Пронзающие небо
Шрифт:
Алёша склонил перед ней голову, и, прикрыв глаза, попросил прощенья и у неё, и у Ярослава:
— Да я то что?.. — пожал плечами Ярослав. — Вот тебя то действительно жалко… — тут метнул взгляд в сторону. — Идут! Идут!..
Алёша с Ольгой обернулись, и увидели, что через толпу пробираются к ним Дубрав и отец Ярослава — люди перед ними расходились.
— Ярослав стой! Стой! Куда ты?! Э-эх!..
Алёша с Ольгой обернулись, и обнаружили, что Ярослав уже успел довольно далеко отбежать; вон мелькнул — вон его уже и не стало видно. Отец Ярослава Архип быстро говорил Дубраву:
— Я знаю эти улицы — та, на которую он побежал, на два переулка делится. Одному мне не справиться…
— Да — я тоже знаю — бывал прежде. — кивнул Дубрав. —
Спустя недолгое время базарная площадь осталась за спиною Дубрава, и он зашагал по улице, оттуда свернул на меньшие переулок, потом на ещё меньший, и наконец, ступил в нишу — там в тени его совсем не было видно. Он не ошибся — спустя несколько мгновений раздался топот бегущих ног, и вот Старец выступил из своего укрытия прямо перед Ярославом, положил ему руки на плечи — мальчик начал бешено вырываться, однако руки Дубрава оказались как каменные. Тогда мальчик выгнул шею, и из всех сил вцепился зубами в запястье — потекла струйка крови, на лике Дубрава не дрогнул ни один мускул…
Наконец Ярослав разжал челюсти, выкрикнул яростно:
— Пусти! Предатель! Чародей старый! У-у, колдун! Ты выследил — да?! Что — с моим папашей сговорился?!.. Всё равно не удержите! Сбегу!
— Подожди, подожди — а тебе родителей своих совсем не жалко?
По щекам Ярослава катились слёзы — он больше не пытался вырваться, но теперь оглядывался, смотрел — не видно ли отца. Но отца пока не было — он свернул на другую улицу.
— Да что ж ты так горячишься? Любишь море, так и станешь капитаном… когда подрастёшь…
— А я всё равно прошу, чтобы вы отпустили. — уже спокойнее попросил Алёша, но по щекам его всё обильнее катились слёзы. — Вы у меня в кармане посмотрите, там письмо… Оно всё объяснит…
Дубрав был немало удивлён, но послушал мальчика и достал из его кармана аккуратно сложенную бумагу, на которой кривились нижеприведённые строки:
"Капитану корабля! Зовут меня Ярослав, я хочу стать матросом, и вот почему: родился я в деревне Медовке, что между Белым градом и Дубградом никому неизвестная стоит. В семье нас семеро детей, и я самый старший из всех. Мне уж шестнадцать лет "приврал тут на два года Ярослав" — и что ж в эти шестнадцать лет?.. А заставляют меня коз выгонять, за грибами, за ягодами ходить, ну и кой чего по домашнему хозяйству делать — то летом; ну а зимой — скука смертная! Сидишь, ходишь, смотришь — а смотреть то и не на что — всё опостылело, потому что море люблю! Жизнь наша мне скучной невыносимо кажется (может на самом то деле и не скучная, но мне без моря — сил нет!). И как же я могу в Медовке оставаться, когда мне каждый день мученье, когда и живу только мечтами о море милом!.. Говорили мне — лет до двадцати терпеть — да как же терпеть, когда и каждый день мучает! Не могу я — убёг! Возьмите на корабль, хочу быть капитаном… ну сначала хоть матросом, а потом уж… Возьмите!"
— …Прочли?! — Ярослав свободную рукою вырвал лист у Дубрава, и убрал обратно в карман. — Ну так что — будете меня ещё удерживать, да?!.. Но я всё равно сбегу — слышите?! — по щекам мальчика катились всё новые и новые слёзы. — …
— Ты, верно к какому-нибудь купеческому каравану примкнуть собираешься, с ними до моря добраться, да?.. — Дубрав спросил это, внимательно вглядываясь в глаза мальчика — тот фыркнул — лицо его выражало презрение:
— Не ваше это дело!.. Что хотите со мной делайте — ничего не скажу…
— Да что ты такой? — добродушно говорил Дубрав. — …Я ж прежде тебя не знал, а теперь вижу — дома ты не уживёшься.
— Отпустите?! — недоверчиво вскрикнул Ярослав, но глаза его уже просияли — он понял, что Дубрав говорит правду.
— Да — хоть и родителей твоих жалко, но раз так… тюремщиком никогда не был… И вот что: наверное, нам даже лучше вместе идти; ведь нам же вместе — мы тоже к Янтарному
морю.— Кто это "мы"?
— Я, Алёша и Оля…
— Вы с ними идёте — вот так да!..
В Ярославе уже и крапинки от былого недоверия не осталось, и вот он уже рассмеялся тем громким, свободным смехом, каким смеялся, когда встретил на Янтарном тракте Алёшу и Ольгу. Дубрав убрал руку с его плеча, и мальчик тут же перехватил эту руку, дружески пожал
Тут Дубрав, тяжело вздохнул и проговорил:
— Теперь ты иди к Северным воротам, там я назначил дожидаться Алёше да Оле — надеюсь, они уже там. Ну а я с твоим отцом поговорю, постараюсь утешить его…
— Спасибо! Спасибо вам! — мальчик повернулся и что было сил бросился бежать обратно по этой узенькой улочке…
Только на несколько мгновений промелькнула Дубрава, и вот уже (не успели Алеша и Оля опомниться), вновь закружила человеческая круговерть. Надо сказать, что, несмотря на сутолоку, на шум-гам — Дубградский базар вовсе не был местом о котом я бы однозначно сказал — это место плохое. Ведь приезжали туда и умельцы из всяких деревней, деревенек — выставляли на всеобщее обозрения свои изделия, и были там настоящие произведения, на которые залюбуешься; такое неприятие, и всё возрастающее головокружение было вызвано у ребят их чувством голода — в желудках урчало, и ничего с этим нельзя было поделать — ноги подкашивались.
Оля положила свою ладошку Алёше на плечо и проговорила чуть слышно:
— Алёшенька, пойдём к Северным воротам, как нам Дубрав велел…
Алёша, борясь с ледяными чувствами, опустил голову, вздрагивал — отвечал прерывистым голосом, в котором перемежались разные чувствия:
— Оля — нет! Я так долго не вытерплю… — черты лица его заострились и вообще — вид и голос его были лихорадочными. — Ведь ещё неведомо, сколько там его придётся ждать, быть может до ночи…
— Алёшенька — здесь мы должны довериться ему…
Чувствуя, что как он стал совсем холодным, она положила ладошку ему на лоб, осторожно провела, тихо, успокаивающе поцеловала (а ведь и ей как тяжело было…), шептала:
— Пойдём пожалуйста. Ведь Дубрав такой мудрый он всё понимает…
— Ну, пойдём… — Алёша прикрыл глаза — и постарался потушить все свои чувствия, и глаза прикрыл — лишь бы только по сторонам не глядеть — доверился он Оле, а она его повела за руку…
Спустя пару минут, они бы вышли с базарной площади, и, спросив у встречного, как пройти к Северным воротам — спустя ещё несколько минут, к этим воротам бы и вышли — но… к Несчастью (пишу к несчастью, потому что действительно к многим страданиям это приведёт) — за ребятами уже некоторое время следил глаз — да — именно глаз, а не пара, потому что второй был видимо выбит (во всяком случае — перетянут чёрной тряпкой). Единственный же уцелевший глаз глядел настороженно, и не только в ребят он впивался своей настороженной, хитрой глубиной, но и по сторонам рыскал, и как только где-нибудь поблизости появлялись фигуры солдат государевых — сразу устремлялся вниз, мерк, незаметным становился, и вообще — фигура эта пригибалась, и становилась самой неприметной частью толпы; тем не менее — он всё крутился возле, и слышал большинство громких произнесённых Алёшей слов. И вот теперь появился перед ними человек — очень широкий в плечах, с неприятным, изъеденным сыпью лицом; когда заговорил — голос его приглушённо-гремучий впился также, как и единственный глаз:
— Покушать захотелось, правильно?..
— Да — мы действительно давно не ели. — спокойно отвечала Оля. — Однако же здесь нас ждёт один человек, и он нас накормит…
— Что-то я в этом не уверен… — продолжал в них впиваться одноглазый.
Эта последние слова — точно поддерживали прорывающиеся Алёшины порывы, и юноша проговорил:
— А я на это и вовсе не надеюсь. Просто глупо так отсюда уходить.
— Вот и я считаю, что уходить не стоит. — тем же напористым тоном продолжал неизвестный. — Ведь вы же ребята бездомные.