Провинциальные душегубы
Шрифт:
Никогда еще супруги Окуловы и Алевтина Ивановна Слепых не были так ошеломлены и беззащитны: их лица – зеркала их душ – были открыты острому взору незваной гостьи, задыхающейся от невозможности переварить весь объем ценной информации, для ускорения процесса Фирюзе пришлось даже побегать от одного открытого шлюза к другому: Михаил-Наталья-Алевтина Ивановна, чтобы впитать все соки и запахи без остатка.
Лицо неподвижной Натальи, еще недавно такое круглое и безмятежное погружалось в волны семи бального шторма – давно забытые чувства и мысли беспрепятственно овладевали им, выедая нос, щеки и лоб; лишь глаза, как стены средневековой крепости, еще сдерживали захватчиков, но и они рухнули и подобно расплывающимся вселенным
Сорокапятилетний уважаемый бизнесмен Михаил Андреевич Окулов провалился в другую галактику, перед Фирюзой стоял семнадцатилетний мальчишка, трясущийся от нестерпимой жажды и страха; нелепым скачком он кинулся к гибнущей Наталье и обеими руками прижал ее голову к своей груди – бормоча лишь одно слово: «Нет!», он из последних трясущихся мальчишеских сил держал ее над черной бездной.
Теплые невидимые ладони обхватили Наталью – Господь всегда с нами, а больше ничего и не надо, и два божьих слова – Алина и Анна вернули Наталье жизнь и надежду. Ощутив тепло под своими руками, но еще не веря в спасение, Михаил медленно развел их и со страхом посмотрел в глаза Натальи, он не чувствовал ее как свою жену, но лишь отчаянно, до судорог жаждал, чтобы его любили, любили хоть малую толику так, как любила семнадцатилетняя Наташа своего учителя географии; а иначе – зачем все? Он ждал этого много лет, но только после рождения их второй дочери Анны понял, что стал для этой женщины, пусть и вместе с дочерьми, ее миром, которым она дышала, жила, страдала, но не умирала – смерть она оставила учителю.
А что же лицо Алевтины Ивановны? Нет, космосом тут и не пахло – из глубокой темной норы выглянула серая, корявая крыса, тонко чихнула и сразу обратно, оставляя после себя шлейф невнятного бормотания: « никто ничего не знает…».
Время и пространство вернулось в особняк нувориша, Михаил помог жене подняться и спросил у Фирюзы: « Когда и где?»
– Ты что глухой, что ли? Говорю – сегодня перед мэрией!
Телефонный звонок прервал Фирюзу – Михаил услышал в трубке усталый голос Карпухина и вновь, уже спокойно, воспринял новость об убийстве Степана Фомича Шурыгина и объяснения друга о том, что он занят, и встретиться они не смогут.
Но не все миры в особняке нувориша успокоились и вернулись на свои орбиты – в душе прекрасной затворницы уже разгорелся пожар мировой войны и сонмы жертв и разрушений встали в очередь на ее костер.
А воскресное утро продолжалось. Огромная, кованая кровать, еженощно выдерживающая уже более тридцати лет двух сказочных великанов, пуста. Но ведь еще так рано, что даже лучший друг и советчик не продвинутых, так и не поборовших наследие совка, доверчивых российских граждан – телевизор еще не успел сообщить, ни одной интересной новости с необъятных просторов Родины, ну кроме, пожалуй, прогноза погоды. Время над Россией – прозрачно и чисто, все еще только будет, и лишь маленькой черной смородинкой в серебристой оплетке оазис южнорусских степей Лучаны дразнит линзы сотен, а может и тысяч спутников-шпионов и спутников-разведчиков, уставившихся на него из околоземного пространства.
Квадратной, медового цвета кухни каким-то волшебным образом, но удавалось комфортно разместить в своем чреве необъятную чету Варенец Аркадия Николаевича и Дарью Сергеевну. Супруги, сидя за массивным, устойчивым столом на не менее устойчивых стульях чаевничали и взволнованно обсуждали прошедшие день и ночь. Аркадий Николаевич, глубоко уважающий свою супругу за ум и трезвый взгляд на жизнь, обиженно и смущенно жаловался ей на своего старого друга и, особенно, на его нелепую смерть:
– Степа совсем уже из ума выжил – такое кричать, да как еще он на крышу забрался с его-то спиной?! А ночью, он там так и остался протестовать? И где
Армен был, я его вообще на площади не видел! Ничего не понимаю! Кто, за что?– Не полошись! Случившегося уже не воротишь, а вот разгребать долго придется.
– Да здесь же не Москва, в самом деле. У нас если и кокнут кого, так по пьяни. Ну, или из ревности – так тоже по пьяни, а тут…
– Степан давно уже чудил и плохо чудил, людей много на него обиженных – завод то закрыли!
– Так это ж не он закрыл!
– Он – не он, а что эти рыбы столичные баяли – денег на очистные нет, а кто у нас двадцать лет за экологию боролся – чистый воздух, чистый воздух; ну вот, завод и стоит, а люди лапу сосут!
– Так ты думаешь за это?
– Ох! Да если бы за это! Боюсь я, Аркаша! Люди здесь конечно всякие, да и время нелегкое, не для клоунов вроде Степы. Но уж больно нехорошо его убили – напоказ будто! Ну как вроде котята мы, и нас как бы носом в него тычат, ну приучают к чистоте. А Степа – ну, вроде… сам понимаешь…
– Политика что ли? Да кому мы нужны! У нас люди после девяностых сильно поумнели, да и тогда дураками не были – Степана даже в союзные депутаты народ не выбрал, а уж как он соловьем заливался за свою экологию да гласность, даже из партии вышел! Это в Москве свободных шибко много всегда было, а нам чудить некогда, да и не на что!
– Да какая политика! Ты вот закончишь свой срок, а потом назначат кого надо и все, депутатам твоим даже болтать не о чем будет – только руки поднимать. Да проснись ты! Степана твоего все знали как облупленного, но и он всех знал! Ведь на его глазах весь город вырос – к нему же, в школу-то, совсем не смышленышей вели, а кто и что из них получилось – Степан знал лучше всех, уж кем-кем, а дураком он точно не был!
– Да о чем ты? Тайны, что ли какие-то? Да откуда они возьмутся то? Чего скрывать то? А главное – чтобы за это убивать…
– Ты вот много чего знаешь! А про Окуловых не подумал?
– Да ты что! Мишка нормальный мужик, ну покричал Степан против его цеха, так ведь работает же.
– Да причем здесь цех! Он Степана со школы за три версты обходил, а Наталью года три после свадьбы на улицу одну не отпускал! Но ты же все знаешь!
– Так Мишка, что ли?
– Да что ты к нему привязался! У него хоть голова на плечах имеется, а у того, кто Степана убил – точно снесло!
– А кто тогда?
– Да хоть эти французики! Устроил там немец непонятно что – и кабаком не назовешь, и на воскресное кафе не тянет; на что надеялся – откуда у нас в Лучанах богема?!
– Нет, ну подумать на них конечно можно – Степан славно их в пьесе отделал, как там у него – «…хоть порода, хоть дворняга, без цепи ты – доходяга!»; но чтобы Алевтина с этой компанией на крышу полезла – что там пенсионерский междусобойчик был?
– Алька та еще стерва! Но в «Оноре» и молодежь трется, а зубки у них покрепче будут!
– Ты о ком? Туда вроде только Антон с Астрой забегают и все.
– Ну, Астре еще далековато до Алевтины топать, а стараться она будет, если, конечно, столичным воспитанием не стошнит – она же всех дураками считает, а брезгливость – не для гастарбайтеров. Но ты не всех молодых вспомнил – после нового года Алевтина двух девиц в «ОНОРЕ» вывела – Вику и Кристину, ну Кристина Туушканова – ее мать Анна у тебя работает.
– Так она же еще в школе учится, какой ей кабак! И Анна куда смотрит?! Вот зараза старая, эта курица вечно к молоденьким девчонкам лезет, все учит уму-разуму, а сама последние мозги по заграницам развезла! Чего Михаил ей денег все валит, сидела бы тихо в своем скворечнике и пенсию считала, ведь до беды может дойти – помнишь?
– Да… поговорить с их родителями не мешало бы!
– Думаешь надо? Ох, Алевтина, дождешься ты у меня когда-нибудь! Но Степан тут ведь не причем, правда?
– Ты откуда знаешь? А чего они с Арменом не поделили?