Прорвемся, опера! Книга 3

— Понял, сделаем, — отозвался я.

— А я поднимаю мужиков, подаю этого хрена в розыск. Щас выберу бойцов, кого-нибудь, чтобы на хате у него сидели день и ночь, а ещё…

— Маратыч, — вспомнил я одну вещь, — у меня контакт есть одного профессора из Москвы, эксперт по криминальной психологии, позвоню ему, спрошу, может, дельное что-нибудь подскажет. Там же у нас непонятные знаки начертаны. Ему, конечно, в рабочее время просили звонить, но случай экстренный, наберу сейчас. Кстати, помнишь ещё, тогда приходила проститутка, показания давала на Кащея? Как бы он к ней не направился, отомстить. Нужно леди прикрыть.

— Да, точно, хорошо, что напомнил… Сам займусь ей тогда, — сказал он и кивнул, — разберусь с бюрократией, отправлю туда людей, они всё равно в одной коммуналке живут, не пропустят его наши…

У нас время послеобеденное, а в Москве ещё утро, но день праздничный, профессор Салтыков ещё может отдыхать. Значит, придётся его будить. Сначала я зашёл в кабинет отца, но его снова не было, потом спустился вниз, чтобы уехать. Пока дядя Гриша вёз нас с Устиновым на рынок (стукачи Василия Ивановича тоже тусовались там, как и мои), я достал мобилу и набрал номер профессора. Разговор влетит мне в копеечку, но деньги у меня есть, не разорюсь.

Не отвечали долго. Наконец, когда я уже собрался было отключаться, на звонок ответили.

— Очень внимательно, — пробурчал чей-то пожилой голос.

— Владимир Владленович? — спросил я. — Это Павел Васильев, из милиции города Верхнереченск.

— А вы знаете, который час? — профессор зевнул.

— Наши общие друзья дали мне ваш контакт, хотел обсудить с вами серийного убийцу.

— Он же задержан, — собеседник, судя по звуку, поднялся с кровати. — Мне наши общие друзья говорили, что он у вас в СИЗО, и не понимаю, разве это не может подождать до завтра…

— Он сбежал, — перебил я. — Нам срочно нужна ваша консультация.

— Ох… — он вздохнул. — Ну, слушайте, у меня входящие из другого региона очень дорого, вам тоже дорого звонить. Позвоните мне на домашний, если есть такая возможность, а то деньги сейчас кончатся, — он продиктовал номер, я тут же его записал новой ручкой, и сбросил вызов.

— Дядь Гриша, тормозни у почты, — я посмотрел на водителя, — там переговорный пункт с обратной стороны есть.

— Не работает там ничего, — неразборчиво пробурчал он. — Праздник.

— Точняк, — Василий Иваныч оживился. — А, тогда на вокзал! Там автоматы с межгородом стоят!

— Погнали туда! — я кивнул.

К неудовольствию водителя, пришлось делать крюк. Уже через пятнадцать минут я стоял у таксофона, пихая в него новенькую карточку, купленную только что в киоске. Устинов уехал на рынок, и мне это на руку. Смогу сообщить какие-то детали убийств из тех, которые ещё не свершились — профессор-то точно не поймёт этого, он же не в курсе обстоятельств дела, а лишних ушей у меня рядом не будет. Зато это может здорово помочь.

Ответили быстро.

— Очень внимательно, — голос уже звучал пободрее. Он что-то отхлебнул. — Ну, чем вы меня порадуете, молодой человек?

— Ну, если вас радуют серийные убийцы, то может, чем-нибудь и порадую.

— Не в этом плане, — сказал профессор с чуть виноватой интонацией в голосе. — Я изучаю их долго, часто общаюсь с зарубежными коллегами. И каждая кроха информации приближает нас к пониманию всей этой проблемы с таким типом людей… даже сказать, нелюдей… а ещё вернее сказать, что только сейчас мы действительно начали понимать, что знаем о них только какие-то капли, крупицы, а того, чего не знаем — целый океан. Знаете, так называемый уровень осознанной некомпетенции, — он хихикнул, — мы действительно знаем, что в действительности почти ничего не знаем. Но я занимаюсь этой проблемой очень давно, молодой человек. И могу утверждать, что маньяк — это преступник, для которого насилие стало внутренней нормой. Он не убивает ради выгоды, а действует по своим искажённым мотивам: жажда власти, ритуал, потребность. Внешне он может быть обаятельным, умным, социально адаптированным, но внутри — полное отсутствие эмпатии. Жертва для него — вообще не человек, понимаете, а только часть сценария. Одни убивают хаотично, другие — методично, превращая преступления в шахматную партию. Самые опасные — те, кто умеет оставаться незаметным. Они могут быть рядом, улыбаться вам в метро или жить через стену. И именно это делает их страшнее всего.

Такое ощущение, что профессор нашел свободные уши и, несмотря на раннее утро, с радостью на них присел. Ну, люди науки — они такие, как дети. Да уж, не зря он попросил звонить на домашний, потому что с его любовью к дискуссиям звонок вышел бы нам обоим в кругленькую сумму.

— Да, согласен… Но, скажу вкратце, — переводил я разговор в деловое русло. — Жертвы у нас — женщины… И…

— Это явно мотив женоненавистничества, — тут же вставил он.

— Большинство из них имели проблемы с алкоголем или были проститутками, — перебил я.

— Угу, мотив очищения общества.

— Но вот недавно найдено тело взрослого мужчины… Следствие предполагает, что это дело рук того же убийцы. Потерпевший — преступник, но убит так же, как и остальные. Почерк совпадает. Но у меня лично есть некоторые основания полагать, что убийство мужчины не связано с серией, но… он был задушен тоже удавкой, причём явно — струной музыкального инструмента, как и прочие жертвы. И что странно — на месте убийства последнего найдены записи кровью на латыни, просто названия органов, написанные с ошибкой. На других жертвах ничего такого не было.

— Э-э… Тут сложнее, — сказал профессор.

— И, на случай, если спросите — органы он не вырезал, не забрал.

— О как. Ну, значит, это точно не Джек Потрошитель.

Приходилось вслушиваться, потому что связь иногда прерывалась, хрипела, а объявления из вокзальных динамиков, что приходит или уходит очередной поезд, перебивали. Что плохо, кабинок тут не было, телефоны стояли близко, и я слышал все разговоры соседей, все эти вопросы в духе «когда родит Машка» или поздравления с днём рождения, все это сильно сбивало с толку.

— Я так думаю… Давайте пока последнего не считать, — наконец, сказал собеседник, — раз нет твёрдых оснований, что это часть серии. Вообще, у всех жертв должно быть что-то общее…

— Что именно?

— Убийца либо осознанно выбирает жертв с определёнными общими характеристиками, следуя внутреннему мотиву, либо ориентируется на фактор уязвимости, — профессор вещал, будто на учёном совете, — предпочитая тех, кто не способен оказать сопротивление. Анализ его биографии имеет ключевое значение, так как девиантное поведение в большинстве случаев формируется под воздействием ранних психотравм. Детские переживания, неблагоприятная среда, насилие или пренебрежение к формирующейся личности со стороны значимых ему взрослых могут стать основой для формирования деструктивных поведенческих моделей, проявляющихся во взрослом возрасте.

Я помолчал, переварил информацию.

— Может быть. У подозреваемого в детстве погиб брат, скорее всего, у него на глазах, — вспомнил я.

— Вот и возможный ключ! — вошел в раж профессор. — Любое психотравмирующее событие оказывает влияние на личность, но в случае эмоционально нестабильного индивида — вот такие факторы могут стать триггерами для формирования девиантного поведения. Не исключено, что у вашего подопечного ещё с детства присутствовали физические особенности, такие как видимые постоперационные шрамы, врождённые дефекты опорно-двигательного аппарата или другие внешние отличия, способные спровоцировать чувство отчуждённости и социальную фрустрацию. Однако ещё более значимым аспектом может быть нарушение в сфере сексуального поведения, что в совокупности с психическими и личностными отклонениями формирует сложный клинический профиль. Что вы можете сказать о сексуальном поведении подозреваемого?