Противостояние. Том I

А за это, пусть и незаслуженно, Флэгг убил бы его.

И он повернул назад, ощутив холодное облегчение уже собравшегося покончить с собой человека, уходящего от высокого обрыва, на котором простоял долгое время. Но он мог уехать и сегодня, если бы захотел. Да, он мог убить Редмана одной-единственной пулей, выпущенной в упор. Потом подождать, пока подъедет этот оклахомский фермер. Еще один выстрел в висок. Выстрелы никого бы не встревожили: в лесах хватало дичи, и многие охотились на оленей, а потом отвозили добычу в город.

Гарольд взглянул на часы. Без десяти семь. К половине восьмого он мог убить их обоих. Фрэн подняла бы тревогу только в половине одиннадцатого или позже, а к тому времени он бы уже уехал далеко на запад, на верной «хонде», с дневником в рюкзаке. Но этому не бывать, если он и дальше будет стоять на месте, упуская время.

«Хонда» завелась после второго удара по ножному стартеру. Хороший мотоцикл. Гарольд улыбнулся. Гарольд широко улыбнулся. Гарольд лучился отличным настроением. Он покатил к парку Чатокуа.

* * *

Уже начали сгущаться сумерки, когда Стью услышал шум мотоцикла Гарольда, подъезжающего к парку. А вскоре увидел свет фары «хонды» на дороге, петляющей между деревьями. Потом увидел и Гарольда в шлеме, вертевшего головой из стороны в сторону, высматривая его.

Стью – он сидел на каменной стенке, ограждающей жаровню для мяса, – помахал рукой и крикнул. Гарольд тут же заметил его, тоже махнул рукой и направил мотоцикл к площадке с жаровней.

После их дневной встречи отношение Стью к Гарольду изменилось к лучшему… собственно, никогда раньше он так хорошо к нему не относился. Гарольд предложил чертовски хорошую идею, пусть она и не принесла плодов. И Гарольд настоял, что поедет по дороге в Нидерланд… где было очень холодно, даже в толстой куртке. Когда Гарольд приблизился, Стью обратил внимание, что его вечная улыбка больше похожа на гримасу: лицо было напряженным и очень бледным. Парень разочарован тем, что ничего не получилось, догадался Стью. И ощутил внезапный укол вины из-за того, как они с Фрэн относились к Гарольду, из-за их убежденности в том, что его постоянная улыбка и сверхдружелюбное отношение к людям служили каким-то камуфляжем. Разве их хоть раз посетила мысль, что этот парень хотел начать жизнь с чистого листа, но сначала получилось не очень, потому что он никогда раньше таких попыток не предпринимал? Стью решил, что нет, не посетила.

– Совсем ничего, да? – спросил он, спрыгивая с каменной стенки.

– Nada [171] , – ответил Гарольд. Улыбка вернулась, но механическая, без души, похожая на оскал. Лицо по-прежнему выглядело странным и мертвенно-бледным. Руки он засунул в карманы куртки.

– Ничего страшного. Идея-то хорошая. Может, сейчас она уже дома. Если нет, поищем ее завтра.

– Возможно, искать будем уже тело.

Стью вздохнул:

– Возможно… да, возможно. Почему бы тебе не поехать поужинать к нам, Гарольд?

171

Ничегошеньки (исп.).

– Что? – Гарольд аж отпрянул в тень под деревьями. Его улыбка стала еще более жуткой.

– Поужинать, – терпеливо повторил Стью. – Послушай, Фрэнни тоже будет рада повидаться с тобой. Правда. Честное слово.

– Что ж, возможно. – Гарольд явно чувствовал себя неловко. – Но я… мне же она нравилась, ты знаешь. Может, будет лучше, если мы… будем держаться подальше друг от друга. Ничего личного. У вас двоих все хорошо. Я это знаю.

Его улыбка стала чуть более искренней. И заразительной – Стью улыбнулся в ответ.

– Как скажешь, Гарольд. Но дверь открыта в любое время.

– Спасибо.

– Нет, это я должен поблагодарить тебя, – серьезно возразил Стью.

Гарольд моргнул.

– Меня?

– За то, что помог нам искать матушку Абагейл, тогда как остальные решили, что не нужно ничего делать. Пусть даже наши поиски не принесли результата. Пожмешь мне руку?

Он протянул Гарольду руку. Тот несколько секунд тупо смотрел на нее, и Стью уже подумал, что ничего не дождется. Потом Гарольд вытащил правую руку из кармана куртки – она вроде бы за что-то зацепилась, наверное, за молнию – и пожал руку Стью. Теплой и чуть потной ладонью.

Стью шагнул вперед, посмотрел на дорогу.

– Ральф уже должен подъехать. Надеюсь, он не расшибся, спускаясь с этой злогребучей горы. Он… а вот и он.

Стью подошел к обочине. Теперь появилась еще одна фара, луч которой то высвечивал деревья, растущие вдоль извилистой дороги, то исчезал за ними.

– Да, это он, – откликнулся Гарольд за спиной Стью, странным, лишенным эмоций голосом.

– С ним кто-то еще.

– Ч-что?

– Вон там. – Стью указал на вторую фару, следовавшую за первой.

– Ох!..

Все тот же странный голос. Стью обернулся:

– Ты как, Гарольд?

– Просто устал.

Вторым ехал Глен Бейтман на маломощном мопеде, в сравнении с которым «веспа» Надин смотрелась «харлеем». За спиной Ральфа сидел Ник. Он пригласил всех в дом, который они делили с Ральфом, на кофе и бренди. Стью согласился, Гарольд отказался. Он по-прежнему выглядел напряженным и усталым.

Чертовски разочарован, подумал Стью и отметил, что симпатию к Гарольду, которую он ощутил только сегодня, по-хорошему следовало почувствовать гораздо раньше. Он повторил предложение Ника, но Гарольд только покачал головой. Ответил Стью, что этот день для него закончился и ему лучше поехать домой и лечь спать.

К тому времени, когда Гарольд добрался до дома, его так трясло, что он едва смог вставить ключ в замочную скважину и отпереть входную дверь. Когда же дверь открылась, он буквально влетел в дом, словно боялся, что следом может ворваться кравшийся за ним маньяк. Захлопнул дверь, запер на замок, задвинул засов. Привалился к ней, постоял, откинув голову и закрыв глаза, чувствуя, что вот-вот зальется истерическими слезами. Взяв себя в руки, на ощупь добрался до гостиной и включил три газовых лампы. В комнате сразу стало светло. Сейчас свет его только радовал.

Он сел в свое любимое кресло и закрыл глаза. Когда сердцебиение замедлилось, подошел к камину, поднял плиту, достал «ГРОССБУХ». Это его успокоило. Сюда он записывал все свои долги, неоплаченные счета, набежавшие проценты. Здесь он, в конце концов, расплачивался со всеми.

Он снова сел, пролистал дневник до чистой страницы, после короткой паузы написал: 14 августа 1990 г. Строчил полтора часа, ручка летала взад-вперед, заполняя строку за строкой, страницу за страницей. И пока Гарольд писал, на его лице отражались то жестокая веселость, то праведный гнев, ужас и радость, обида и восторг. Закончив, он прочитал написанное (Это мои письма миру, который никогда не писал мне…), рассеянно массируя ноющую правую руку.

Положил дневник в выемку. Накрыл плитой. Он успокоился. Выплеснул все, что в нем накопилось. Перенес на бумагу ужас, и ярость, и стремление оставаться сильным. Это радовало. Иногда, отписавшись, он нервничал еще сильнее и понимал, что написал лживо или не приложил достаточно усилий, чтобы заточить лезвие правды там, где требовалось резать, требовалось пустить кровь. Но сегодня он убирал книгу умиротворенный и с чистой сове стью. Ярость, и страх, и раздражение целиком и полностью перенеслись на бумажные страницы, а каменная плита надежно укроет их на все то время, пока он будет спать.