Прости себе меня

Он начинал злиться. Зачем она это говорит?! Она действительно не понимает, что тем самым провоцирует его на грубость? Знала бы она, чего ему стоило, не сорваться на ней из-за Сухаря. Но он засунул своё бешенство в очко. Не хотел доводить до крайностей. Она не знает, что Сухарев та ещё паскуда. Ни чуть не лучше, чем сам Гордеев. А может, в каких-то моментах и хуже.

Но сейчас она кидает ему в лицо всё это дерьмо, совершенно не задумываясь о последствиях. Противен?

Твою ж мать... а он уж было понадеялся, что она влюбится в него после всего, что между ними было...

Какая досада.

— Заткнись, Ксенакис, — прохрипел. Затем поддел край её толстовки, забираясь под неё. Под футболку. Кончиками пальцев рисуя на её бархатистой коже узоры. Выводя на ней свои инициалы. Стискивая и снова поглаживая.

— Зачем ты заставляешь меня проходить через это, Егор? Почему не остановишься? Почему тебе недостаточно того, что ты уже сделал? — её голосок снова дрожал. Каждое прикосновение отдавалось спазмами внизу живота. Остановкой дыхания и жжением в носу.

— Потому, — хмыкнул, даже не взглянув на неё. Всё его внимание было сосредоточено на её одежде. Парень ухватился за толстовку. Одновременно подцепил футболку и, настойчиво потянул ненужные тряпки вверх. А она, нехотя подчиняясь, подняла руки вверх, позволяя обнажить себя.

Холодно. Очень. Тело мгновенно покрылось мурашками. Дани вздрогнула. Поджав губы, следила за его пальцами, что, отбросив одежду, вели дорожку от её запястий к ключицам. Теперь они поддели лямки бюстгальтера. Стянули их по плечам вниз...

— Мне холодно.

Только и смогла произнести.

К такому невозможно привыкнуть. Каждый раз, как первый. Каждый раз её трясёт. Выворачивает наизнанку. Каждый раз слёзы наполняют глаза. Каждый раз хочется закрываться.

Это настоящая пытка для неё.

— Это только пока, — запоздало ответил и спустил с её груди чашечки лифчика. Ниже. Ещё. До тех пор, пока её бельё не оказалось у неё на талии.

— Егор...

— Просто помни о матери, Муха. Не забывай. Вспоминай каждый раз, когда тебе захочется взбрыкнуть.

Она помнит.

Даниэла, прикусила нижнюю губу. Впилась в неё зубками, причиняя себе боль и надеясь, что та отвлечёт её от происходящего. Но нет. Она чувствовала его горячий рот. Жёсткие и грубые поцелуи, которыми он начал покрывать её шею. Ключицы, а затем и грудь. Заскулила, когда его зубы впились в чувствительный сосок и слегка потянули. Не сразу заметила, как её руки сместились с его широченных плеч на крепкую шею. Как тонкие пальчики взметнулись вверх, зарываясь в тёмных волосах и оттягивая те. Это не помогало.

С губ Даниэлы сорвался шумный вдох, когда парень, подхватив её под бёдра, приподнял девушку над собой и перекинул на спину. Навалился сверху, вызывая настоящее удушье.

— Я не сделаю больно, — перехватил её неподвижный, почти отрешённый взгляд, — я постараюсь.

Что это?

Её чуть не вырвало от этой жалкой пародии на заботу.

Ты постараешься, Гордеев?! Постараешься?!

Да ты понятия не имеешь о том, что значит “не делать больно”!

Дани медленно закрыла глаза, мысленно отстраняясь от него. Переносясь в какую-то параллельную реальность. Где нет его. И никогда не было. Пропихивает в глотку очередной удушливый и тошнотворный ком, и тихо всхлипывает, когда его руки оттягивают пояс её штанов, а вместе с ним и трусиков. Спускает их до бёдер, и мягко касается подушечками пальцев её промежности. Болезненные мурашки прошли вдоль хребта, заставляя девушку выгнуться дугой перед ним.

Унизительно.

Внутри всё сжалось. Она дёрнулась в его руках, когда ощутила пульсацию между ног. Когда клитор под его пальцами ожил, вероломно предавая тело.

— Моя девочка, — прохрипел ей в лицо. Провёл языком по своим раскрытым губам. Смотрел на дрожащие ресницы и кайфовал от едва уловимых импульсов, — давай...

Обвёл тугую бусину указательным и средним пальцами. Раз за разом учащая движения. Ещё. Быстрее. Он видел, как её ломало. Слышал, как хрустело её самообладание. Как рушилась бетонная стена, за которой она пряталась. Хотела прятаться. Очень хотела.

С раскрытых пухлых губ срывалось тяжёлое дыхание. Она ловила ускользающий воздух. Подняла взгляд, испуганно глядя на Егора.

— Ты такая красивая, Муха, — он продолжал двигать рукой, одновременно повторяя за ней каждый вдох и каждый выдох. Ловил губами воздух, выдыхаемый ею.

А она смотрела него, жалобно приподняв тёмные густые брови. Смотрела так, что у Егора возникло ощущение, что она потрошит его. Вытряхивает всё нутро наружу. До чертей неприятно. Но он не мог оторвать глаз. Пусть.

Пошёл дальше, спуская руку. Ниже... почувствовал влагу... твою мать, Ксенакис! Твою мать!

Он едва не кончил в собственное бельё, осознавая, что её тело отозвалось. Двумя пальцами проскользнул внутрь девушки. С её губ сорвался стон, но он не смог распознать, что это. Ей больно? Или это другое? То, чего он так ждал?

Он провёл по её губам пальцами свободной руки. Смотрел на то, как её ротик раскрывается шире и тут же воспользовался моментом. Проник фалангой ей в рот и сам застонал, когда она втянула его глубже, позволяя ему совершать поступательные движения.

Сука... это лучше, чем он предполагал... он даже не надеялся, что будет так хорошо. Что она будет такой послушной. Давай, Даниэла. Соси его... ещё...

Егор продолжал её трахать пальцами до тех, пока не понял, что ещё немного, и он спустит себе в трусы.

Выскользнул из горячего лона и взглянул на свои пальцы. Они были чистыми.

Маленькая лгунья.

Дани открыла глаза. Взгляд затуманенный. Смотрела на него так, будто не узнавала. Хлопала ресницами, приходя в себя. Он уловил замешательство на её лице. А после... что-то похожее на осознание.

И когда Егор, зацепив её штаники, потянул их дальше, она ожила. Заёрзала снова под ним. Ногами задёргала. Но он ловко вытряхнул её ноги из штанин и снова перехватил её. Больно стиснул запястья и рванул на себя. Ощутил жжение на лице от её взгляда. Замешательство испарилось, а на смену ему пришли испуг и злость.