Просвечивающие предметы (сборник)

Хелене Гринштейн. Фамилия еврейская, но не немецко-еврейская, несмотря на германообразность: «и» в «грин», заменившее природное «ю», выдавало русскую почву. Она приехала всего за неделю до Себастьяна и еще три дня оставалась после его отъезда. По словам управляющего, это была красавица. Приезжала она однажды и до этого, а жила в Берлине.

Хелене фон Граун {61} . Чисто немецкое имя. Между тем управляющий совершенно уверен, что она несколько раз пела по-русски. Он добавил, что она чрезвычайно собой хороша и у нее превосходное контральто. Она пробыла месяц и уехала в Париж пятью днями раньше Себастьяна.

61

Хелене фон Граун.

 – Набоков использует здесь фамилию своих немецких предков по линии прадеда с отцовской стороны, барона Фердинанда Николауса Виктора фон Корфа (1805–1869), генерала на русской службе, который, в свою очередь, был правнуком известного композитора – Карла Генриха Грауна (1701–1759), автора многих опер и других музыкальных сочинений.

Вместе с четырьмя адресами я дотошно записал и все эти подробности. Искомой могла оказаться любая из четверки. Я сердечно поблагодарил господина Зильбермана, сидевшего передо мной со шляпой на сведенных коленях. Он вздохнул и поглядел на носки своих черных сапожек под старыми мышастыми гетрами.

– Я сделаль это, – сказал он, – потому что ви мне симпатичный. Но… – он устремил на меня взгляд своих светло-карих глаз, лучившихся приязнью, – но думаю, без польза. Нельзя видеть обратна сторона луны. Пожалуйста, не ищите эта женщина. Что прошло, то ушло. Она не помниль ваш брат.

– Ничего, я ей напомню, – мрачно сказал я.

– Как ви желаль, – сказал он, расправляя плечи и застегивая сюртук. Он поднялся. – Удачная путешествия, – сказал он без привычной улыбки.

– Постойте, мистер Зильберман, мы должны кое-что уладить. Сколько я вам должен?

– Это есть правильно, – сказал он, усаживаясь обратно. – Момент. – Он развинтил вечное перо, набросал несколько цифр, потом стал их разглядывать, постукивая по зубам колпачком. – Да, шестьдесят восемь франков.

– Почему так мало, – начал я. – Вы, может быть…

– Стойте, – вскричал он, – ошибка! Вы охраняйт записной книжка, который я даль?

– Ну да, – сказал я. – Вообще-то я уже начал в ней писать. Я думал…

– Тогда не шестьдесят восемь! – сказал он, поспешно исправляя подсчеты. – Тогда… тогда только восемнадцать, потому что книжка цена пятьдесят. Итого восемнадцать франков: путевой расход…

– Но позвольте, – начал я, слегка изумленный его арифметикой.

– Да, вот теперь коррект, – сказал господин Зильберман.

Я нашел двадцатифранковую монету, хотя, если бы он только позволил, с радостью дал бы ему в сто раз больше.

– Ага, теперь я вам должник… Да, точно. Восемнадцать и два будет двадцать. – Он наморщил брови. – Значит, двадцать. Это ваш. – Он положил сдачу на стол и удалился.

Интересно, как я пошлю ему свой труд, когда его закончу: адреса этот забавный человек не оставил. Голова моя слишком была переполнена, чтобы об этом вспомнить. Но если он наткнется когда-нибудь на «Истинную жизнь Себастьяна Найта», мне хотелось бы, чтобы он знал, как я благодарен ему за помощь. И за книжечку тоже. В ней уже и сейчас много записей, а когда она совсем заполнится, я заменю страницы.

После ухода господина Зильбермана я не торопясь изучил все четыре адреса, добытые им как по волшебству, и решил начать с берлинского. Если там меня постигнет разочарование, у меня останется возможность заняться парижской троицей, не предпринимая еще одной долгой поездки, невыносимой от мысли, что это – последняя ставка. Напротив, если удача придет с первой попытки, тогда… Впрочем, неважно… Судьба щедро вознаградила мое решение.

Снег крупными мокрыми хлопьями косо летел вдоль Пассауэр-штрассе в западной части Берлина, на которой я разыскал некрасивый старый дом, чья физиономия наполовину пряталась под маской лесов. Как только я постучал в окошко привратницкой, кисейная занавеска отдернулась, створка распахнулась и растрепанная старуха угрюмо мне сообщила, что фрау Хелене Гринштейн действительно здесь живет. Я направился вверх по лестнице, испытывая холодящую дрожь душевного подъема. «Гринштейн» – гласила медная табличка на двери.

Безмолвный подросток в черном галстуке с опухшим бледным лицом открыл мне дверь и, даже не спросив, кто я, повернулся и куда-то пошел по коридору. Вешалка в маленькой прихожей ломилась от одежды. На столике между двумя цилиндрами лежал букет мокрых от снега хризантем. Так как никто не появлялся, я постучал в одну из дверей, потом распахнул ее и прикрыл снова. Я успел разглядеть темноволосую девочку, крепко спавшую на диване под кротовой шубкой. Еще с минуту я постоял в прихожей. Вытер лицо, все еще мокрое от снега. Высморкался. И наконец рискнул двинуться по коридору. Из распахнутой двери доносилась русская, вполголоса, речь. В двух больших комнатах, соединенных подобием арки, было людно. Мое появление не вызвало ни малейшего интереса – всего два или три лица повернулись без внимания в мою сторону. На столе стояли стаканы недопитого чая и блюдо, полное крошек. В углу кто-то читал газету. Дама в серой шали сидела за столом, подперев щеку рукой, – на ее запястье скатилась слеза. Еще два-три человека неподвижно сидели на диване. Девочка, похожая на ту, что спала на диване, гладила пожилую собаку, свернувшуюся в кресле. В соседней комнате, где тоже сидели и расхаживали люди, кто-то начал то ли хохотать, то ли задыхаться, а может быть, ни то и ни другое. Мальчик, открывший мне дверь, прошел мимо со стаканом воды, и я спросил его по-русски, нельзя ли мне поговорить с госпожой Хелене Гринштейн.

– Тетя Елена, – обратился он к затылку темноволосой стройной женщины, склоненной над пожилым господином в кресле.

Она подошла ко мне и пригласила в небольшую гостиную по ту сторону коридора. Она была очень молода и изящна, ее продолговатые нежные глаза на запудренном личике заканчивались, казалось, на висках. На ней был черный джемпер. Руки были так же грациозны, как и шея.

– Как это ужасно, – прошептала она.

Я довольно глупо ответил, что, наверное, зашел в неподходящее время.

– Ах, а я подумала… – Она взглянула на меня. – Присядьте. Мне показалось, что ваше лицо я только что видела на похоронах… Нет? Понимаете, умер муж моей сестры… Нет-нет, сидите. Ужасный был день.

– Не буду вас беспокоить, – сказал я. – Я лучше пойду… Я просто хотел поговорить с вами о моем родственнике… с которым вы, кажется, были знакомы… в Блауберге… но это не так важно…

– В Блауберге? Я там была два раза, – сказала она. Ее лицо передернулось – где-то в соседних комнатах зазвонил телефон.

– Его звали Себастьян Найт, – сказал я, глядя на ее нежные дрожащие ненакрашенные губы.

– Нет, я никогда этого имени не слышала, – сказала она. – Нет.

– Он был наполовину англичанином, – сказал я. – Он писатель.

Она покачала головой и обернулась к двери, которую распахнул печальный мальчик – ее племянник.

– Соня приедет через полчаса, – сказал он. Она кивнула, и он ушел.

– Вообще я в гостинице ни с кем не была знакома, – добавила она.

С новыми извинениями я стал откланиваться.

– А как же ваше имя? – спросила она, направив на меня затуманенный кроткий взор, напомнивший мне Клэр. – Вы, кажется, назвались, но я что-то сегодня плохо соображаю… Ах! – воскликнула она, когда я ответил. – Знакомая фамилия. Кажется, в Петербурге один человек с такой же фамилией был убит на дуэли. Так это ваш отец? Вот как! Постойте! Кто-то, не помню кто… буквально на днях об этом вспоминал. Как странно… Так всегда и бывает – такие совпадения. Вспомнила… Розановы… они знали вашу семью…

– У моего брата был одноклассник Розанов.