Пропавшие сокровища

Буфетчик развел руками:

–  Как всегда, мсье Кортец.

–  Много?

–  Неделю уже не платит. Три тысячи франков. При нынешнем курсе это, конечно, не так уж много, но…

–  О, да-да! Узнаю профессора!
– Кортец похлопал буфетчика по плечу.
– Не унывайте, мсье Птибо. Может быть, мне удастся это дело уладить.

Он прошел в соседнее помещение. Здесь стояла относительная тишина, слышно было лишь, как белые шары на зеленых лужайках бильярдных столов, сталкиваясь, стреляли, словно пистолеты в тире. Время от времени маркер торжественно возглашал:

–  Карамболь, мсье Роже! Тридцать два!

–  Карамболь, мсье Капо! Шестнадцать!

–  Удар не засчитан.

В углу, подле стойки с киями, у подоконника, примостился на вертящемся стуле пожилой человек, облаченный в невероятно потертую визитку. Худобой своей, чахлым лицом, острой бородкой и похожими на пики усами он напоминал Дон-Кихота, а длинными руками и большими оттопыренными ушами - орангутанга. Его стриженый и угловатый череп посеребрила седина.

Человек быстро писал: перо его авторучки стремительно скользило по бумаге, а исписанные листы он небрежно отодвигал в сторону. Это и был Леон Бибевуа, которого все знакомые называли «профессором», хотя еще десять лет назад он был изгнан из последней гимназии за пристрастие к крепким напиткам и нигде не преподавал.

Кортец хорошо знал этого странного человека, обладавшего энциклопедическими познаниями и феноменальной памятью, неудачника, пьяницу, но в свое время очень неплохого педагога. Бибевуа великолепно изучил историю человечества и историю всех видов искусства. Не глядя на подпись, он мог безошибочно назвать автора картины (если тот был, конечно, известен), и для этого ему даже не надо было видеть картину раньше. Он знал также все, что касалось мировой литературы и в особенности литературы древней. Кроме того, Бибевуа в совершенстве владел языками, на которых уже давно никто не говорил: латынью, древнегреческим и санскритом.

Кортец часто пользовался консультацией Бибевуа и, не взирая на странности «профессора», с уважением относился к нему. Сейчас он видел, что Бибевуа увлечен какой-то работой. Обычно высокомерный и бесцеремонный с бедняками, Кортец все же не решался окликнуть его.

–  Мсье Кортец!
– не оборачиваясь, сиплым голосом сказал Бибевуа.
– Вы хотите помешать мне работать?

Кортец догадался: Бибевуа увидел его отражение в темном стекле окна.

–  О нет, профессор! Я подожду…

–  Вам придется ждать еще час. Я пишу статью за одного идиота, облеченного ученой степенью бакалавра.

–  Это интересно. Какая тема?

–  Палеографическое исследование эволюции заглавных букв в минускульном письме девятого века.

–  О ла-ла!
– с уважением воскликнул Кортец.
– Что же это за письмо? Кто его автор?

–  Вы невежда, мсье Кортец!
– просипел Бибевуа, не переставая строчить свою статью.
– Это не чье-либо личное письмо, а тип латинского рукописного письма. Выражаясь современным языком, это шрифт, которым написано большинство рукописей латинских классиков.

–  Понимаю, профессор. Я пришел не вовремя, но, кажется, кстати. У меня та же тема, - стараясь говорить возможно мягче, сказал Кортец.

–  Тоже статья?

–  Нет, консультация… Со мной древняя рукопись.

Бибевуа перестал писать и быстро повернулся на своем кресле:

–  Покажите.

Кортец передал ему свернутый трубкой пергаментный лист. Сейчас этот лист был прикреплен к ватманской бумаге, и оборотная сторона его оказалась закрытой. Бибевуа поправил очки и впился своими пронзительными глазами в пергамент. Через минуту он поднял голову и молча посмотрел на Кортеца.

–  Подделка?
– тихо спросил Бибевуа.

Кортец развел руками:

–  Не знаю. Это вы должны мне сказать.

Бибевуа вскочил, подбежал к настольной лампе и сунул свой острый нос в самый пергамент. Затем, суетливо пошарив по карманам, он извлек лупу и снова припал к листу.

Кортец медленно подошел к нему.

Бибевуа долго разглядывал лист в лупу. Он был явно взволнован.

–  Невероятно!
– наконец воскликнул он.
– Подлинник!.. Вы знаете, что это?

Кортец неопределенно шевельнул своими мохнатыми бровями:

–  Приблизительно…

–  Это первая страница книги, которую считают погибшей. Вместе с другими сокровищами византийской столицы она была вывезена в Рим из Константинополя в середине пятнадцатого века. Дальнейшая судьба ее неизвестна!
– патетически произнес Бибевуа.
– Этому пергаменту цены нет. Как он к вам’попал?

–  Я вам потом расскажу, профессор, - уклончиво ответил Кортец.
– А что здесь написано?

–  Извольте! Вот точный перевод. Киклос. Антология византийских поэтов. Эпиграммы элегические, сатирические и любовные, собранные Агафием, юристом и поэтом.

–  Интересно… - задумчиво произнес Кортец.

–  Какая прелесть!
– с восхищением сказал Бибевуа, разглядывая эмблему древнего титульного листа.
– Но где же вся книга?

–  У меня есть надежда, что с помощью титульного листа я найду всю книгу!
– многозначительно произнес Кортец и взял из рук «профессора» пергаментный лист, когда тот пытался отодрать его от ватманского листа.

–  Вы хорошо заработаете, если найдете ее. За такую книгу богатые коллекционеры дадут много денег, - сказал Бибевуа.

–  Примерно?

–  Оценщиком меня возьмете?
– хитро подмигнув, спросил Бибевуа.

–  Возьму.

–  Смотрите! Без обмана… Эта книга должна стоить не меньше ста тысяч долларов. Мой гонорар скромный - два процента…

Кортец похлопал Бибевуа по спине:

–  Я люблю вас, профессор. И потому я готов уже сейчас внести часть вашего гонорара.

Бибевуа оживился:

–  О, это было бы неплохо!

Кортец подошел к двери и позвал:

–  Мсье Птибо!..

Буфетчик не заставил себя ждать.

–  Профессор должен вам три тысячи франков?

–  Совершенно верно, мсье.

Кортец вынул бумажник и отсчитал несколько кредиток.

–  Вы больше не должны господину Птибо, - весело сказал он, обращаясь к Бибе-вуа.

–  Виват дону Педро Кортецу!..
– воскликнул Бибевуа.
– Надеюсь, вы теперь не сомневаетесь в моей кредитоспособности, мсье Птибо?

–  Сегодня нет, а завтра опять буду сомневаться, - с юмором, но и с жалостью ответил Птибо.

–  В таком случае, приготовьте мне стакан коньяку, - вежливо попросил Бибевуа.
– Я подойду к вашей стойке, как только закончу статью.