Провокатор

– Что-с?
– не поняли меня.

– Рыльце, я говорю, покажи, - кричал я, - или уже не понимаете языка собственного народа?!

– Пожалуйста-с!
– Таинственный мажордом направил лучик фонаря.

О Боже! Я, к своему ужасу, увидел - лица не было. Ничего не было. Ни-че-го! Космическая люминесцирующая пустота.

– Где рожа твоя, продажная душа?
– взревел я.
– Скрываешь, затейник эдакий?

– Никак нет-с, - отвечал темный человек.

– Тогда в чем дело, черт?!

– Разрешите стих прочитать-с?

– Или басню, - пошутил я.

– Стих-с.

– Ну давай, посланник тьмы, - вздохнул я, - читай, но с выражением.

– С удовольствием-с, - согнулся.
– "Был я набожным ребенком. Верил в Господа как надо, Что Господь - небесный пастырь И что мы - земное стадо. Ах, о пастыре небесном Я забыл в земной гордыни; Но тому, что люди - стадо, Верю набожно и ныне".

– Ну и что?
– не понял я.

Впрочем, я и раньше знал, что стадо есть безмозглая активно-агрессивная биологическая протоплазма, активность которой, надо сразу заметить, уходит на переваривание добытой пищи и ее, пищи, удаление из затхлой прямой кишки. Человек есть неудачный эксперимент нашего Господа, прости мя грешного; человек есть комплексная индивидуальная фабрика по переработке органического вещества.

Возникает закономерный вопрос: что потребляли представители земного стада, скажем, в году 1913-м? Как водится, обед начинался с закуски. Икра паюсная, балычок-с, мытый редис, помидоры, селедочка, форшмак, телятинка, колбаса, ветчина, яйца с маслом. Да-да, я сказал: ветчина и не сказал: сыр - этакая игра природы. Далее, горячие кушанья: щи, борщ, суп с курицей, суп-пюре из цветной заморской капусты, консоме с гренками, рассольничек, солянка сборная. Рыбные блюда: уха из стерляди, соляночка из нее же, суп раковый, стерлядь паровая, разварная, севрюжка, осетрина паровая, разварная, кокиль из рыбы, судак под соусом, раки натуральные. Да-да, я сказал: раки натуральные, е' вашу мать! Далее, филе соте, филе в маринаде, филе с трюфелями, бифштекс из вырезки, он же по-гамбургски, говядина штюфет, она же по-итальянски, скоблянка, язык малосольный, грудинка провансаль, цыплята под соусом, сальме из дичи-с, соте из рябчика, марешаль из дичи, сосиски с капустой, шашлык из барашка; котлеты телячьи, рубленые Пожарские, натюрель, попильот, деволяй свиной; рябчик целый, индейка, куропатка, тетерев, чирок, утка. На десерт: мороженое, кремы, маседуан из французских фруктов, пудинг кабине, груша с хересом, ягоды со сливками, глинтвейн, пунш, французские шампань и коньяки, ликеры, бургундские, мозельские вина, мадера, каберне, телиани, отечественная водочка, пиво семи сортов, квас, сидр, нарзан, боржоми и проч.

О-о-о! Дайте, дайте мне рябчика, да маседуан из фруктов, да бокал пенистого "Аи" - и черт со мной! Пусть после карачун приходит; карачун это смерть, погибель. Зачем жить? Давясь каждодневными обещаниями, колбасным картоном и суррогатным клейким хлебом...

– Пожалуйста-с, - услышал я вкрадчивый голос; говорил человек из мрака.
– Вы совершенно правы: здесь жить можно лишь после смерти. Вы меня убедили: зачем жить, если можно умереть?..

– То есть?
– не понял я снова.

– Вы хотели выпить? Прошу!
– приблизил поднос, на котором мерцал бокал с жидкими кристаллами.

– А что это такое?
– насторожился я.

– Как вы просили: восхитительное "Аи"-с.

– Вот как?
– задумался я.
– А рябчик? А маседуан из фруктов?

– Дичь не держим-с.

– А маседуан из фруктов? Или как там?

– Заказали-с.

– Нет, дружок, - покачал головой, - дело так не пойдет. Ты меня поначалу обеспечь, как и вождей, дичью, маседуаном, раками, филе соте, языком малосольным, грудинкой, блядь, провансаль, я уже молчу о рябчиках и ананасах, а потом поговорим о вечном.

– Жаль, - сказали мне.
– Мы не понимаем друг друга.

– А я тебя, темноликий, понял. Слишком торопишься, голубчик, купить мою душу.

– Почему-с?

– В храме не подают, - сказал я и рукой ударил по днищу подноса.

И бокал с шампанским взорвался ослепительным звездным дождем, и от его вольфрамового света я проснулся. И увидел, что фильм заканчивается. И надо начинать новый - в противном случае нет смысла жить.

В директорском кабинете ТЗ сидел господин Костомаров и задумчиво черкал лист бумаги танками. Рисунки были неумелые, детские. Сотрудник тайной службы безопасности не обращал внимания на окружающий бедлам и шум в дирекции наблюдалось смятение: все что-то говорили, трезвонили телефоны, опять же бегали красавицы в кокошниках и сарафанах. Потом господин Костомаров поднялся, прошелся по кабинету, нашел директора и с легкой учтивостью отвел его в сторону.

– Никита Никитович, всего несколько вопросов. И даже не вопросов, вопросиков...

– Отвечу как на духу, - чуть ли не перекрестился Лаптев.
– Как перед Богом.

– Спасибо за столь высокое доверие, - улыбнулся Рыжий.

По скоростному шоссе, выбивая куски асфальта, мчался Т-34. Автомобили шарахались от него на обочины и в кюветы. Дрожащий солнечный шар завис в зените. Минин, выглядывая из люка, давился горячими порывами ветра, щурился на кружащие сельхозные поля с мирной уборочной техникой.

– Не машина - ТУ-104!
– восторженно кричал Ухов-водитель.

– Сейчас взлетим, - соглашался Беляев-заряжающий, - к небесам.

– Братцы, что-то мы далеко заехали, - сомневался Дымкин-наводчик, во всей этой истории.

– И горели - не робели, а могилку нам сготовить завсегда не в труде, - проговорил Беляев.
– Дымыч, прорвемся.

– Куда?

– Как куда? "Город чудный Москва! Город древний Москва! Что за Кремль в Москве! Что за башни в Москве..." - продекламировал его неистовый друг.

– Тьфу ты, Господи, прости!
– плюнул в сердцах Дымкин.

Вдруг в шум мотора и лязг гусениц ворвался веселый вопль клаксона. Интуристский автобус нагонял Т-34. Фотокинорепортеры из открытых окон вели съемку, вопили, махали руками, кепи, флажками.

Задраив люк, Минин спустился в боевую рубку.

– Что за вражье племя, Ваня?
– спросил Беляев.
– Может, того... впарим?

– Впарить, говоришь?
– задумался Иван Петрович.
– А чем?
– И приказал: - Ходу, Ухов, ходу!

– Вы чего, хлопцы, сдурели?
– занервничал Дымкин.
– Я больше в эту войну не дудец.

– Не дудец, говоришь?
– задумался командир под жизнерадостный гогот боевых товарищей.

Американизированный водитель-лихач "Икаруса" вдруг увидел, как впереди идущая танковая махина разворачивает орудийный хобот и как бы таким оригинальным шлагбаумом преграждает путь. Шофер занервничал, неудачно рванул баранку. От такого резкого маневра автобус, вылетев со скоростной трассы, опасно заскакал по неровностям картофельного поля.

Фильм - шедевр, повторюсь, мирового искусства - заканчивался. Мое положение было плачевным - мучила жажда, колики в животе и боль в затылке. Какая сила заставляла меня страдать в этом мраморном склепе? Неужели я настолько был закрепощен обстоятельствами, что не мог протопать по вельможным ногам к завешенной театральным бархатом двери, над которой новокаиновым изумрудным светом плавала табличка "exit"?

К счастью, мне повезло. Тучный, матерый представитель ново-старой власти, должно быть, так же как и я, страдая от издержек романтизированного прошлого, поднялся с места и весомо протопал к заветной двери. Я сделал выразительный вид, что имею непосредственное отношение к этому властному мастодонту. Правда, запутавшись в пыльном театральном бархате, я упустил его, похмельного, но главное - выбрался на тактический простор бесконечных коридоров. Где-то в их недрах прятались теплые сортиры, где, помимо унитазов, находились и умывальники. Нет-нет, умывальник мне был необходим по прямому его назначению. Мне, повторюсь, хотелось пить; мечта была прозаична: найти кран с хлорированной, хер с ней, водой и пить-пить-пить-пить-пить-пить-пить-пить эту некрашеную отравленную водолечебную жидкость.