Провинциальные душегубы
Шрифт:
Карпухин закашлялся, пытаясь подавить свой смех, вспомнив, как побагровел лучановский мэр Аркадий Николаевич Варенец, сначала горделиво поглядывавший на своего старого друга Степана Фомича и едва заметно кивавший его политическим лозунгам о казни и парадигме, но затем, услышавший о черте чем, бесцеремонно гаркнувший толерантным полицейским: «Да снимите вы этого старого дурака оттуда!».
Глухой смех продолжал клокотать в усталой груди Карпухина и в ответ на яркие воспоминания об активных боевых действиях его подчиненных по снятию лучановского Сноудена с крыши Городской Администрации. Но Степан Фомич оказался не менее предусмотрительным, чем его знаменитый американский образец – свою левую ногу он цепью приковал к металлическому штырю, на котором гордо вился флаг нашей любимой Родины. И сверху
– Ключ! Ищи ключ! Ключ!
– Не дождетесь! Сатрапы! Душа-а-а-т!
– Это же нога, Степан Фомич!
– Свобода! Свобода! Свобода!
– Ты, что, Вельде, рыжий, что ли? Я один за всех корячусь!
– Гей! Гей! Гей!
– ААА! Степан Фомич, не кусайтесь!
– Гей! Гей! Гей!
Но позиционные бои пришлось прекратить из-за лучановского мэра. Он быстро вернулся из помидорного цвета в более нежный, ягодный цвет и успешно удержал свое необъятное чрево от глубинного взрыва, а затем крикнул воюющим комбатантам:
– Идиоты, вы его сбросите! Прекратите немедленно! Степан, слезай! Ну, кричи снизу, если хочешь!
А празднование продолжалось, хотя вновь шествующим лучановцам было непонятно почему их любимый учитель и почетный гражданин города в компании со своими учениками, одетыми в полицейскую форму, так активно поддерживает ритм их широкого, сплоченного шага – Гей! Гей! Гей!
Карпухину все-таки удалось подавить непозволительные эмоции и, расправив плечи, он уже с грустью посмотрел на своего школьного учителя и буркнул подчиненным: «Закругляйтесь! Жду всех в 16.00 у себя» и добавил уже вдогонку: «Как зажег напоследок!».
Вот так и началась наша история, вернее, началась она гораздо раньше – еще весной две тысячи шестнадцатого года, а двадцать девятого июля того же года перед изумленными взорами почти ничего не подозревающих горожан проявился во всей красе и очень неприятных подробностях ее дикий, ни в какие ворота не лезущий результат. Но давайте не будем торопить события.
Глава 2. Первые догадки
Осторожно, стараясь не шуметь, местный и единственный лучановский нувориш Михаил Окулов открыл входную дверь собственного двухэтажного особняка и бесшумно взлетел на второй этаж по массивной золоченной (только по цвету) лестнице. В огромной ванной он разделся, принял душ и натянул на свое мокрое, усталое после грешной и пьяной ночи тело роскошный пестрый халат. Оглядев себя в массивное итальянское зеркало в поисках следов губной помады, он провел рукой по волосам и понюхал – нет ли на ней аромата духов, тщательно почистил зубы и залил себя дорогим французским одеколоном с отвратительным, но термоядерным по силе запахом. После доведенных до автоматизма обязательных действий по сокрытию следов греха и разврата, чистый до скрипа нувориш пошел воссоединяться со своей второй половиной.
Мягкое, прозрачное утро заполняло все уголки вкусно пахнущей кухни, где привычно суетилась грузная сорокапятилетняя женщина с непонятного цвета волосами, снисходительно именуемыми мировыми косметическими гигантами темно-русыми, хотя честнее назвать их мышиного цвета; синий фартук и яркий халат татарской расцветки ну никак не подходили ее статусу законной супруги местного олигарха. Обернув на звук шагов свое мягкое, немного оплывшее лицо, Наталья Окулова безмятежно кивнула и привычно потянулась за чашкой для своего супруга. Михаил внимательно рассматривал жену, ощущая как ее тепло и покой буквально обволакивают его со всех сторон, он почти физически чувствовал ее белую и мягкую руку на своем лбу и слышал ее легкий шепот: «Люблю, конечно, люблю…». И отступали тревога и страх потерять все это, притуплялась острая досада на себя, но в голове как часы тикало препоганенько: « не знает, не знает…».
– Миш, ну далась вам эта баня, хотите посидеть – сидите у нас, хоть в беседке, хоть на террасе – места же вагон! И ты обещал с Линкой поговорить, сколько уже сидит в своей комнате.
– До сих пор не выходит? А что говорит?
– Ничего не говорит! Ну, Миш, ты же отец!
Мирный семейный разговор прервал стук каблуков, и Михаил недобро посмотрел на входную дверь – ну кто еще ходит у него в доме на каблуках
и переодевается к обеду и ужину? Сегодня эти каблуки даже не стучали, они строчили как из пулемета. Ну вот, и любимая теща пожаловала – хмыкнул Михаил.Алевтина Ивановна Слепых – первая лучановская гранд-дама, регулярно и обильно подпитывающая местный малый бизнес (парикмахерские, салоны красоты, бутики, общепит и т.п.), удобно устроившись напротив своего горячо нелюбимого зятя, готовилась выпить крошечную чашечку бразильского кофе с лепесточком пусть и самого дорогого в лучановских магазинах, но, увы, российского сыра. Конечно, для активной и полноценной жизни хрупкому женскому организму требуется гораздо больше питательных калорий, но стройная фигура и летящая походка – всегда обязательные атрибуты свободной и современной женщины любого возраста и места проживания в наше время. Алевтина Ивановна выражалась так – лучше сдохнуть, чем растолстеть!
Потянув длинным морщинистым носом, Алевтина Ивановна тонким манерным голосом привычно выстрелила в зятя:
– Ах, Майкл, ваша любимая баня так воняет французским одеколоном, что боюсь, ваша любовь к настоящему парфюму перерастает уже в токсикоманию!
– Как сыр, Алевтина Ивановна? Крепитесь – санкции отменят, и вы, наконец, насладитесь вашим французским сыром до отвала! Правда, растолстеете, но…
– Алевтина Ивановна!!! Я уже много раз просила не называть меня так – просто Эль, не думаю, что для вас это так сложно, ведь не сложнее же, чем Марибэль?!
– Ну, уж нет, глубокое уважение к вашим годам не позволяет мне этого!
– Натали! Твой муж просто хам!!! Шлялся где-то всю ночь, да еще и оскорбляет свою семью!
– Мама, твой кофе, не волнуйся.
– Я сама знаю, что мне делать! А ты только спишь да толстеешь! Боже, какое убожество! Я просто чахну в этой дыре! Пойти некуда, одеть нечего! Да еще из-за этих московских идиотов совершенно нечего есть! Как жить, как жить?!
– Мама, да ты и трех месяцев не живешь дома, ну осенью опять поедешь в свою Италию!
– Осенью?! Я сейчас хочу жить! Что я буду делать целых два месяца?! А Италия всего лишь на две недели – твой муж не только хам, но и жаден до неприличия!!!
– Мама! Анюте скоро в школу, почитай с ней, все веселее будет.
– Как была продавщицей – так и помрешь ею! С ребенком должен заниматься специалист, или твой муж так обеднел, что вам это не по карману?!
Утро катилось своим, многократно пройденным путем – намеки тещи на его связь с Марибэль не волновали Михаила, он отлично знал, что Алевтина Ивановна, считая любовницу обязательным спутником богатого мужчины, никогда напрямую не скажет о ней дочери. Их ежедневная утренняя перестрелка приближалась к традиционному завершению, и теща уже готовилась привычно пройтись по узкому, закостенелому мышлению присутствующих родственников и с высоко задранной головой удалиться в собственные апартаменты на втором этаже особняка презираемого зятя. Окуловы рассеянно слушали Алевтину Ивановну, систематически пропуская мимо ушей большую часть ее восклицаний и стенаний, справедливо полагая, что ничего нового о своем убожестве не услышат. Но тут посторонние, совсем не утренние звуки привлекли их внимание – шлепанье босых ног по дорогому ламинату становилось все различимей и громче, в дверях показался синий рабочий халат, а затем и его содержимое – не менее известная в Лучанах, чем незабвенный Степан Фомич Шурыгин, Фирюза Абакумова. Отчество ее было тайной, то ли по причине труднопроизносимости, то ли по еще какой, но для всех жителей Лучан независимо от их возраста и социального положения – она звалась просто Фирюзой.
Признаться, появление этой работницы физического труда было эффектным: Алевтина Ивановна как раз находилась на пике своего выступления – на самой высокой ноте, как по тону своего свободного голоса, так и по накалу своих не менее свободных выражений, когда голые коричневые ступни и голени внезапной гости похоронили все надежды оратора завершить выступление, все, что могла сказать Алевтина Ивановна это:
– Сумасшедший дом! Тебе-то чего надо?!
– Заткнись, Алька! Я такое скажу!!! Фомича кто-то зарезал! Ну, твоего директора, Наташка! Сейчас милиция его увезла! А крови то, крови. Ну что, Алька, с кем собачиться-то теперь будешь?