Пронзающие небо

— Только бы не заметили. Только бы не останавливали… — молитвенно шептал Ярослав.

Карета неслась дальше, но откуда-то сзади донёсся окрик отца Ярослава — он их заметил — кричал громко, но слова сносились встречными потоками воздуха, и потому почти невозможно было их разобрать.

Жар припустил сзади, летел безмолвной, огненной стрелой, не отставал от хозяев…

Тут украшенная узором диковинных птиц занавеска на окошечке отодвинулась, и за стеклом показалось личико девочки лет пяти. Появление за стеклом нашей троицы очень девочку развеселило, и она принялась махать им ладошкой, и что-то говорить, только из-за толстого стекла не было слышно ни одного слова. Тут на плечико девочки взбежал совсем маленький, волосатый человечек с хвостом, и скорчил забавную рожицу (только потом ребята узнали, что это никакой не человечек, а мартышка). Вот из каретного таинственного полумрака выступило лицо молодой, обворожительной дамы облачённой так диковинно, что сразу ясным становилось, что она гостья из заморских стран. Дама решила, что — это просто баловники и карету не стала останавливать, думала, что перед городскими воротами, испугавшись грозной стражи, «баловники» сами соскочат. Они только погрозила им обведённым изумрудным перстнем пальчиком, молвила что-то девочке, и завесила окошко.

Меж тем, возница всё-таки услышал окрики отца Ярослава, выгнулся, оглянулся, но так как он был заморским возницей, то не понимал ни слова, и решил, что этот мужик предлагает ему померится в скорости, и согласно кивнул. Взмахнул вожжами, ещё-ещё — закричал уже знакомое нам "Элло!", "Элло!" — и кони сорвались галопом — выкладывались полностью…

Минут через пять стали появляться деревянные домишки окраин Дубграда, вскоре появились и каменные.

— Это еще что! — выкрикнул Ярослав, который вновь сиял, так как был уверен, что теперь-то его никто не догонит. — …Вот в Орел-граде, говорят, столько народа, что по сравнению с ним этот Дубград, что наша деревня!

Дорога шла под значительным уклоном вверх, на вершину большого холма на котором и был возведен Дубград. Постепенно число каменных двух-, а то и трехэтажных домов возрастало. От большой дороги, по которой мчалась карета, отходили маленькие улочки да переулочки, пестрели на стенах орнаменты дивных трав цветов да птиц, кой-откуда слышалась музыка: кто-то играл на гуслях и зычный бас подпевал какую-то песню.

— А вон государевы солдаты, — Ярослав указал рукой на троих бравых молодцев облаченных в красные кафтаны, да в меховые высокие шапки. На боку каждого из этих краснощеких молодцов была пристроена длинная сабля, одетая в черные ножны, черные, вычищенные до блеска сапожки, блистали под ярким солнцем, и вообще вся их одежда выражала собой аккуратность; ни единая грязинка не портила их…

Иноземный возница так увлёкся гонкой, что даже и забыл, что у ворот требуется усмирить коней (вот если бы он был государевым гонцом, так мог бы летать без всякого препятствия) — он часто перегибался, видел, что сани не отстают, и это сильно отдавалось на его самолюбии — ведь он был потомственный возница, да и в конных гонках не раз победу одерживал — не хватало ещё, чтобы его обошёл какой-то мужик. Городские ворота воображались ему финишной чертой, и на последних метрах, не слыша окриков солдат, он даже усы свои чернейшие прикусил, а по бледному его лицу катились капли пота. Вот карета пролетела под створками ворот. Тут возница закричал победно, и тут же резко натянул вожжи — иначе не миновать бы ему столкновения с лениво ползущим, волами запряженным возом, в котором на соляных мешках восседал некий мужик, и напевал весёлую песнь.

Следом подлетела повозка, и закричал отец Ярослава — ребята спрыгнули на мостовую, и бросились в переулок, позади несся Жар — из груди пса вырывались белые клубы…

Алеша на бегу говорил Оле:

— Солдат государевых приметила — их то нам и следует боятся.

— Бояться… отчего ж?

— А кушать тебе хочется?…

Оля промолчала. Алеша продолжал — глаза его блистали, и были сейчас почти такими же голодными, как у волка:

— А мне вот хочется… в желудке все бурчит, бурчит, словно варится что-то, а как представлю, что варится — в глазах от голода темнеет. Все равно далеко нам без еды не уйти, надо, стало быть, в городе чем поживиться.

— Ох, что ты задумал?! — остановилась, перехватила его за вторую руку Ольга.

— Здесь ведь базар есть, там много чем торгуют, еды до отвала.

— Ты что же… — кажется, Оля поняла и ей стало больно, плечики её вздрогнули, она поникла головой.

Алёше тоже стало от этого больно, и он зашептал:

— Ну, вот видишь, как не хорошо получается… но… кушать хочется…

— Но ведь это… — на Олины глаза слёзы навернулись.

— Ладно, ладно… — тоже поник головою Алёша. — Конечно — это очень плохо. Ну и не станем, не станем. Что-нибудь другое придумаем.

Но тут вмешался Ярослав; улыбаясь, он проговорил:

— Да ладно, чего там — без еды то нам не обойтись. Я сам это сделаю…

— Ну уж нет! — сразу одёрнул его Алёша. — Я это придумал — я этим и займусь. Вы же будете стоять в стороне — смотреть не появятся ли где поблизости солдаты…

Он вновь взял за руку повел за собой Олю.

Вот он подошел к какому то мужику и спросил у него, как дойти до базара. Мужик с интересом и с жалостью взглянул на эту троицу — бледные, уставшие, в разорванной одёжке, — и объяснил, как пройти к базару. Про себя он еще проговорил "Кто ж вы такие то — бездомные, что ль?", и совсем уж ему жалко их стало и окрикнул он:

— Эй, а вы чай не здешние? Дом то у вас есть?

Тут бы и прикинуться им бездомными да поплакаться на свою судьбу — мужик и так уж раздобрел, а после такого рассказа непременно позвал бы их в свой дом, накормил, напоил. Но Алеша испугался, что он знает как-то его родителей и ищет теперь его и Ольгу по приметам и потому крикнул через плечо, уже направляясь по указанной мужиком дороге:

— Есть у нас и дом и все у нас есть! — последние слова он прокричал с болью.

Мужик крикнул им вослед:

— Так вижу я, что бездомные! Вы когда в последний раз ели то, а?! — этот вопрос остался без ответа — ребята уже скрылись за ближайшим поворотом.

Они еще не видели рынок, но уже слышали его — они шли по улице средь домов в которых никто и не жил, а размещались там всяческие мастерские, а откуда-то спереди валил людской шум-гам…

Вот вышли он из-за поворота и открылась им площадь на которой беспрерывно двигались десятки, а то и сотни людей.

Всем им троим, всю жизнь прожившим в деревне, где каждое лицо знакомо, как родное этот обычный в общем то базар показался настоящим столпотворением. Они вцепились друг в друга, потому что, казалось им, что стоит потерять своего спутника в этой круговерти и никогда его уже вновь найти не удастся.

— Эй, Жар — ты смотри не отставай! — прикрикнул Алеша неотступно следовавшего за ними пса.

Алеша вздохнул глубоко, словно пловец перед долгим погруженьем, и нырнул в ежесекундно изменяющееся переплетенье лиц, шапок, шуб, валенок…

Со всех сторон на все лады кричали:

— Вот пирожки горячие с капустой да с мясом, налетай, вкусно, дешево!

Другой голос надрывно вопил:

— Говядина, свинина, да пряности разное к столу!

— Хлеб, булки, калачи! — орал еще кто-то.

Алеша готов был молить у них, чтобы они не кричали так… А какие запахи витали! Ах, ароматы — пахло и щами боярскими, и пирогами, и запеченной картошкой, и чем там только не пахло! Тут у сытого человека потекли бы слюньки, а у не евших с прошлого дня Алеши и Ольги просто закружилась голова, а глаза заблистали и заслезились, у Алеши и вовсе подкашивались ноги. Только Ярослав был по прежнему весел, и ещё раз предложил Алёше (шёпотом, конечно):

— Давай я стяну!..

— Нет же… — отмахнулся от него Алёша, и тут, вдруг повернулся, схватил его за плечи, и зашептал, но довольно громко, так что многие оборачивались на его необычные, страстные слова. — Пойми — у меня в сердце ледяной медальон; желудок совсем пустой — он злобе помогает, и я понимаю конечно, что всё это звериное. НО!.. Но так мне сердце это терзает!.. И вот я прошу тебя, Ярослав — пожалуйста, не перечь мне. Пожалуйста!..

Обняла, поцеловала его в щёку Оля:

— Алёшенька, бедненький ты мой, тише, пожалуйста…