Просто сказка...

Сколько им там еще идти, до деревеньки-то? Ну да сколько бы ни было, а мы пока оставим их и возьмем с книжной полки Гоголя.

"Выражается сильно российский народ! и если наградит кого словцом, то пойдет оно ему в род и потомство, утащит он его с собою и на службу, и в отставку, и в Петербург, и на край света. И как уж потом ни хитри и ни облагораживай свое прозвище, хоть заставь пишущих людишек выводить его за наемную плату от древнекняжеского рода, ничто не поможет: каркнет само за себя прозвище во все свое воронье горло и скажет ясно, откуда вылетела птица..." "Мертвые души", том первый. Ни убавить, ни прибавить...

Так-то вот. А может, не за любовь к рыбалке дедка встречного Щукарем прозвали? Давайте-ка немного пофантазируем. Сами для себя растолкуем прозвище, и не важно, правильно ли, нет ли.

Откроем-ка "Историко-этимологический словарь современного русского языка". Посмотрим... "В этимологическом отношении не вполне ясное слово... может быть, восходит к немецкому слову, означающему "чучело"..."

А теперь словарь Владимира Ивановича Даля, Казака Луганского.

Щука - ловкий человек, пройдоха. Пройдоха - хитрый плут, от которого ничто не уйдет. Щучить - ругаться.

Вот и выходит: дедок-то наш, хоть и одет неказисто, хоть и ругают его все, а сметлив, хитёр по-житейски... Ну чем не дед Щукарь из "Поднятой целины"?

И пусть его, что слово иноземное на самом деле значит "страшилище", "пугать". Ну какая же щука из сказок наших пугало? Она и Емеле помогает, и Ивану-царевичу, и в заговорах русских народных ключи от сундука со словами заветными охраняет... А то что известно оно на Руси с XV века, а распространение получило с XVII - так может быть, прежнее ее название, нам неизвестное, как раз и близко к нашему толкованию?..

Ну а пока мы словари смотрели, наш герой и встреченный им дед, пришли, наконец, в деревню, на удивление архаичную. Все избы были чрезвычайно аккуратные, словно намедни срубленные, богато изукрашенные резьбой, какая, как думалось Владимиру, до нашего времени сохранилась разве что в Кижах, - с изображениями цветов, птиц, зверей невиданных, не похожих одно на другое. Едва ли не в каждом дворе - колодец-журавль, опять-таки отличный от соседних. На улочке же - глядь-поглядь - и тебе куры, и гуси, и утки, и индюки, и козы привязанные, и свинья в луже развалилась, и следы пребывания стада недавние... Яблони, вишни, ветви свои через заборы протягивающие, кустарники всякие-разные - все что угодно, кроме... Кроме следов автомобильных! И гаражей, столь обычных для наших деревень-поселков, к каждому дому, даже плохонькому, прикорнувших - тоже нет! Но не успел Владимир удивиться да подумать, к чему бы это, - дорогу преградило поваленное дерево.

– А это - от Емели опаска, - охотно объяснил дед.
– С тех пор как поймал свою щуку, летает на печке как оглашенный, живность пугает. Всем обществом просили - уймись, - не унимается. Молодой еще, непуганый, без царя в голове... Вот и приходится... Ну да вот и он сам, гляди-ка, легок на помине.

Из-за ближайшей избы вылетела печка и, прежде чем Владимир успел рассмотреть ездока, исчезла, оставив после себя клубы пыли, дыма и пряный запах свежих пирогов.

– Ишь, супостат, - восхищенно пробормотал дед.

Вот так, молодец. Емеля... печка... Столбов нет привычных, с проводами. Ни тарелок спутниковых, ни антенн телевизионных...

На резном крылечке одной из изб показалась старушка, одетая в украшенный шитьем полушубок и грозно взглянула в их сторону. Из-за спины выглядывало зажатое в руках веретено. Дед втянул голову в плечи и покорно засеменил к избушке, а Владимир, лишившись своего словоохотливого спутника, побрел дальше, не зная толком, что предпринять и как ко всему относиться.

Что ни говори, а трудновато так-то, с налету, поверить... Во что? В невероятное? Так вот же оно, рядом... Привыкай, молодец, привыкай... А чего привыкать-то? Для таких случаев самое верное - сон. Снится - и вся недолга...

Но не успел он сделать и пару шагов, как в глаза ему бросилась странная вывеска: "Ямщицкая гоньба. Данило и Гаврило". Вывеска размещалась над крыльцом солидной, кряжистой трехэтажной избы, расположившейся на перекрестке. Чуть поодаль крыльца возвышался невысокий столб с указателями на все четыре стороны: "Киев". Еще один указатель с надписью "7 верст" был направлен вверх. Рядом с крыльцом висели картины, писаные маслом: ступа во главе журавлиного клина; Садко на носу ладьи, почему-то с гармошкой вместо гуслей; богатые сани-росшевни на фоне колосящихся овсов. Было еще одно изображение, неоконченное, какое-то странное существо среди облаков, напоминающее свинью с крыльями, и слова: "Нехай щастить". Внизу каждой картины стояла подпись, по всей видимости, художника, - ВАКУЛА.

"Будь что будет", - решил Владимир и зашел в избу.

Две двери вели из сеней внутрь. На одной висела табличка "ДАНИЛО И ГАВРИЛО", на другой - "ваня". Первая дверь была чуть приоткрыта и из-за нее раздавались возбужденные голоса. Владимир осторожно заглянул. Всю стену против двери занимали массивные счеты с не менее чем килограммовыми костяшками, которые старательно передвигал какой-то мужик, по всей видимости один из братьев. Второй стоял рядом и что-то неторопливо, размеренно говорил. Рядом со счетами притулилась лестница, чтобы двигать верхние костяшки. Пол был устлан богатым персидским ковром, на массивном дубовом столе возвышалась на вид полутораметровая статуя Пегаса, с почти таким же размахом крыльев. Под потолком висел деревянный орел, весьма приблизительно вытесанный из дерева. Судя по тому, что костяшки были сдвинуты лишь на нижней поперечине, дела у "Гоньбы" если и шли, то шли неважно.

– Опять же овес учти, - пробормотал сидевший мужик.
– Овес нынче дорог.

Второй, крякнув, потащил было отодвинутую влево костяшку опять вправо, но вдруг остановился.

– Погодь-ка, - почесал он затылок.
– А ежели ковром-самолетом, а?

– Тогда пижму разводить надоть, от моли.

– От моли, кажись, ноготки надоть, а пижма - она от мух...

– От мух - росянка да пауки...

Не желая мешать, вздохнув, Владимир отправился к "ване".

За массивным столом красного дерева, на котором разместились кринка свежего молока, кипа свежей бересты, письменный прибор из малахита и самовар, восседал дородный детина с рыжеватой шевелюрой. Одет он был в богато расписанную рубаху навыпуск, атласные штаны и громадных размеров лапти. Еще в комнате присутствовал изукрашенный изразцами камин, на котором были в беспорядке разбросаны для просушки онучи. На стене позади детины красовалось светлое пятно.

– Шкуру медвежью собираюсь тут повесить. Вот только в лес собраться никак - дел невпроворот. Далеко ли путь держим?
– как-то безразлично спросил детина и пододвинул к себе кусок бересты.

– Да я...
– замялся Владимир, не зная что сказать. И тут же нашелся.
– Мне бы в город...
– И сразу добавил: - В столицу.

– В Киев, значитца, - протянул детина и нехотя встал.
– Ну, пойдем.

Позади к "Гоньбе" приткнулась конюшня. Несмотря на слова Ивана о невпровороте дел, замок ворот был слегка тронут мхом. Иван пнул дверку рядом с воротами, они вошли и остановились против двух великолепных коней золотистого цвета с пышными, ниспадающими едва ли не до земли гривами.

– Эвона, - откровенно любуясь конями, сказал Иван.
– До Киева любой - десять гривен. Как прибудешь - отпускай, обратно сам домчится. Ну, конечно, ежели найдешь кого-нибудь к нам... Тогда одну гривну себе оставишь.

У Владимира десяти гривен не было. Он ломал голову, как получше выбраться из сложившейся ситуации, но тут за яслями кто-то зашевелился, и Владимир понял, что те два отростка, которые он поначалу принял за прислоненные метлы, оказались на самом деле ушами.

– А на этом можешь ехать бесплатно, - угрюмо проворчал Иван.
– Только я бы не советовал. Хлебнешь горюшка.