Против себя

Но что делать теперь? До вечера еще несколько часов, и их предстоит как-то убить, пока не вернутся с работы родители. Я опять бездумно переключаю каналы телевизора, смотрю в экран и не могу представить, чем заняться. Через пару часов мне приходит в голову отличная мысль: а не поесть ли мне снова? Ведь хот-доги были такие вкусные, я получила массу удовольствия, плюс их приготовление займет какое-то время, которое я так стремлюсь убить. Прекрасная мысль! Довольная собой, я иду на кухню. В тот день я впервые в жизни ела от скуки и открыла для себя еду как способ получения приятных эмоций.

Так я поняла, что можно есть от скуки, а не только тогда, когда ты голоден. Я открыла для себя еду с новой стороны. Отныне в моем мозгу прочно отпечаталась мысль, что еда – это самый доступный источник удовольствия и им можно пользоваться, когда других причин для радости нет.

О, какие плохие открытия я сделала в тот день! Оглядываясь назад, я как будто открыла ящик Пандоры. Я и представить не могла, что съеденные от скуки хот-доги способны привести меня к тому, что случится потом. Наивное неведение, политое кетчупом.

Сыр раздора

Возвращалась в Москву я уже одна. Мама осталась с папой в Эквадоре, и им предстояли долгие четыре года командировки и работы в посольстве. Я вернулась в Россию и продолжала жить в нашей квартире в Москве с сестрой. Сестра была занята своими делами и устройством своей личной жизни, и в целом мы отлично ладили. С сентября я вернулась уже на второй курс университета, и жизнь пошла своим чередом, только теперь я начала гораздо серьезнее относиться к учебе.

Беззаботный первый курс сменился сложными предметами, которые предполагали наличие напрочь отсутствовавших у меня фундаментальных знаний по истории, литературе и, будем откровенны, всем другим предметам, кроме английского, разумеется. Легко поступив в университет, я не учла, что мне предстоит учиться с людьми, которые добились этого поступления, пожертвовав немыслимым количеством часов подготовки, учебы, пройдя всевозможные экзамены; а многие вообще поступили со второго и даже третьего раза! Большая часть моих одногруппников представляла из себя кучку целеустремленных и высокоинтеллектуальных личностей, явно превосходящих меня по уровню знаний. Другая часть – дети богатых родителей, которым эта учеба вообще не была интересна, но к ним было немного другое отношение, и никого особо не волновало такое разделение группы «по материальному» признаку.

Мне было очень тяжело. Привыкнув к беззаботной жизни отличницы, которая все схватывает на лету, мне было невероятно сложно признать, что отныне я не только не являлась самой умной в группе, но банально не понимала тех очевидных вещей, о которых дискутировали мои одногруппники на семинарах. Пришлось сосредоточиться и работать. Работать над своими оценками и общим кругозором, используя все доступные методы: чтение, зазубривание, шпаргалки. Мне было трудно и одновременно жалко себя, но синдром отличницы не давал расслабиться, ведь я должна была быть лучше всех.

Примерно в это же время с нами начал жить молодой человек моей сестры. И если в целом это событие никаких эмоций во мне не вызывало, то отдельные моменты, связанные с изменением моей привычной рутины, все же давали о себе знать. Отныне вечерами я больше не могла спокойно учиться, попутно жалея себя; сестра с ее бойфрендом устраивали в зале киносеансы для двоих, а компьютерный стол находился именно там. В то время у меня не было ноутбука и не было ни желания, ни возможности физически находиться в другом месте, и я была вынуждена мириться с их приятным времяпрепровождением перед телевизором.

Меня раздражал звук. Меня раздражал их смех. Меня раздражал сам факт того, что они весело проводили время, а я должна была зазубривать очередную лекцию по этнополитической истории России, чтобы банально понимать, о чем вообще идет речь на семинарах. Меня просто трясло от злости, потому что я осознавала, что они могут себе позволить расслабиться и наслаждаться жизнью, а я – нет. Причем тот факт, что в моих страданиях они совершенно не виноваты, а виновата лишь я сама, злил меня еще больше, и я продолжала свое зубрение под звуки раскатистого смеха, американских комедий и скрипение моих зубов от тихой ненависти ко всему вокруг.

Примерно тогда же я четко осознала, что жалеть себя – контрпродуктивно, нужно просто взять себя в руки и идти напролом. Я уговаривала себя потерпеть (безуспешно); успокаивала себя тем, что все закончится, в том числе мои мучения в институте; плакала от осмысления своей тупости и ограниченности ума, но продолжала вечерние зубрежки. В какой-то момент я просто запретила себе чувствовать, решив, что раз я такая глупая, то не имею права себя жалеть, а должна просто взять волю в кулак и учиться-учиться-учиться.

Сейчас я понимаю, что это был тот самый поворотный момент, когда я своими руками соорудила внутри себя психологический блок на чувства. Этакий барьер, который не предполагал права на любые проявления слабости и эмоций. Тогда я этого конечно увидеть не могла, но все эти годы меня безумно злило любое проявление слабости в других, во мне не было ни капельки сострадания к тем, кто жаловался на болезнь или усталость. Меня упрекали в бессердечности и холодности, а я испытывала неприязнь и презирала тех, кто жаловался. Сама я тоже конечно могла и ныть, и жаловаться, но в целом я хорошо научилась подавлять чувства и заталкивать их глубоко внутрь, не обращая внимания на молчаливый протест подсознания.

Когда кто-то говорил, что он «голоден», я испытывала смутный дискомфорт. Не потому ли, что себе я запретила чувствовать вообще что-либо? Мне подсознательно хотелось оградить себя от этих проявлений «слабости», в том числе тела, поэтому нормальные физические желания теперь воспринимались мной как что-то постыдное. Тебе неудобно? Ну потерпи, что ты как маленькая! Мокро под дождем идти? Не сахарная, не растаешь! Проголодалась? Хватит жрать, сначала дела доделай!

Примерно такие диалоги я вела сама с собой. Совместно с изнуряющей учебой и всеми остальными раздражающими факторами такое индуцированное психологическое давление вылилось в очередной эпизод затяжной депрессии.

Наступила поздняя осень. Темный, холодный ноябрь. Грядет сессия. Учеба наваливается горой. Депрессия свирепствует. Любой намек на разумное чувство жалости к себе жестоко подавляется. Сестра с бойфрендом отлично проводят время перед телевизором с всевозможными вкусностями. Вкусности – поднос с тонкими ломтиками французского багета, мясной нарезкой, разнообразными сырами, виноградом. В руках неизменный бокал вина. Сигарета. Смех. Уют, романтика, влюбленность. Ну просто картина маслом. Отчаянная зависть к их беспечности переполняет меня, и, захлебываясь от злости, я прибегаю к самому доступному на тот момент способу поднять себе настроение – поесть их еду, естественно, в тайне от них самих.

Я иду на кухню, беру багет, кладу на него сыр и отправляю в микроволновку. Пока сыр задорно пузырится и плавится, я кладу в рот буженину. Один кусок, два, три. О, сырный бутерброд готов. Ммм, как вкусно! Я закрываю глаза от удовольствия ощущения горячего и соленого плавленого сыра, растекающегося у меня по языку. Эндорфины рассеиваются сладким туманом в голове. «Еще, еще!!» – безмолвно командует мозг, и я беспрекословно подчиняюсь. Еще бутерброд, два, три. Запить вином. Заесть виноградом. Не чувствовать вины. Теперь можно и продолжить учебу. Я возвращаюсь в зал и сажусь за стол, пытаясь вернуть концентрацию в русло теории государства и права. До мозга постепенно начинают доходить те самые сигналы насыщения, о которых говорится во всех модных журналах и которые непременно надо дождаться после застолья, прежде чем идти за добавкой. Тревога отступает, тело расслабляется, и одновременно с удовольствием по телу начинают растекаться первые капли отравляющего чувства вины. Зачем я столько всего съела? Живот надувается, меня слегка начинает подташнивать, и я гоню прочь все мысли, стремясь как можно быстрее забыть этот эпизод обжорства.