Бальзака кажется катастрофическим. Он должен на 53000 франков больше, чем в 1836 году, это отчасти объясняется крахом "Кроник де Пари". Впрочем, долги никогда его не пугали. Куда более опасным казалось его положение со стороны юридической. Он, человек, столь сведущий в судебной казуистике, допустил неосторожность - дал Даккету в уплату за его пай в "Кроник де Пари" векселя Верде. Однако Даккет, безжалостный делец, знал, что Верде обанкротился; он мог взыскать долг только с Бальзака, а так как Бальзак числился некогда "коммерсантом" (в те времена, когда был хозяином типографии и словолитни), то Даккет имел право потребовать, чтобы его, как несостоятельного должника, арестовали и посадили в долговую тюрьму. Таков был тогда закон. Бальзак видит опасность, но что ему делать? У него нет необходимой суммы, чтобы расквитаться с Даккетом. А кроме того, он болен: в городе холера и грипп. Несмотря на лихорадку, он заканчивает и правит первую часть "Утраченных иллюзий". Это еще только прелюдия к большому роману, однако Бальзак должен немедленно ее опубликовать - ему нужны деньги. Но какое это имеет значение? Он-то уже видит свою мозаику завершенной. Не беда, что несчастья и бедность заставляют его слишком рано положить краеугольный камень. В тот день, когда он снимет леса и откроет все свое творение целиком, обнаружится великолепное здание, кладка которого поражает единством рисунка.

А пока что приходилось скрываться от судебных исполнителей, преследующих его по иску Уильяма Даккета. По требованию безжалостного кредитора уже описаны знаменитое тильбюри и подушки с цветочным узором. Самого Бальзака приставу не удается захватить. Где он? На улице Батай? Швейцар не знает господина Бальзака, квартиру снимает не он, а почтенная вдова, госпожа Дюран, но ее сейчас нет дома. Судебный пристав ломится в дверь, швейцар грозит притянуть его к суду за насильственное вторжение в чужое жилище, приставу приходится отступить, и тогда швейцар дает ему адрес: улица Прованс, дом 22. Оказалось, что Бальзак снял в этом доме комнату с мебелью, но не живет там. Пристав делает вывод: "Все с очевидностью доказывает, что господин Бальзак стремится избежать преследований своих кредиторов... и для того снимает квартиры на чужие фамилии". Это несомненно, и господин Бальзак с чистой совестью оправдывает свое поведение. Разве не потому у него долги, что он хотел спасти нуждающихся людей? Разве он не помог когда-то бедному фактору типографии, а после него - слабохарактерному Жюлю Сандо, и вот совсем недавно - этому жалкому Верде? Разве он виноват, что постоянно наталкивался на тупиц и бездарностей? Бальзак забывает о своих нелепых тратах: тут и белый будуар, и трости, инкрустированные драгоценными камнями, и ливрея для кучера. Он искренне верит, что разорился на типографском деле, потому что хотел помочь фактору Барбье. Декламируя в свою защиту перед зеркалом, Бальзак видит в нем отражение ни в чем не повинного человека, которого эксплуатировали неблагодарные люди.

Эта охота с гончими, в которой Бальзак оказался дичью, изнурила его. Он чувствует, что у него "нет ни мыслей, ни сил, в душе тоска", он не может работать. Куда бежать от своры лающих псов? Приходит мысль попросить паспорт в Россию и поискать у Ганских "убежища на два года, бросив свою репутацию на растерзание глупцам и врагам". И вновь на помощь пришло благодетельное вмешательство супругов Гидобони-Висконти. Их претензии по наследству все еще разбирались в Италии, но теперь уже в Милане. Получив от Висконти доверенность на ведение дела, Бальзак спешно выехал, на этот раз один. Его доверители оплачивали ему дорогу, а в случае успеха он должен был получить некоторую часть выигранной в суде суммы.

По одну сторону Альп он - преследуемый должник, а по другую триумфатор. В Милане его встретили как литературного льва. Правда, женщины, обожавшие писателя, но никогда его не видевшие, были несколько удивлены, что у него красное лицо, "бычья шея, повязанная какой-то скрученной ленточкой, изображавшей галстук, густая шевелюра, осененная широкополой фетровой шляпой", но его "взгляд укротителя хищных зверей" производил обычное свое впечатление. Бальзаку предшествовала легенда о нем. В миланских гостиных только и было разговоров, что о его необыкновенных тростях, о его белой сутане, о его желтых перчатках, а главное - о его романах. Италия умеет чтить художников. Вся итальянская аристократия приветствовала Бальзака.

Он прибыл 19 февраля 1837 года и остановился в гостинице "Прекрасная Венеция". Графиня Сансеверино рекомендовала его своему брату Альфонсо Порчиа и своей приятельнице Кларе Маффеи, а княгиня Бельджойозо - своим родственникам Тривульдзо, Литта и Аркинто, семейство Аппоньи - австрийским властям, и таким образом он тотчас получил столько приглашений, что не все мог принять. Графиня Клара Маффеи, совсем еще молодая и очень образованная женщина, собирала у себя и светских людей, и людей искусства и науки; Бальзаку доставляло удовольствие осматривать дворцы и музеи в обществе изящной, тоненькой, миниатюрной и грациозной cara contessina [милой графинечки (ит.)]. Он не мог видеть хорошенькой и приветливой женщины, чтобы не попытать счастья, и стал таким частым гостем у "маленькой Маффеи", что ее супруг прочел ей нотацию, хотя сам жил по-холостяцки.

"Все глаза устремлены на этого знаменитого иностранца; всем известно, что он проводит в нашем доме целые часы и утром, и вечером... Ты читала его романы и должна понять, как хорошо он знает женщин и тонкое искусство обольщать их... Добавь к этому, что в Париже он вел весьма рассеянную жизнь и был известен как распутник и безнравственный человек. Не думай, что его безобразное лицо может послужить тебе ко спасению, ты слишком неопытна... Вспомни, моя крошка Клер, что ты кумир всего Милана..."