Провинциальные душегубы
Шрифт:
Две недели после увольнения Анатолий чувствовал себя героем, бывшие коллеги жали руку и, захлебываясь от ужаса и восторга, рассказывали о разборках на заводе, но дни шли за неделями, а обратно его никто не звал, суматошная заводская жизнь неутомимо, словно река обтекала его как ненужный камень. Анатолий пытался искать работу на других подобных предприятиях, но волчий билет позволял устроиться только на рабочую специальность; вместе с отчаянием росла и обида на заводчан, разгоревшийся пожар Анатолий тушил водкой.
А время шло, и нужно было на что-то жить и учить сына, Валентина после настойчивых предложений Варенца устроилась работать в мэрию, но конечно прежнего достатка и спокойствия в семье не было.
Валентина не упрекала
Как он выжил тогда? Одному Богу известно – видно не пришло еще его время. Но снова выходить за ворота своего дома Анатолий начал после того, как Мишка Окулов с Карпухиным, окончательно потерявшие терпение и надежду хоть чем-то помочь своему школьному другу, хорошенько отметелили его за обидные слова о дружбе и предательстве; а на следующее утро, натянув кепку на заплывший глаз, Анатолий пришел к своему старому другу и соседу Мишке Окулову и еле слышно прошептал разбитыми губами: «Помоги».
Жизнь, огромная как бездонный океан, ежесекундно утекает между пальцами, а у нас только вопросы без ответов – как разобраться что важно, что нет; где взять силы, чтобы жить дальше; как помочь другу, не оскорбив его и не превратив в вечного данника? Да, мы знаем – надо жить с богом в душе, каяться в грехах своих, быть ближним и близким и дальним, но как это сделать, как?!
Что же могли предложить своему другу Михаил и Карпухин? Ну не денег конечно! Откуда они возьмутся у провинциальных работяг? Карпухина самого, тогда как раз из участковых сократили, да и Анатолию деньги эти только на водку и сгодились бы. И не всеядных спасительных тренингов на тему самореализации и духовного совершенства – ну если только под нее родимую и только по выходным в бане у Анатолия подальше от шибко любящих жен. Тогда что же? Только труд, тяжелый физический труд рядом с друзьями, которые плечо подставят и халтурить не дадут; помогут, но жалеть не будут, в общем, за собой потащат, пока сам дышать не сможешь.
Конечно, Анатолий не выздоровел окончательно, но после двух лет изматывающей шабашки с Михаилом и Карпухиным по деревням и селам, когда наработаешь на рубль, а получишь копейки; он хотя бы мог забыться по ночам безрадостным и тяжелым сном. Его друзья были честными напарниками – все делили на троих – и работу и заработанное, а по редким выходным дням усердно лечили тело и душу своего непутевого друга универсальным лекарством – задушевной беседой с водкой.
Короче, все, что могли Михаил и Карпухин сделали: Анатолий мог жить, есть, пить, спать, а вот душа его…, а что душа? – сие даже самому человеку неведомо, только Бог все видит и понимает, но только когда подвернулся случай с окуловским цехом, то Анатолий, конечно, во всем помог другу, но не остался с ним – и хорошие деньги его не прельстили; и потом не жалел о своем выборе, даже глядя на перестройку окуловского особняка и череду меняющихся иномарок во дворе друга.
Вот только не подумайте, что Анатолий был каким-то чудаком, и все материальное было ему чуждо – просто странный старик с розовым беретом не так уж и не прав – многие из россиян действительно отравлены коммунизмом, и лечиться они не желают! А по сути – пахать только ради десятого куска колбасы, который все равно в горло не влезет и душу не согреет, эти чудаки не будут – не согласны они менять целый мир на одно, пусть и переполненное, корыто.
И через три года вынужденной отставки Анатолий все-таки дошел до двери тогда еще не белоснежного, но все равно средиземноморского стиля здания, где его уже давно ждал очень большой, очень добрый и очень усталый человек.
– Ну, здравствуй, беглец! Заждался я тебя уже!
– Здравствуйте, Аркадий Николаевич! Простите, что задержаться пришлось – Михаилу станки пришли – подключали все.
– Ну ладно! Ты-то сам как? Дело не ждет!
– Не знаю еще…
– А!
Обида то все тебя все еще гложет, нет?И все вернулось к Анатолию – злость, отчаяние, несправедливое одиночество – сначала шепотом, а потом и криком слова вылетали как мини бомбочки, взрывая все преграды на пути к возвращению блудного сына назад к людям.
– Ведь я же за них! Их же за людей не считают – скотину дороже ценят! А они меня как шлам – выкинули и забыли!
– А ты что бог – всех судить?! Это в раю одни праведники, а здесь всякого намешано, ты помоги им, всем без разбору – хорошим и плохим! Или обижаться больше тянет? Так иди к Мишке – там и деньги и обиды – все твои будут!
– Дядя Аркадий! Не могу я так…
– Не можешь? Тогда обиды свои детские запрячь подальше! Завтра тебе на работу – собачья, конечно, работа – все ремонты городского хозяйства на тебе. Ты прости – из Митрича помощник не ахти какой тебе будет – постарел и поглупел, но годика два еще поддержу его в начальниках, а тебе время заматереть и натаскаться.
– Да, дядя Аркадий, сделаю.
– Ну, вот и хорошо! А Мишке передай – с первых же денег пусть детский клуб отремонтирует, чтоб не мозолили они сильно глаза людям!
Солнце заглянуло в окошки дома Анатолия и Валентины и просигналило: «Можно жить дальше!» Жить! – и утро опять пришло к ним в дом, и Бог дал пищу, и день идет в трудах и суете, а вечером Валентина будет ждать мужа с работы, снова и снова разогревая остывший ужин. Красиво звучит, правда? Вот бы еще добавить – и жили они долго и счастливо и умерли в один день. Ох! Аж скулы от этакой сладости сводит! Увы, но сказки былью не станут, смиритесь и не ропщите, мужики!
«А как же на самом деле?» – спросите вы. Да также как и везде в России – тяжелая, неблагодарная работа, съедающая все силы души и тела, настоящий хомут для тягловой скотины; и ведь сам же не бросишь – кто вместо тебя этот воз потянет; но во стократ отвратней той добровольной каторги, этот бардак сверху донизу, так красиво упакованный бантиками – вот бантик «рынок», вот бантик «конкурентоспособность», а вот и «конкурс-аукцион» с «эффективностью» свисают – только выходит все как-то не по бантиковски совсем.
Да нет, Анатолий и не жаловался особо, ну высказывался, бывало, непечатными словами – не без этого, но другого для себя не искал; хотя уже на третьем году ремонтной деятельности его стали отличать и областное чиновничество среднего звена и местные филиалы крупных компаний, потому как эффективных менеджеров в России хватает, а вот тех, кто дело настоящее может сладить своей головой и своими руками, тех поискать еще надо; хотя, думается, они есть и сейчас, только в юристы с экономистами подались – все современную экономику в России организовывают да обслуживают, а она подлая, ну экономика эта, до того дерзка и не благодарна, что менеджерские руки опускаются все ниже и ниже.
Но вскоре новая беда постучалась в дом Козинских – их радость и надежда, родная кровиночка, единственный сын Антон отодвинулся от них как от заразных больных, будто китайскую стену воздвиг от набегов варваров и если матери еще дозволял поцеловать себя и волосы взъерошить, то отца старался просто не замечать. Анатолий сначала пытался поговорить с сыном и по-доброму, и криком – все без толку, а потом понял – сын просто начал жить с чистого листа, и в этой новой жизни он – сирота.
Почему, за что Антон убил отца и мать? А это действительно интересно! Дети не выбирают тот мир, в который приходят, для них он как воздух – дыши или умри, они без оглядки подчиняются всем нелепым и жестоким его законам; но, творя самые страшные вещи, они все равно правы и чисты перед нами – все понимающими, все видящими и все предающими; они как карающие ангелы точны и неумолимы, и еще – они не боятся смерти, а потому становятся Павликами Морозовыми и Олегами Кошевыми, оставляя нам как жалкие объедки с их роскошного стола бесстрашия и правды лишь страх, стыд и бессилие.