Противостояние - попаданец против попаданца

— Беспокоюсь я о себе, причем постоянно. Потому и зашел.

— Неужели ты считаешь свою охрану недостаточной? Или тебя беспокоит кто-то конкретно? В принципе, можно конечно и усилить меры предосторожности — это совсем не трудно…

— О нет! Моя охрана выше всяких похвал. Девчонки не спускают с меня глаз ни днем, ни ночью. И дополнительные подкрепления не нужны — а то, боюсь, у меня здоровья не хватит… — После этой фразы, мы с Гейдрихом обмениваемся понимающими ухмылками. — А беспокоит меня мой нынешний статус, точнее его полная неопределенность. Что скажешь по этому поводу?

Гейдрих пожимает плечами:

— А что тут говорить? Я неплохо подчистил хвосты, так что круг лиц, знающих о твоем истинном происхождении, легко пересчитывается по пальцам, правда с помощью ног. — Тут мой собеседник снова ухмыляется. — Слухи о тебе, конечно, ходят… разные. Но в последнее время превалирует версия, что ты супер-шпион СД из числа русских фольксдойче, прибывший к фюреру с ценнейшими сведениями чуть ли не из приемной самого Сталина.

Теперь ухмыляюсь я:

— Твоя работа?

— Конечно.

— Ну-у… по крайней мере, звучит более правдоподобно, чем реальная версия событий. А главное, теперь все будут думать, что я твой человек, что, принимая во внимание обстоятельства, совсем не плохо.

— А главное — правда. — Гейдрих снова ухмыляется, на этот раз ехидно, с чувством собственного превосходства — вот же ж зараза! Не может не подколоть. Хотя на этот раз он прав — я действительно "его" человек. И он никогда не забывает об этом напомнить. Вот и сейчас: он практически ничего не сказал мне о том, к чему привели его изыскания, проведенные по моим подсказкам. А ведь не о ерунде спрашивал: о генеральской оппозиции, потенциально способной перерасти в антигитлеровский заговор и о мутной фигуре Канариса, опосредованно связанного с этой оппозицией, а заодно и с британской разведкой…, вроде бы. Что-то ведь наверняка нарыл — вон какой довольный, но молчит, не делится. Ладно, не буду дразнить гусей. Главного я от него добился — он обеспечивает мою безопасность и стабильность моего положения при Гитлере и будет это делать впредь. Не по дружбе, нет. Несмотря на известную фамильярность в отношениях, мы с ним птицы слишком уж разного полета. Просто ему выгодно прикрывать и поддерживать меня, так как мои подсказки позволяют ему куда эффективней топить своих врагов и конкурентов в борьбе за власть. Ну а я, соответственно, куда комфортней чувствую себя в тени его могущества, чем будучи ярко освещенным жгучими лучами славы фюрера. Вот такая вот цветастая аллегория…

Вместо эпилога. Гибель комбрига

(написал фанфик по реальным воспоминаниям) Буквально за три часа до отлета из-под Воронежа я узнал о гибели Тихновецкого. Его бригада дралась отлично, сам комбриг мне понравился своим спокойным мужеством и уверенностью. Военный Совет армии ходатайствовал о присвоение бригады звания гвардейской, а самого комбрига представил к ордену.

По дороге на аэродром заехал к танкистам. В хате на окраине (?) собрались командиры. Не было ближайшего помощника Тихновецкого, комиссара бригады Кузьмина. В том последнем бою он был ранен в голову и эвакуирован в армейский госпиталь.

Рассказывали танкисты медленно, слова словно застревали в горле. Любили орлы своего командира.

В основном говорил комбат-1 лейтенант Новиков (* большие потери, и за пять дней боев он вырос до комбата).

— Бригада заняла село(?), замаскировались… Немцы появились внезапно. Колонной шли по шляху на юго-запад… Я невольно улыбнулся… близость Украины… и многие употребляли украинские слова: шлях, хата…

— Самоходки ударили по селу, — продолжил начштаба старший л-т Макарин, — Комбриг сразу заматерился… "Вот сволочи, по мирным людям стреляют. Уходят, а напоследок гадят". А я никак в толк не возьму, по нам ведь бьют???

— Он сразу догадался! — вклинился опять Новиков, — это я потом сообразил, после боя: немцы нас не заметили, иначе бы развернулись в боевой порядок. Просто шли в колонне и стреляли по хатам.

— Комбриг и решил врезать… дистанция большая, вот и рванул с первой ротой на перехват. Прыгнул на танк и вперед. Сблизились и началась дуэль. И ведь как нарочно его личный танк оказался неисправен. Будь он не на броне, а внутри…

— Подошел Кузьмин с еще одним взводом. Немцы не выдержали, быстро свернули с шляха и отступили. И почти в конце боя снаряд попал в башню Т-34 на котором был комбриг.

— Ранило его тяжело — весь бок в крови, а он продолжал командовать… приказы отдавал, цели указывал. Я по рации их дублировал остальным, — произнес угрюмый брюнет-старшина из угла. Это командир танка, с котрого руководил боем Тихновецкий, догадался я. Старшина помолчал, добавил:

— И ведь даже голоса не изменил, говорил спокойно, твердо… как всегда.

Дальнейшее понятно. Пока закончился бой, пока перевязали и довезли до санбата, майор потерял много крови. Множественные осколочные ранения…

— Похоронили мы его на холме, за селом…

Таких людей теряем. Попрощавшись с контуженными горем танкистами, я с тяжелым чувством поехал на аэродром. По дороге к самолету поймал себя на мысли, что не хочу отсюда уезжать. Все понятно, главные события теперь перемещаются на юг — туда, куда двигаются немецкие подвижные части — в большую излучину Дона. Туда ушла безнаказанной "самоходка" Штуг-3 погубившая комбрига Тихновецкого. Туда перенацеливался паровой каток 4-й танковой Гота, усыпав воронежскую землю своими и нашими сожженными танками, разбитыми орудиями и брошенными машинами. Но хотелось остаться здесь, на этой земле; там, где принял свой первый бой. Где породнился крепким боевым товариществом со многими бойцами, командирами, генералами. Остаться и драться. За Воронеж, за комбрига, за многих — уже погибших и еще живых…

Но ноги уже сами несли к трапу. Предстояло возвращение в Москву.

Нужно было продолжать жить и исполнять свой долг…

Часть 2. Грохочущий Дон

Вместо пролога. Долгий разговор усталой ночью…

15 июля, Москва, ГенШтаб.

— Андрей Андреевич, я прекрасно понимаю… вы устали, подавлены неудачами.

Что-то сломалось в этом высоком и худом человеке. Я встречал таких на фронте, были у меня тяжелые разговоры и в тылу. Надлом от бесконечных поражений 41-го получив новую подпитку от обвальных событий весны-начала лета 42-го породил какую-то обреченность, почти фаталическую веру: немца нам не победить.

Самое смешное, что благодаря подборкам трофейных писем от немецких солдат, которые попали в наши руки и переведенные специально для информирования высшего руководства страны о настроениях вражеских войск, я знал другое. В немецких письмах встречались практически совпадающие по смыслу мысли: русских нам не одолеть.

Немецкие солдаты и офицеры на фронте увидели то, что не попало еще в поле зрение немецких обывателей или лидеров Третьего Рейха. Что не отражали победные кинохроники с раскуроченной советской техникой или серымии от пыли колоннами русских пленных. Сопротивление росло. Ожесточенность советских войск росла. Опыт современной войны, перенимающийся под огнем и оплаченный потоками крови, тем не менее приносил плоды.

Наступление 42-го все меньше походило на прогулку по Франции и приносило еще большие потери, чем в 41-м…

— Я прошу направить меня на фронт, — глухо и как-то безжизнено проговорил генерал.

"Боится, что отсюда его отправят в подвалы НКВД, что ли?" — мелькнуло у меня. Таким голосом и с такими мучительными интонациями боевые офицеры просят пистолет с одним патроном, а не в бой рвутся…

— Товарищ генерал. Вам нужно время… — чуть не произнес "на реабилитацию"… — на восстановление сил. Отправляйтесь на Дальний Восток. У вас большой опыт современной войны… и теоретический, и практический. Готовьте войска, учите всему, что нужно на войне. Они нам могут сильно пригодиться в боях на юге.