Пророк

Возле здания московского княжеского театра, под медленно падающим снегом, послезавтра вечером встанет молодой человек с букетом красных роз. Через час на него начнут обращать внимание прохожие, усмехаясь про себя – ох уж эти влюбленные! Через два его заметит старушка-вахтёрша театра и с ностальгией вдохнёт, вспоминая ухаживания времен её юности. Ещё час спустя сердобольная бабуля позовет его греться и пить чай. Молодой человек совсем не похож на её покойного мужа, но его упрямство – хотя всем же уже понятно, что девушка не придёт! – родит в подёрнутой пеплом душе старушки волну тепла и сентиментальности. Она никогда не узнает, что молодому человеку заплатили, чтобы он стоял с этими проклятущими розами ровно четыре часа! Именно так, чтобы она его заметила и вспомнила кое-что.

В Праге не выйдет на работу профессор герцогской академии искусств, который известен коллегам как человек обязательный и пунктуальный. Вскоре выясниться, что ничего страшного с ним не случилось – обычная простуда, декабрьские ветра очень коварны – так он объяснит по телефону декану. И в очередной раз подтвердит свою репутацию, ведь четыре десятка слушателей должны быть чем-то заняты. В качестве замены профессор предложит своего друга, известного польского художника, который, к счастью, сейчас проездом в городе. И даже возьмёт на себя смелость пригласить того в академию на двухчасовую лекцию. Разумеется, декан будет только за.

Едва заметные штрихи. Не штрихи даже, робкое касание кончика гусиного пера к обнаженной коже. Как связать москвича с цветами, перуанца с монетой, нихонца на утлом судне, пражского профессора и кактусы в каком-то мадридском офисе? Да никак, в том-то и вся прелесть! Умей паписты отслеживать такие микровоздействия, они бы уже правили миром и никакого геноцида не пытались устроить.

Имелся, правда, момент, за который они могли зацепиться. Собственно, за последствия этих самых воздействий. Однако, я уверен, что даже знаменитой паранойи отца Доминика не хватит на то, чтобы заподозрить моё участие в последующих событиях. В конце концов, банальное пищевое отравление – никакой магии! Стечение обстоятельств: проговорив всю ночь с первой любовью, шеф-повар римской траттории выйдет на работу невыспавшимся и ужасно рассеянным. Голова его будет занята мыслями о том, как всё могло сложится, если бы много лет назад он был твёрже и настойчивее. Не глядя, он примет рыбу, оказавшуюся не слишком-то свежей. И пропустит мимо ушей слова поставщика о том, что “проклятые нихонцы, у которых мы берём кету, задирают отпускные цены”. Как и рассуждения о том, что твориться далеко на востоке за русскими землями. Шеф-повар просто уберёт рыбу в холодильник, а через несколько часов две из них станут обедом шумной компании славянских ребятишек.

Молодые желудки не тронет такая малость, как красная рыба второй свежести. В другое время и в других обстоятельствах максимум, к чему мог привести такой обед – чуть больше времени в туалете, чем обычно. Но ресторанная еда, долгое путешествие и естественное подростковое возбуждение перед важным, порученным святыми братьями, делом даст результат, которого никто не ждал – уже на подъезде к Праге команду супериоров начнёт тошнить. И лопоухий рыжый, подавляя рвотный рефлекс и поминутно вытирая слёзы на глазах от острых спазмов в животе, не сразу отреагирует на слова: “Она на площади”. А когда станет искать инку, проклиная своё недомогание, разминётся с ней на каких-то десяток шагов.

У него ещё останется шанс найти её – в конце концов, индианка не иголка в стоге сена, а площадь, куда её выпустили, окружена агентами. Но вмешается ещё один неучтенный фактор – так сложно всё предусмотреть! Очарованный дикой и нездешней красотой, польский художник, спеша на лекцию, остановится напротив Куавы, словно громом поражённый. Растерянная, ничего не понимающая девушка покажется ему идеальной моделью для той композиции, что он уже года три носит в сердце.

Инка ни слова не поймёт из первого его предложения и ответит на латыни. Но он будет таким располагающим к себе, таким искренним, его глаза будут так гореть… а непонятная речь успокоит девушку. И она позволит ему увести себя в здание академии, где найдётся человек, знающий язык римлян, который объяснит жрице суть предложения поляка. Она ответит отказом, а художник продолжит настаивать. И тогда начнется долгий процесс убеждения. Поляк будет показывать свои картины, ругаться, падать к её ногам. Инка будет слушать переводчика и недоумевать, как ерунда, подобная рисунку, может волновать человека. И когда Куава, пообещав всё же подумать, через три часа выйдет из лабиринтов Пражской академии, паписты уже перестанут искать её здесь. Зато будут ждать. Фраза на латыни, намёк на Ткача, и к концу дня девушка покинет страну.

Что касается бабушки-вахтерши и мальчишки-индейца, то к плетению вокруг индианки они отношения не имели. Их нити совсем в другом узоре. Для которого ещё не настало время. А вот мне, уже сегодня, требовалось совершить ещё несколько дел.

– Свяжитесь с магистром, Альдо, – произнёс я в модальности господина к слуге, почувствовав появившегося на входе в веранду видящего. – Я смертельно устал торчать на этой вилле. Хочу поехать в Рим, немного развеяться и пройтись по магазинам. Вы, разумеется, тоже приглашены.

До часа “Ч” – дня побега, осталось каких-то пять дней. За это время мне осталось сделать ещё массу дел.

Вечный город встретил меня мелким дождём и узкими улицами. Нет, кое-где они были нормальной, современной ширины, достаточной, чтобы могли разъехаться две машины даже с учётом забитых припаркованными авто обочин. Но чем ближе мы приближались к историческому центру, тем чаще я думал, что ехать стоило на мопедах. Да, несолидно. А в пробках стоять по двадцать минут солидно?

Интересно, но у меня наглухо отключилась опция туриста. Совершенно было плевать на Колизей, Собор Святого Павла, все эти холмы, катакомбы и что там ещё рекомендуют обязательно посмотреть приехавшим в Рим. Даже удивительно – город с такой историей, которой ни одно человеческое поселение не может похвастать, а мне плевать? Одно только растущее раздражение от упавшей скорости передвижения и зависть при взгляде на юркие силуэты мотоциклистов, укрытых от дождя накидками.

– Долго ещё? – спросил я Альдо.

Видящий с угрюмым видом сидел рядом с водителем. Его наша черепашья скорость тоже раздражала, но куда больше он был зол на меня, заставившего его ехать за покупками и даже получившего на то разрешение отца Доминика.

Последний, узнав о моём желании, отреагировал ожидаемо. Сперва вопросы “зачем вам это”, переходящие в предложения типа “скажите, что вам нужно, и вам всё привезут”, и, в завершение, когда с моей стороны уже были продемонстрированы нотки лёгкой истеричности, согласие. С просьбой немного подождать эскорта, который должен будет нас сопровождать.

Я понимал, почему он дал добро на выезд – ни на секунду не появилось мысли, что он повёлся на мои мотивы, вроде “мне нужно развеяться”. Не тот у старикана уровень паранойи в крови, чтобы за здорово живёшь выпускать пророка из золочёной клетки. Нет, он хотел посмотреть, что я задумал, и дополнить мой психологический портрет своими наблюдениями. А про мой побег он не особенно волновался: Альдо и Челиа поехали со мной, а также два джипа с охраной. Да и земля была его.

Но я не собирался давать магистру дополнительную информацию. Мой выезд в город сам по себе был воздействием. И цели я уже добился.

– В таком темпе ещё минут пятнадцать, – отозвалась Челиа. Она сидела рядом со мной на заднем диванчике и равнодушно смотрела в окно.

– Безумие какое-то! Как вы тут живёте?

На мой риторический вопрос никто не ответил. Тень только губы поджал, как бы говоря: “А ты не пробовал не ездить в старый город в утренний час пик?” Водитель слегка пожал плечами, мол, так как-то, а протектор вернулась к созерцанию залитой дождём улицы.

– Альдо, вы же можете просматривать вероятности на двадцать секунд вперёд! Что, так сложно выбрать маршрут, на котором мы не будем стоять каждую минуту?