Против себя
Шрифт:
В остальном все идет неплохо, и никто ничего не подозревает. Однажды вечером мы идем на ужин в грузинский ресторан. Шашлык, красное вино, музыка и танцы. Все в лучших традициях удачного сочинского вечера. Я накладываю себе сочную баранину, нежнейшую свинину, овощи свежие, овощи на гриле, лаваш. Пробую разные соусы. Наслаждаюсь вечером. Пока кто-то не шутит: «Куда ж ты столько мяса ешь!» Одна неосторожно брошенная фраза – и мой вечер испорчен. Я уже не хочу есть. Пью вино. Разговор продолжается, мне говорят, что это все шутки и вообще все хотят мне только добра. Мне советуют брать пример с сестры, вот какая она молодец! Стройная, спортивная, веселая! Почему я не могу быть такой? У меня на глаза наворачиваются слезы. Я чувствую себя не оправдавшей надежды, чувствую себя недостаточно красивой, недостаточно худой.
Я возвращаюсь, когда начинаются танцы. Меньше всего мне хочется танцевать. Услышав музыку, сестра начинает задорно пританцовывать на месте, потом вскакивает и с хохотом тянет за собой бойфренда. Он не сопротивляется, смотрит на нее влюбленными глазами, и они уходят на танцпол. Мама с папой смеются и тоже встают. У всех чудесное настроение, все расслабленно танцуют и улыбаются друг другу. Я остаюсь сидеть на месте. Я уже не могу беззаботно танцевать. Я не могу делать вид, что мне весело. Я чувствую себя чужой на этом празднике жизни, как будто я недостойна того, чтобы веселиться, несмотря ни на что. Я грустно пью вино и изо всех сил стараюсь не расплакаться.
Первыми возвращаются родители. Они начинают свою волынку о том, почему я не улыбаюсь. Почему я не радуюсь. Почему не могу просто веселиться, как сестра. «Что с тобой не так?» – читается в их глазах. Я не могу объяснить. Они решают, что я слишком серьезно отношусь ко всему, бросают что-то из разряда «ты слишком заморачиваешься» и наконец оставляют меня в покое. Мне обидно уже не только от всего сказанного, но и от безразличия. Им все равно, почему «я просто слишком заморачиваюсь». Они не понимают и даже не пытаются понять, списывая все на особенности моего характера. Мне вновь становится очень одиноко от чувства своей ненужности и ущербности в этой веселой и прекрасной семье. Я чувствую, что не могу оправдывать их ожидания, не могу быть той беззаботной и заводной девочкой, которых они хотят видеть в своих дочерях.
Под конец вечера, вернувшись в свой номер, я снова плачу и ем, на этот раз, чтобы хоть немного подавить тревогу, ведь других средств для восстановления спокойствия у меня нет. На следующее утро все возвращается на круги своя, а я продолжаю свой изнурительный бег по кругу, задыхаясь от изматывающего меня изнутри стресса.
То лето было достаточно насыщенным, и помимо отдыха с родителями мне предстоял еще отдых с подругой на Кипре и путешествие в Бельгию на курсы голландского языка и культуры. Это были две совершенно разные поездки. Бельгия запомнилась мне ароматными теплыми вафлями, велосипедами и бесконечным чувством стыда, а Кипр – жарой, отсутствием аппетита и… отсутствием стыда.
Вафельный стыд
В Бельгию я поехала с Уткой. Мы направились в глубокую фламандскую деревню, чтобы две недели практиковать наш голландский язык и полностью окунуться в культуру страны. Проживали мы в большом комплексе вместе с доброй сотней таких же студентов из разных стран, которые, как и мы, непонятно почему изучали голландский язык. Каждый день у нас был расписан по часам, нас возили по городам, развлекали, просвещали. Было классно.
В свободное время мы с Уткой садились на велосипеды и наслаждались природой, попутно пытаясь сжечь хоть какие-то калории. В очередную нашу вылазку в город я открыла для себя бельгийские вафли. О боги! Мы шли по улице, и тут мой нос уловил запах свежей выпечки. О этот ни с чем не сравнимый аромат ванили и чего-то еще, будоражащий все мои рецепторы. Его я научилась распознавать издалека и впоследствии могла безошибочно определить, что на соседней улице пекут эти волшебные вафли. Попробовав их впервые, я влюбилась навсегда. Настоящая феерия.
Я не пропускала ни одного уличного стенда, где их продавали. Будучи уличной едой, нацеленной на туристов, вафли продавались буквально на каждом углу, что конечно затрудняло мои попытки сесть на диету. Их выпекали прямо при тебе, а затем ты сам мог выбрать, что положить наверх, например, взбитые сливки, шоколадный сироп, клубнику и зефир. Одна я в город не выходила, поэтому постоянное присутствие Утки или еще кого-то вначале немного сдерживало мой
волчий аппетит, но, к сожалению, мое ужасное РПП нашло способ перехитрить всех.Гуляя вместе со всеми, я мечтала лишь об одном – остаться одной, отделиться от группы и вдоволь наесться. Вафли нравились всем, и мы с удовольствием их покупали все вместе. По одной. Затем спустя какое–то время мой воспаленный мозг начинал бешено пульсировать, требуя добавки. Я мысленно проклинаю этот момент, себя, эти коварные вафли. Я не хочу их есть, но мой мозг буквально кричит в моей голове и требует повиновения. Я не хочу поддаваться, я просто хочу быть нормальной и не думать бесконечно о еде. Но у тела другие планы. Ладошки потеют, пульс зашкаливает.
«Я… я хочу пробежаться быстренько по магазинам. Встретимся через полчаса на главной площади?» – слегка заикаясь и очень нервничая, выдавливаю я и быстро сбегаю, пока никто не опомнился. Меньше всего мне хочется, чтобы кто-то пошел со мной.
Успех! Мне удалось остаться одной. Первым делом я убегаю на соседнюю улицу, подальше от всех. Ура, вижу вафли. Покупаю две разные и жадно их проглатываю на ходу. Сердце так стучит, что кажется, что оно вот-вот выпрыгнет из груди. Я почти не замечаю вкуса, не наслаждаюсь ароматом. Я спешу, ведь есть всего полчаса. Вот я уже далеко от группы, вокруг бродят шумные толпы туристов, слышится музыка уличных исполнителей. За столами сидят пары, я вижу двух нарядных старушек. В их ушах сверкают жемчужные серьги, на пальцах бриллианты. Они пьют розовое вино и смеются. Кругом кипит жизнь, но она словно протекает мимо меня. Я ничего не вижу, не ощущаю, не чувствую. Мне ничего не нужно, мной движет лишь навязчивое желание наесться. Я покупаю еще две вафли уже у другого продавца и бездумно съедаю их. Наконец мой мозг затихает, и я медленно бреду назад, полная вафель и раскаяния. Вновь обретя способность мыслить рационально, я начинаю себя ругать и ненавидеть свое тело и разум, заставляющий меня играть в эту жестокую игру. Только мне не весело, эта игра выматывает, и выиграть невозможно, потому что изначально я играю против себя. К глазам подступают слезы, но я изо всех сил собираюсь с духом и отважно навешиваю на лицо улыбку.
– Привет! – кричит Утка, как только видит меня. – Мы как раз собираемся сходить поесть. Пошли пиццу есть? Но немного, а то мы же уже по вафле съели. У нас будет жир. Но мы прогуляемся перед сном и растрясем все.
– Я не голодна, – еле слышно шепчу я, сгорая от стыда.
Но кого я обманываю? Конечно, я иду с группой в кафе и съедаю ровно столько же, сколько и все остальные. Очередной виток депрессии затягивается, все туже обвивая меня и сжимая мое безвольное тело в своих объятиях.
Большую часть времени в Бельгии я проводила вместе с Уткой, а это означало, что у меня была хоть какая-то дисциплина. Я думала, что такое тесное сожительство с ней пойдет мне на пользу, но все оказалось ровным счетом наоборот. Будучи вместе с ней, высокой, стройной и подтянутой, я всеми силами старалась соответствовать, выбирая на завтрак-обед-ужин то же, что и она. Кормили нас там отвратительно, и в основном мы питались бутербродами на завтрак и ужин, наслаждаясь обедом в университете. На обед мы могли бесплатно есть сколько хотим и что хотим, с одним условием – все должно было поместиться на одну большую тарелку. Сначала я скромно брала только салат и немного мяса или рыбы; но, вконец осатанев от вечных бутербродов два раза в день, вскоре в обед я уже накладывала себе горы еды. Ела я это все под неодобрительные взгляды своей подруги, с которой мы так любили обсуждать наши жиры. Только у нее их не было.
После бутербродного ужина мы частенько садились на велосипеды и отправлялись кататься, иногда доезжая до соседней деревни. Несмотря на всю нашу увлеченность тематикой похудения, мы никогда не отказывали себе в розовом вине и хрустящих голландских вафлях с карамельной прослойкой, почти каждый день балуя себя и тем и другим. И если Утка благоразумно могла съесть одну вафлю и потерять к ним всякий интерес, я не могла успокоиться, пока не доедала всю пачку.
Вынужденный самоконтроль в течение дня ослабевал и разбивался на тысячи осколков после вина, и мне срывало все тормоза. Я сметала все на своем пути, все, что плохо лежало.