Провинциальные душегубы
Шрифт:
Бороться Воркута начал с собственной семьи, уничтожив тещин самогонный аппарат, затем он прошелся по соседям и у всех, у кого мог, сотворил то же самое, невзирая на их обиженные вопли и полновесные тумаки; но дальше дело застопорилось – в дома его уже не пускали, и Воркута переключился на розничную продажу алкоголя, когда и был пойман участковым Карпухиным за уничтожением витрины уличного киоска подручными средствами – камнями и палками. Отработав все лето на возмещение ущерба, Воркута внял весьма красноречивым и очень громким доводам жены и тещи и решил переключиться на активную агитацию трезвого образа жизни в Лучанах. Но и тут не все пошло гладко – лучановцы категорически отказывались
Конечно, было трудно, но русские не сдаются! Борьба Воркуты с зеленым змием перешла на новый уровень – он переключился на лучановских чиновников и руководителей всех рангов, а поскольку считал их ответственными за массовое спаивание горожан, то жестко требовал от них не только полной трезвости, но и отказа от табакокурения. Вот тут-то его начальник Иван Кузьмич Яцко и потерял последние волосы со своей головы – мало того, что этот новый уровень Воркута начал именно с него, неустанно контролируя его ежедневный рацион на работе и дома, так еще и все лучановские чиновники и руководители трясли Яцко как грушу, требуя урезонить своего подчиненного.
Что было делать Ивану Кузьмичу? Да, он дал волю своему сквернословию, но Воркута выстоял, а его борьба с алкоголизацией местного руководства стала еще беспощадней – он просыпался ежедневно в пять утра, чтобы до работы успеть побывать по намеченным адресам и, как он выражался, протрезвить руководство и настроить на здоровый день; причем, если ему не открывали двери, то он вызывал скорую помощь и милицию, хотя, никуда не жаловался на полученные побои. Полысевший Иван Кузьмич, конечно, был настоящим хохлом, но совсем не дураком, и поэтому, смирив свое упрямство и гордыню, он решил сжульничать и купить себе свободу у Воркуты дешевле, чем тот запрашивал – он бросил курить. Эта первая и пока единственная победа всегда поддерживала и поддерживает Сергея Воркуту в продолжающейся нелегкой борьбе за здоровые тела и души лучановцев.
Михаил Окулов с интересом смотрел на приближающегося Воркуту – вокруг левого глаза Сергея цвел всеми цветами радуги знатный синяк:
– Ты ведь не сегодня отхватил?
– Да сдурели все с этим праздником, нажрались как свиньи, и чего твоя Алина там потеряла?
– Когда, где?! Воркута! Стой и отвечай где и когда ты видел Алину, и откуда твой фингал?!
– Да ночью после праздника – вижу – за Лениным стоит и молчит. Я думал, ее обидел кто, ну а дальше не помню – так врезали! А я всегда говорил – алкоголь тот же наркотик!
– А может ты перепутал и видел ее в воскресенье?
– Да нет! В воскресенье я даже на двор выйти не мог – так голова гудела!
– Она у тебя всегда гудит! Алина дома была и никуда не ходила!
– Ну не ходила, так не ходила, не психуй! Слушай, я по телевизору хочу выступить – показать, что алкоголь с человеком делает, только деньги нужны.
– Как покажешь? Сам напьешься что ли?
– Да нет! Я их фото на празднике показать хочу – это безобразие пьяное, я же всю ночь площадь щелкал!
– Ты фотографировал всех, кто ночью в субботу был на Ленина?
– Ну да! Хочу носом их ткнуть прямо в их пьяные морды! Поможешь?
– Посмотрим! А фото покажешь?
– Конечно! Только я на работе, Яцко меня, наверное, уже обложил по самую макушку.
– Ладно! Посмотрю твои художества – тогда и решим.
Лучаны привычно и слаженно включались в трудовой ритм рабочей недели – шуршали офисные компьютеры, начинались оперативки у коммунальщиков, последние оставшиеся в городе заводики (молочный и хлебный) рассыпались
грузовичками со свежей продукцией по местным магазинчикам и детским садикам; а коренная лучановка Фирюза Абакумова уже шустро драила полы и весело покрикивала на обычно редких летних посетителей громадной городской поликлиники, возведенной все тем же кровавым сталинско-брежневским режимом согласно каким-то наполеоновским планам по росту местного населения, его культурного и материального жизненных уровней.В белоснежном греческом общественном здании на площади имени Ленина очень живо, но тревожно, обсуждались события прошедших выходных:
– Это бедлам какой-то! Еще один такой денек и Гонсалесу не выжить! А вообще, все это очень странно как-то и непонятно!
– А кто были эти парни с ножницами? Ну, напрягись, Виктор, подумай!
– Да я уже думал, Аркадий Николаевич! Но их лиц я не видел, а голоса они не подавали. И потом, как не напрягайся – не поймешь, чем связаны убийство Шурыгина и волосы этой престарелой красавицы!
– Да связаны, точно связаны! За эти годы Мишкиного богатства Алевтина же последние мозги потеряла, помнишь, что Шурыгин про нее написал: «В наш век прогресса и свободы гранд сучки – чистое жулье, по койкам как по миру бродят – лишь было б чистое белье!».
– Я много слышал про эти чтения, но саму пьесу не видел. Дадите почитать?
– У меня ее нет, да и не было; просто Степан мне читал сначала отрывки, а потом ее всю целиком, вот, кое-что и запомнил.
– Уже десять, скоро гости явятся. Где общаться будем?
– В актовом, конечно! Чем больше ушей, тем лучше. Ты всех вызвал?
– Да – из образования и здравоохранения, из коммунального тоже, еще полицию и МЧС.
– Ну и ладненько, на виду, сам знаешь, и смерть красна! Давай, проследи за всем.
Сергей Галушкин с удивлением рассматривал наполовину заполненный зал лучановской администрации – десятки любопытных глаз вовсю шарили по важным гостям, и не один осведомленный зритель старательно прятал улыбку, натыкаясь взглядом на Наиля Равильевича Гонсалеса, одетого в шикарный серый костюм явно не отечественного производства и солнцезащитные очки из того же места; ну, чисто агент КГБ на пенсии – ведь всем известно, кто жирует на национальном богатстве России!
А великан-мэр уже объявил выступление Галушкина, и Сергей Васильевич, откашлявшись, бодро начал: « Товарищи! В этот трудное для Лучан время я обращаюсь к вам от имени губернатора – крепитесь, он с вами – в смысле, мы все с вами…».
Обалдев от сказанного и немного помолчав, Галушкин решил начать сначала: « Лучановцы и лучановки! Товарищи! К вам обращаюсь я, друзья мои! Вероломное убийство Степана Фомича Шурыгина объединило нас всех в одну команду, и мы все как один…» – тут мысли Сергея Васильевича побежали как зайцы по полям – быстро и извилисто: «Господи помоги! Что это я несу?!». Посланец губернатора украдкой провел рукой по верхней губе и щекам – ему показалось, что у него полезли жесткие рыжеватые усы, и кожа зарябилась крапинками; а язык продолжал нести что-то странное, но такое знакомое: « Мы все преодолеем! Наша доблестная полиция найдет убийц и покарает! Мы победим…».
В зале стало очень тихо – лучановские чиновницы как-то сразу из современных, деловых женщин превратились в обычных русских баб, сотни лет твердящих как молитву: «Только бы не было войны!», а чиновники мужеского пола резко выпрямили спины, так явственно почувствовав за ними ремни трехлинеек. Бедный Наиль Равильевич опять хлебал по полной ложке всю безнадежную тоску европейских прогрессоров отформатировать несовершенный земной мир – эта страна-неваляшка как пушки королей была и будет последним доводом Божьей Воли.