Провокатор
Шрифт:
– Хватит, мужички, - вмешался Ухов.
– Я тож свою Звездочку продал женку похоронил.
– Я ему с уважением, - тяжело отхекивался Беляев, - а он меня сволочью; ишь, зажрался, демократ!
– За демократа застрелю, как собаку!
– взревел Минин.
И увесистый пистолет заплясал в руке Главного конструктора. Старики загалдели, принялись вырывать оружие - и прогремел гулкий выстрел: пуля благополучно ушла в открытый люк. Интеллигентный Дымкин пожевал губами и спросил:
– Вы что, господа, охренели совсем?
Бригада мастеров ТЗ под
Хохот и грубый солдатский ор рвался из боевой рубки Т-34. И чаще всего всуе упоминалось слово, похожее на народное словцо "дерьмо". Да, велик и могуч русский язык! Что и говорить: дерьмо - оно и в России это самое.
Смеялись старики над собой, пили водку да матерились на непривлекательный окружающий мир.
– А что, господа? Пулю - в лоб! И красиво, и никаких проблем, похороны за счет заведения, - утверждал Минин.
– Хитер, - качал головой Беляев.
– На поминки, значит, нас пригласил и не спросил?
– А меня уж вчерась похоронили в поезде, - вспомнил Ухов.
– Во народ!.. Невтерпеж вычеркнуть нас из списка живых.
– Врешь, не возьмешь!
– вдруг вскричал Беляев.
– На марш! На Москву! Помирать, так с музыкой!
– Саньке не наливать!
– потребовал Минин.
– Кккомандир, машина на ходу?
– хмельно поинтересовался Ухов. Помирать, так вольными как ветер, братцы мои!
– Можно и в белокаменную, - согласился Дымкин.
– Я в столице с Парада Победы... А какой Парад был? Под дождиком. Торрржественный... И товарищ Сталин в фу-фуражке.
Перебирая рычаги, Ухов снова спросил:
– Кккомандир, машина на ходу?
– Эй, братцы, хватит дурку гнать!
– вскричал Минин.
– Сам храбрился этой дурой, - удивился Беляев.
– Т-34! Вперед, на Москву!
– вопил Ухов и "вел" танк.
– А чего? Проверим, так сказать, ходовую и боевую часть в марш-броске, - заметил Дымкин.
Беляев фальшиво запел:
– "Москва - наша столица. Всем-то хороша! Любая в ней задница знает антраша".
Весь этот хмельной кураж и гвалт был неожиданно прерван сварливым радиоголосом, усиленным эхом:
– Товарищ Минин! Вас срочно просят зайти в дирекцию завода. Повторяю!..
Боевые друзья зашумели:
– Тебя, кккомандир!.. Ваня, требуй снаряды... Петрович, ежели чего, мы пальнем... Пукнем!.. Огонь! Пли!..
– Тьфу на вас, черти!
– отмахнулся Минин.
И принялся выбираться из боевой рубки. Вляпался рукой в смолу надписи "Т-34". Чертыхнувшись, тяжко прыгнул с гусеничного трака. В спину ему летел ор Ухова:
– Кккомандир, так я не понял! Машина на ходу?!
Итак, я был готов к новым испытаниям, болтливый герой своего народа, когда явился Классов. Он был один, но во фраке. Фрак был черен как ночь. И действительно, за окном сгущались сумерки. Сумерки души моей, сказал
бы поэт. Поэтов я люблю, как собак. Собак нельзя обижать, они могут укусить.Я вспомнил последнюю свою фантазию с девицей, посланницей черных сил, и спросил:
– Клацман, а где блядь?
– Какая блядь?
– спросили меня.
– Которая читает стихи.
Мой приятель осмотрелся по сторонам, пожал плечами, открыл фанерный чемоданчик, выбрал из него высокопатриотичную по цвету ткань прокатного фрака:
– Прекращай бредить, Саныч. Собирайся, сукин ты сын.
– Куда?
– Я же тебе говорил, - вздохнул мой товарищ.
– Туда, где носят эту форму одежды.
– И спросил: - Ты таки пил?
– Самую малость, - признался.
– Сто грамм коньячка. Что, не имею права?
– Бутылку выжрал, пропойца!
– пнул ногой фигурную посудину под столом.
– Ну что с тобой делать?
– Когда я работаю, не пью, - напомнил.
– Дай мне снимать фильм - и не будет никаких проблем.
– Переодевайся!
– рявкнул директор души моей.
– Черт бы тебя побрал!!!
– Носят фраки покойники и чудаки, - заметил я.
– Предпочитаю быть первым, чем вторым на букву "м"!
– Будешь, - заверил меня Классов.
– Мы уже опаздываем.
– Не знаю как ты, а я всегда задерживаюсь.
– Стоял перед зеркалом черным человеком.
– Гений - это шиз, который силой духа убеждает всех, что они все дураки, а не он сам. Надеюсь, ясно выражаю свою мысль?
– Это точно, - сокрушался мой нетерпеливый собеседник.
– Дурак я, что с тобой связался! Человек, который за короткое время сумел буквально изнасиловать студию, директора картины в моем лице, дорогого стоит.
– Да, - вынужден был согласиться я.
– Моя интеллектуальная собственность оценена в один миллион долларов!
Моего приятеля нервически передернуло, он взвизгнул мерзким фальцетом - признак крайнего волнения.
– Оценщик кто? Кто оценщик?!
– Я сам, - ответил я.
– И Господь наш!
– Я тебе ломаного гроша больше не заплачу!
– зарычал Классов, одновременно синея, голубея, зеленея, багровея, то есть импровизируя цветами своего же лица, как ремнецветная радуга.
– А ты кто такой?
– удивился я.
– Господь наш?
– Я твой директор!
– вскричал Классов.
– Бог далеко, а я близко.
– Кстати, ты, поц, не заплатил мне постановочные, - вспомнил.
– И кстати, фильм про демократию, блядь, получился замечательный. Шедевр мирового киноискусства.
Классов на время потерял дар речи, превращаясь в старого, бедного, угнетенного черносотенцами Классольцона. Таким он мне больше нравился. Когда молча считал свои и чужие деньги. А я между тем продолжал:
– И поедем мы с тобой, брат, в Канны. И хлопнем там сладкого мартини. С Бертолуччи или с Менцелем, или с Кустурицей, или с Хваном, или, на худой конец, с Факиным-Поповым. Это не имеет принципиального значения - все они режиссеры мирового уровня. С ними грех не выпить.