Прорыв

В квартире Прейгерзона пахло краской, только-только отхлопотал квартиру после Воркуты. Уединившись в дальней комнате, профессор всполошенно позвонил Иосифу на работу, прикрыл трубку рукой, чтоб Гуля не слыхала: -- Иосиф, пришла Геула. Девчонка -- коломенская верста. Это от вас?
– - ...Вернувшись, спросил осторожно: -- Вы не опасаетесь э!.. что мы с вами прокатимся на тройке с бубенцами?

– - Так вы же реабилитированный!
– - вырвалось у Гули.
– - Вы -- известный ученый. Геологи учатся по вашим книгам.

Прейгерзон стремительно спустил ноги на пол.
– - А кто им помешает признать, что реабилитация была ошибкой?!

– - Конечно!
– - Гуля погрустнела.
– - Прошу прощения... Я все еще девчонка...

– - Когда она выходила, навстречу ей вскачь поднимались студенты. Чтоб они не отстали, профессор читал им лекции дома.

Он ей спать не давал, этот странный язык, который загнали в карцер. Как опасного преступника. Может быть, оттого, что на нем написана Библия?..

Целыми днями пропадала она в Ленинской библиотеке. Добилась того, что в университете ей изменили тему дипломной работы. Ее интересовало Хазарское царство. Ереси "жидовствующих", которых мазали смолой, обваливали в перьях. Воркута! Во все века -- Воркута...

Как-то Гуля нашла в библиотеке старый сборник стихов Ильи Эренбурга "Дерево" и в нем маленькое стихотворение 1919 года, в котором поэт заклинает приниженного местечкового еврея расправить плечи и стать таким, какими были его предки.

Ее всегда угнетала добрая и виноватая улыбка Яши, честнейшего Яши.

Хватит! Пора разговаривать с ними, как Дов. И вновь обожгло: "...на Северный полюс пролезли". Скоты!..

Эренбург не был ее поэтом; собственно, она открывала его заново. Любимой была Ахматова. Она знала ее стихи с детства; как-то зашептала знакомые строки, прислушалась к ним и -- Гулю обдало жаром! Так ведь это о ней, о Гуле! Нет, уж не о Гуле, веселой девчушке с легким характером. О Геуле... Губы, казалось, шевелились сами. Их нельзя было остановить.

"Это рысьи глаза твои, Азия,

Что-то высмотрели во мне.

Что-то выдразнили подспудное

И рожденное тишиной,

И томительное, и трудное,

Как полдневный термезский зной,

Словно вся прапамять в сознание

Раскаленной лавой текла,

Словно я свои же рыдания

Из чужих ладоней пила."

И дата "1945" казалась не случайной: в 1945 она спросила тоненьким голоском: "Отчего хоронят ящики?"

Геула шла по улице и вдруг ловила себя на том, что бормочет: . "..я свои же рыдания Из чужих ладоней пила."

Как-то, идя из "Ленинки", она свернула на улицу Архипова. Улочка стекала вниз, как река, "сливом", почти водопадом. Так несло, что едва не проскочила мимо Синагоги. У входа толпились старые евреи -- давно таких не видала. Какие-то ожившие иллюстрации к рассказам Шолом-Алейхема -неуклюжие, рыхлые, сморщенные человечки; неприятно резанула надпись у входа о том, что приношения не давать в руки, а только в запечатанную кружку... Выждав, когда вокруг раввина Левина никого не будет, Геула быстро подошла к нему, назвала себя и почти шепотом попросила познакомить ее с каким-либо человеком, который мог бы обучать ее ивриту.

Раввин оглядел Геулу и дал адрес. Геула написала по этому адресу письмо. Пришел старик. Маленький, сморщенный, голова луковкой. Спросил строго: -- Начнем?

– - Сколько вы берете за час?
– - заставила себя спросить Геула.
– Деньги за иврит?
– - удивился старик.
– - Если за иврит платят, то кровью... Вы еще не передумали? Тогда начнем.

Он приходил почти каждый день. Стал своим человеком в Доме полярников, где разглядывали его, как музейную реликвию. Кто-то спросил его, не старый ли он зимовщик. "Конечно", -- подтвердил старик. "Сколько же вы зимовали?" -- заинтересовалась соседка Геулы. "Восемьдесят два года, -- ответил старик.
– - Сколько живу, столько зимую".

Геула готовила к его приходу пирог. Не начинала занятий, пока он не попьет чаю с пирогом или не съест тарелку супа. Геула долго не могла решиться (боялась оскорбить старика), наконец, купила ему костюм. Старик удивился, но надел.
– - Ко времени, -- сказал он бодро.
– - Хоронят всегда в новом...

Однажды старик предложил отправиться к Доре. На день рождения.
– - Кто такая Дора? Дора, о-о!..-- Геула больше не задавала вопросов. Характеристика была исчерпывающей.

Она встретила Геулу у входа, кругленькая маленькая женщина в толстущих очках на маленьком носике. Не очки, а целый бинокль. Голова, как в снегу. Белым-бела. Представилась с улыбкой, которой одаряют лишь друзей: -- Дора Борисовна. По стенам ее кабинета полки с книгами на идиш, портрет профессора Нусинова, которого Сталин убил. Потолковали о книгах, о новой поэме "Еврей-священник". Послушали песни сестер Берри. Геула даже с Дориным сыном потанцевала, пошепталась о житье-бытье, начисто забыв, что "установка гражданской обороны" возможна не только в доме Гуров...

На другой день старик явился опять. Она снова приготовила пирог. Только почему-то руки тряслись у старика. Раньше, вроде, не замечала. Выронил из пирога капусту, расплескал чай. Наконец сказал, что ночью взяли Дору Подольскую* Вломились и увели. Хвей! За какие-то статьи. Она печатала их за границей -- не печатала?.. я знаю?.. Будем работать?
– спросил он неуверенно.

– - Будем продолжать?
– - каждый раз спрашивал старик, у которого руки тряслись все сильнее.
– - Знаете, я бы на вашем месте не играл с огнем...

Ночью позвонил Виктор. Оказалось, сел на острове Диксон. Острил удовлетворенно: "Люблю небо с земли, море с берега, Арктику с Диксона..." -Чем занята? Учу иврит!.. Диплом о хазарах, вот и зацепило...

– - Чем бы дитя ни тешилось!
– весело прокричали с Диксона.
– Гуленок! Льдина крошиться начала, скоро снимаемся. Жди!

Она занималась со стариком еще три недели. Как-то вечером задержалась у Лии дольше, чем обычно. Не хотелось идти в пустой дом. До приезда Виктора осталось два дня. Потом уж когда выберешься сюда?! Часы пробили полночь, она вскочила:

– - Боже, опоздаю на метро! Права у меня отобрали еще месяц назад, сказали -- проехала на красный свет. Пыталась спорить. Какое!

Дов подал модную клетчатаю накидку. Набросил на ее плечи. И в это время в дверь постучали. Сильно. Еще раз. К двери подошел Иосиф., спросил: -- Кто?

– - Милиция!

– - Вы что, законов не знаете?!
– - просипел Иосиф.
– - После двенадцати ночи вы можете идти только в пивную.
– - Высаженная дверь хрустнула и начала заваливаться на Иосифа. Он успел отскочить. Щепки разлетелись во все стороны.

В квартиру вломились шестеро. Двое вытащили пистолеты. Человек в форме капитана КГБ вышел вперед и предъявил ордер на арест гражданки Геулы Поляковой.

– Гулю?!
– - дико вскричал Дов, загораживая ее руками.
– - Это ошибка. Она жена Героя Советского Союза, известная парашютистка... Вы пришли за мной!.. При чем тут Геула?!

Капитан КГБ не повернул к нему головы.

– - Мы вас ждали дома, -- спокойно объяснил он Геуле.
– - Вы задержались. Вот, пришлось людей побеспокоить. Прошу простить за визит, -- жестко сказал он Иосифу, который стоял у дверного пролома, на поваленной двери, словно намереваясь никого из комнаты не выпускать.
– - А вас... прошу!
– - почти галантно добавил он, протягивая руку в сторону Геулы, а потом указал на дверной пролом.
– - Милости прошу!..