Прометей, или Жизнь Бальзака
Шрифт:
Бальзаку всегда было достаточно нескольких часов, чтобы понять характер города или общества. В рассказе "Массимилла Дони" он описал венецианское дворянство, когда-то первое в Европе, а теперь, увы, вконец разорившееся. Среди гондольеров встречаются потомки былых дожей, принадлежащие к более древней знати, чем нынешние властители. "Знатные люди Венеции и Генуи, писал Бальзак, - не носили титулов. Самым высокомерным гордецам достаточно было называться Квирини, Дориа, Бриньоле, Морозини, Мочениго..." Он описывает, как грустит его герой Эмилио Мемми, который оплакивает старую Венецию и не может не думать "о прежних днях, когда из всех окон старинного дворца Мемми лились потоки света, когда у столбов его причала на канале теснились сотни привязанных гондол; когда на лестнице, которую лобзали волны, толпились нарядные маски; когда в большой зале, уставленной накрытыми столами,
"А ныне голые стены, лишившиеся прекрасных гобеленов, потемневшие потолки безмолвно льют слезы. Больше нет в покоях турецких ковров, нет красивых люстр, убранных гирляндами цветов, нет статуй, нет картин, нет больше ни веселья, ни денег - могущественного посредника веселья! Венеция, этот Лондон средневековья, падала камень за камнем, человек за человеком. Мрачная зелень, которую лагуна поддерживает и ласкает у подножия дворцов, казалась князю черной каймой, которую провела природа в знак траура. И вот наконец обрушился на Венецию, как ворон на труп, великий английский поэт и прокаркал ей в лирической поэзии, которая служит первым и последним языком человеческого общества, стансы мрачного De Profundis! [Из глубины (воззвал) (лат.) - погребальный псалом] Английская поэзия, брошенная в лицо городу, который породил итальянскую поэзию!.. Бедная Венеция!.."
Быстро угадывая интуицией чувства своих друзей, Бальзак понял гордую печаль угнетенной Италии. Рассказывая в повести "Массимилла Дони" о представлении в театре Феличе оперы Россини "Моисей", он показал, насколько эта тема - стремление порабощенных евреев вырваться из неволи была созвучна тайным страданиям слушателей. "Не возносится ли музыка ближе к небу, чем все другие искусства, раз она может в двух музыкальных фразах сказать, что значит родина для человека?" Когда раздаются первые аккорды арф в прелюдии к молитве освобожденных евреев, Массимилла Дони замирает и, облокотившись на бархатный барьер ложи, слушает, подпирая голову рукой. Зрительный зал бурными аплодисментами требует повторения молитвы.
"Мне кажется, будто я присутствовал при освобождении Италии", - думал обитатель Милана.
– Эта музыка заставляет поднять склоненную голову и порождает надежду в самых унылых сердцах!
– воскликнул римлянин...
– Пойте!
– шептала герцогиня, потрясенная последней строфой, исполнявшейся так же, как ее слушали, с мрачным энтузиазмом.
– Пойте! Ведь вы свободны..."
Нельзя не восхищаться тем, что Бальзак, когда дела его были так расстроены, когда его преследовали кредиторы и издатели, нашел в себе силы столь замечательно воплотить свои итальянские впечатления. Он всегда любил музыку; в Италии он почувствовал, как много музыка говорит душе, пробуждая в ней воспоминания и смутные, быть может, никогда еще не изведанные волнения.
Бальзак - Ганской:
"Вчера пошел послушать бетховенскую симфонию до минор. Бетховен единственный человек, вызывающий у меня зависть. Я скорее хотел бы быть Бетховеном, чем Россини или Моцартом. Есть у этого человека дивное могущество... Нет, дарование писателя не дает таких радостей, ведь мы рисуем что-либо законченное, определенное, а Бетховен бросает нас в беспредельность!.."
Кроме итальянских рассказов, он написал за один месяц (а не за четыре дня, как надеялся) "Выдающуюся женщину" ("Чиновники"); роман занял в газете "Ла Пресс" семьдесят пять столбцов.
"В этом проклятом месяце я провел почти без сна тридцать ночей - вряд ли я спал больше шестидесяти часов за все это время. Мне некогда было бриться, и при всем моем отвращении ко всякой рисовке я все-таки хожу с козлиной бородой, как члены "Молодой Франции". Лишь только закончу это письмо, приму первую за месяц ванну; думаю об этом с некоторым страхом, боюсь, что ослабеют все фибры моего существа, ведь я дошел до предела, а надо снова впрячься в работу, чтобы закончить "Цезаря Бирото" - он становится просто смешным из-за постоянных отсрочек. К тому же "Фигаро" уже десять месяцев тому назад уплатила мне за него деньги".
Сначала Бальзак намеревался придать героине романа "Выдающаяся женщина" некоторое сходство со своей сестрой Лорой Сюрвиль, написав историю привлекательной и честолюбивой женщины, пытающейся добиться продвижения по службе мужа, человека более скромного, чем она, и протолкнуть его к труднодоступным вершинам. В романе Селестина Рабурден вышла за чиновника, правителя канцелярии в министерстве финансов. Так же как и Сюрвиль, Рабурден
не знал своего отца, этот невидимый и влиятельный сановник помог Рабурдену в начале его карьеры, а затем перестал о нем заботиться, вероятно потому, что умер. Селестина, порядочная и красивая женщина, с трудом сводит концы с концами. Утром, в капоте, в старых шлепанцах, кое-как причесанная, она сама заправляет лампы, сама ставит кастрюли на огонь (портрет усердной хозяйки, застигнутой врасплох среди ее тайных утренних хлопот, Бальзак списал с Лоры Сюрвиль). И вот на сцену выступает Клеман де Люпо, секретарь министра, который насильно врывается к Селестине и находит, что в небрежном одеянии она прелестна, что плохо застегнутая ночная кофточка заманчиво приоткрывает грудь. Де Люпо, от которого зависит карьера Рабурдена, ведет себя дерзко.Селестине Рабурден хочется и сохранить добродетель, и добиться для мужа повышения по службе. К несчастью, Рабурден наделен своего рода административным талантом. Дарование весьма опасное для чиновника, Бальзак хорошо знал чиновничий мир. Этот мир описывали ему и Эмиль Жирарден, и Лоран-Жан, и Анри Монье. Он вывел на сцену министерство и создал из этого блестящую комедию. Образу Рабурдена недостает выпуклости и силы, но второстепенные персонажи - Бисиу, Дюток, Пуаре и десяток других фигур набросаны рукою мастера, показаны и в служебной обстановке, и в частной жизни.
Бальзак не может только затронуть сюжет, он всегда идет вглубь, и роман, который должен был нарисовать семейную драму, стал широким историческим полотном. При Наполеоне всевластие императора отсрочило развитие бюрократии, задержало "тяжелый занавес, который, опустившись, должен был отделить осуществление полезных замыслов от того, по чьему приказу они осуществляются". При конституционном правительстве у министров положение шаткое, они заняты борьбой за свое существование, защищаются от нападок палаты, поэтому повсюду царят чиновники канцелярий, сотворившие себе из косности кумир, который именуется "докладной запиской" и убивает любое мероприятие. "Самые прекрасные деяния в истории Франции совершались тогда, когда не существовало еще никаких докладных записок и решения принимались немедленно", - говорится в "Чиновниках". Бюрократия, сплошь состоявшая из посредственных умов, обратилась в препятствие к процветанию страны; бюрократия по семь лет мариновала в своих папках проект какого-нибудь канала (намек на мытарства Сюрвиля), старалась увековечить различные злоупотребления, надеясь тем самым увековечить собственное существование.
Такие размышления привели Рабурдена (и Бальзака) к мысли о необходимости коренной перестройки административного аппарата. Число министерств сократить до трех, держать в них поменьше чиновников, зато удвоить и даже утроить им оклады - вот что требуется. Надо установить личный налог и налог на движимое имущество, косвенные же налоги, по мнению Бальзака и Рабурдена, необходимо отменить. "Во Франции о личном состоянии человека вполне можно судить по его квартире, по количеству слуг, по лошадям и роскошным выездам, и все это поддается обложению". Налоги будут тяжелыми. Но это не страшно. "Бюджет нельзя представлять себе в виде несгораемого шкафа, он, скорее, подобен лейке: чем больше она зачерпывает и выливает воды, тем больше земля процветает". Надо отметить, что эти идеи, весьма новые в ту пору, противоречили взглядам легитимистской партии. Автор романа, так же как его герой, плыл против течения. Ксавье Рабурдена ждет неминуемая опала, но в несчастье его утешит верность жены, красавицы Селестины. А кто утешит Бальзака?
Пока он разрабатывал финансовые планы Рабурдена, пристава коммерческого суда, на которых возлагалась обязанность заключать в тюрьму несостоятельных должников, ухитрились добраться до Бальзака даже в квартире супругов Гидобони-Висконти. Последние приказали своим слугам говорить, что господин де Бальзак тут не живет. Но в дело замешались предательство и хитрость. Некая "ревнивая Ариадна" выдала тайну писателя. Пристав коммерческого суда, переодетый в форму служащего почтовой конторы, заявил, что он пришел не для того, чтобы требовать деньги с господина де Бальзака, наоборот, он сам принес ему посылку и 6000 франков. Такой уловки оказалось больше чем достаточно, чтобы выманить волка из леса. Бальзак прибежал. Мнимый почтовый агент схватил его за полу халата и сказал: "Именем закона арестую вас, господин де Бальзак, если только вы не уплатите мне сейчас же 1380 франков и сумму новых судебных издержек". Дом уже успели оцепить. Надо было выполнить требование или идти в тюрьму. Госпожа Гидобони-Висконти заплатила, хотя и сама находилась в стесненных обстоятельствах.