Против правил Дм. Быков
Шрифт:
Во-вторых, количество. Рыцарь на то и рыцарь, чтобы быть одному. Ну – с оруженосцем. Рыцарь – единичен, штучен.
Уж скорее польские шляхтичи казались мне вальтерскоттовскими рыцарями: «…ехали особняком лучшие шляхтичи, каждый одетый по-своему. Не хотели гордые шляхтичи смешаться в ряды с другими…» «Смешаться в ряды с другими» не хотели ни Айвенго, ни Ричард Львиное Сердце.
Зато лыцари – тут уж держись, тут – «если в партию сгрудились малые, сдайся враг, замри и ляг». Кобиту убили? Зато мчит на подмогу Кукубенко. Кукубенко убили? Тут же появляется Мосий Шило. Шило застрелили?
В-третьих, отношение к женщине. Всякий, кто прочитал хоть один рыцарский роман, знает: если есть рыцарь, то есть и дама сердца; если есть рыцарь, то женщину он, мягко говоря, не обидит – не унизит, не прибьет.
У Гоголя в «Тарасе Бульбе» галопом по страницам: «сборище бешеных рыцарей»; «одни только обожатели женщин не могли найти здесь ничего»; «обрезанные груди у женщин»; «не уважили козаки чернобровых панянок… У самых алтарей не могли спастись они; зажигал их Тарас вместе с алтарями».
Тогда, когда я в первый раз прочел «Тараса Бульбу», столь развернуто сравнить рыцарей и лыцарей я не мог. Но почувствовал верно: никакие не рыцари, а антирыцари, рыцари с точностью до наоборот.
Но если столь «рифмичны», столь «симметричны» Андрий и Хома, панночка и… панночка, старуха мать и старуха ведьма, то отец панночки, сотник, уже престарелый, с седыми усами, сотник, готовый зверски мстить за гибель своего дитяти, – уж не Тарас ли, справляющий жестокие поминки по своем Остапе?
Понимаю, что это самое зыбкое и фантастическое предположение, потому не стану на нем настаивать.
Замечу только, что и хутор сотника, и хутор Тараса располагаются Гоголем в пространстве на редкость похоже… одинаково…
«Они, проехавши, оглянулись назад: хутор их как будто ушел в землю… равнина, которую они проехали, кажется издали горою и все собой закрыла» («Тарас Бульба»).
«С северной стороны все заслоняла крутая гора и подошвою своею оканчивалась у самого двора. При взгляде на нее снизу она казалась еще круче…» («Вий»).
Хутор, «как будто ушедший в землю» в «Тарасе Бульбе», в «Вии» оборачивается «подземным миром», «царством гномов», проваливается под землю буквально…
Гоголь поразительно тонко, изящно оставляет несколько на то намеков.
Хома Брут, пытаясь улизнуть с хутора сотника, мчит сквозь целый лес бурьяна и давит ногами кротов (!). Где же еще под ногами столько кротов, что их давишь, словно жаб, как не под землей?
А вот описание дверей погреба на хуторе сотника: «На одной был нарисован сидящий на бочке козак, державший над головою кружку с надписью: “Все выпью”. На другой фляжка, сулеи и по сторонам, для красоты, лошадь, стоявшая вверх ногами…»
«Лошадь, стоявшая вверх ногами» – знак подземности, «наоборотности» мира, в который попал Хома, царства Вия, который, как известно, «начальник гномов» – подземных жителей.
Совпадение ли: «будто ушедший в землю» хутор Тараса, из которого на смерть уезжают Андрий и Остап,
и «подземный хутор» сотника, куда на смерть приезжает Хома Брут?..Я полагаю, что – нет.
Последние украинские, малороссийские повести Гоголя «рифмуются», перекликаются друг с другом вовсе не случайно. Их пафос – затемненный, скрытый в «Вии», откровенный в «Тарасе…» – весьма сходен.
В конце концов, стержнем и «Вия» и «Тараса Бульбы» является преступная любовь, страсть, признаться в которой нельзя без ужаса.
Вий и Тарас Бульба узнают, видят не просто изменника, не просто убийцу. И тот и другой узнают человека, осмелившегося допустить себя до личной, индивидуальной страсти, вдребезги разносившей роевой, стадный принцип жизни.
«Бесчувственно отбросила она на обе стороны белые нагие руки и стонала, возведя кверху очи, полные слез. Затрепетал, как древесный лист, Хома; жалость и какое-то странное волнение и робость, неведомые ему самому, овладели им… и никак не мог он истолковать себе, что за странное новое чувство им овладело» («Вий»).
«Не одни белоснежные руки подымались из огнистого пламени к небесам, сопровождаемые жалкими криками, от которых подвигнулась бы самая сырая земля и степовая трава поникла бы от жалости долу. Но не внимали ничему жестокие козаки…» («Тарас Бульба»).
«Вий» и «Тарас Бульба» – рассказ о невозможности, о взрывоопасности ситуации «Ромео – Джульетта» в средневековой Украине, где сошлись-столкнулись четыре вероисповедания и мало если четыре нации.
Помните: Хома Брут, склоняясь над убитой им ведьмой, над любимой им панночкой, вглядывается в ее черты и будто слышит песню об угнетенном народе.
«Об угнетенном народе»? Каком это?
Во времена «Миргорода» Гоголь писал своему другу Максимовичу: «Бросьте в самом деле эту кацапию, да поезжайте в гетманщину… Туда, туда, в Киев!.. Он наш, он не их, не правда ли?»
Так, такими словами Гоголь никогда больше не выскажется, во всяком случае, не выпишется на бумаге…
Страница закрыта. «Вий» и «Тарас Бульба» – последние малороссийские повести. Повести об ушедшем в землю, погибшем мире.
Хому Брута обморочила панночка.
Мысль о «гетманщине» вместо «кацапии» – морок, мечта.
Так, по всей видимости, думает Гоголь. Так он чувствует.
Во всяком случае – это прочитывается в симметричном расположении друг против друга последних украинских повестей Гоголя.
Но если «Вий» – описание морока, наваждения, описание смерти, прикинувшейся жизнью, царства гномов, прикинувшегося малороссийским хутором у подножия горы, то «Тарас Бульба» – описание живого, действенного, реального мира, Атлантиды перед гибелью.
В этом смысле нельзя ли рассматривать «Тараса Бульбу» в качестве некой утопии? Утопии, опрокинутой в прошлое… Золотого века не в унылой «кацапии», где сечет и сечет дождик, и скучно жить на этом свете, господа, и хоть три года скачи, ни до какой границы не доскачешь, а в многокрасочной солнечной «гетманщине», где опасно, страшно, весело жить, но уж никак не скучно, и где границы – вот они, рядом, на то и Украина – окраинная, рубежная земля…
Да… утопия. Пожалуй что утопия.
И вот вам характерные черты утопии.