Провокатор
Шрифт:
– Ну чего, покойничек, сейчас будем десантироваться! Ты с клеткой бережнее, а то дрова справишь. Народец озверел до крайности.
– Ничего, красавица, - хекнул дедок.
– Я еще живее всех живых.
– Ну, гляди в оба.
...Скорый встречали. Встречала невероятно-галдящая, агрессивная, жаркая толпа привокзальных торговцев. В открытые окна предлагали все: от водки-колбасы-яблок-семечек-валенок-тряпья до револьверов и самоваров местных умельцев. Облепив вагоны и теша пассажиров, бабки и мужички, казалось, приступом хотели взять ж/крепость на колесах. Проводницы отбивались как могли. Над платформой
Точно щепу, старика швырнуло из тамбура в это безобразно-базарное, бушующее море. Охраняя клетку от повреждений, дедок поднял ее над головой. Скорый, лязгнув буферами, начал поступательное движение вперед. Какой-то великовозрастный шалун, выпростав руку из окна СВ, вырвал клетку - и та словно поплыла по горячему воздуху. Старик, пуча глаза, остолбенел с поднятыми руками. Потом побежал, крича какие-то проклятия и потрясая кулаками. Был смешон и нелеп. Клетку же скоро отбросили из-за ненадобности, и она в свободном своем полете вздребезданулась о чугунный столб...
Перрон быстро опустел - торгашеская шумная волна прибилась в тень вокзала до следующего штормового навала. У края перрона притормозила "Победа". Из авто выбрались два старика, Минин и Дымкин. Осмотревшись по сторонам, пошли на поиски...
Тот, кого они искали, сидел на корточках у столба. Сгребал мелкий хворост разбитой клетки, будто собираясь развести костерок.
– Алексей? Алеша? Ухов?
– Минин тронул плечо товарища.
Старик с седым ежиком трудно поднялся на ноги:
– Эх, хотел Саньке... клетку... Стервецы...
– Ладно, Алеха, пустое... Еще смастеришь.
– Встречающие обняли друга.
– Молодец, что приехал.
– А Шурка-то Беляев?
– О-о-о, Шурка уже баньку маракует. Ты ж его знаешь, жуть хозяйственный, как вошь на сковороде.
– Как бы баньку не спалил, - заметил Ухов.
– Надо поспешать, братцы.
– Правда твоя!
– И старики покинули грязную платформу, по которой гулял мусорный ветер.
О, русская банька - чудо из чудес. С легким паром, с молодым жаром! Что может быть прекраснее и целебнее в жизни для тела и духа. Пар костей не ломит, а простуду вон гонит. Пар добрым людям по скусу. Отхлещет себя русский человек березовым веничком, полежит на горячем полке до сладкой одури и будет с тела сухарек, а с души лебедь-с... Хорошо! И вроде жить дальше не страшно! И за милую отчизну живота своего не жалко.
...Клубился крепкий пар - пар скрадывал старость и лица. Только по голосам можно было угадать, кто есть кто. Голоса были молоды, точно старики сбросили с плеч многопудье лет.
– Эй, мужики!
– кричал Минин.
– А деревеньку-то помните? Как ее?.. Пер... Пер...
– Пердищево!
– был прост Беляев.
Все захохотали, захихикали, замахали вениками. Минин вспомнил:
– Первищево!.. За Курском... Как тогда в баньке исповедовались? У-у-у!
– Сорок третий - как вчера, - выдохнул Ухов.
– Да, накромсали фрицев, - проговорил Дымкин.
– А они нас, - заметил Беляев.
– А мне обещают триста марок в зубы... компенсация, - признался Ухов.
– И возьмешь, Леха?
– спросил Беляев.
– И возьму, Саня.
– Вот-вот, кто кого бил, кто кого победил?
– снова спросил Беляев.
Минин у печи закричал:
– Мужики, вжарю парку!
И вжарил. Все заорали не своими голосами:
– Ууааа! Ааа! Хозяйство ж вкрутую!.. Командир, а ты как тот барин: дом, банька?
– позавидовал Беляев.
– Шура, чужому счастью завидовать - своего не видать, - укоризненно заметил Дымкин.
– Демхер нам всем в жопу - вот что такое счастье, - сказал Беляев.
– А ты не подставляйся, милок, - перевел дух Ухов.
– Ага, как в том анекдоте!
– хохотнул Беляев.
– Сбирает мужик в лесу грибочки. Вдруг из кустов бабка с ружьем: "Чего, милай, чай, хошь меня, старую, дрюкнуть?" Мужик: "Не, бабка, и мыслей нетуть". А та: "А-а-а, прийдец-ц-ца".
Все засмеялись. Выступил Дымкин:
– Дедок зашел случаем в магазин, где компьютеры. Выходит, головой качает: "Ну, новые русские, совсем того - коврик для мышки?!"
Посмеялись. Ухов спросил:
– А про Кремлевскую стену?.. Гость столицы у стены спрашивает москвичку: "А чего, гражданка, стена большая? Такая высо-о-окая?" А та: "Чтоб бандиты не перелазили". А гость спрашивает: "Отсюда туда - или оттуда сюда?"
Все хохотнули, но смех был грустен и печален. Беляев закричал:
– А хотите стих? "Как она там ни вертелась, / Как ей только не хотелось..." Это я про демократию нашу, мать ее, сучу, так!
Минин крякнул:
– Мудозвон ты, Шура! И стих твой...
– А что, командир, стих мой неверный?
– нервно взвизгнул Беляев.
– Хватит вам, голожопники, - попытался примирить всех Дымкин.
– Что и говорить: стих верный, - заметил Ухов.
– Ну?
– удивился Беляев.
– Хрен гну!
– заорал в сердцах Минин и плеснул на камни из ковша - и пар, как горький дым войны, накрыл и его, и его боевых друзей, их голоса, их тела... И казалось, что их уже нет, молодых и бесстрашных.
И сидели старики в тихом плодоносном саду - отдыхали после баньки. И печаль была на их светлых лицах. И слушали они себя и тишину. А тишина была такая, что был лишь слышен непобедимый, неутомимый червячный жор в наливных яблоках.
– Помирать не хочется, а надо, - сказал потом Ухов.
– Первый я, - то ли пошутил, то ли нет Минин.
– А моя Тася, внучка, говорит, - вспомнил Дымкин, - ты, дед, скоро умрешь, а я тебя жалеть не буду, ты меня заставляешь кашу есть.
– Ага!
– нервно вскрикнул Беляев.
– Всем нам уж могилку братскую сготовили. Всех мы пережили, а этих...
– неопределенно кивнул в сторону дощатого нужника.
– Вошка и гнида - даже людям хорошим не обида, - глубокомысленно заметил Ухов.
– Вот-вот! Видно, харчи дешевы стали - рыло, гниды, себе сростили! закричал Беляев.
– Пидрасссы!
– Саня, черт!
– не выдержал Минин.
– Что ты все каркаешь?
– Во! Анекдот вспомнил про ворон, - решил снять напряжение в беседе Дымкин.
– Новая американская ракета вот-вот взлетит...
– Уже смешно, - сказал Ухов.
– А на дереве у стартовой площадки две вороны. Первая говорит: "Взлетит!" "Не взлетит!" - каркает ее подружка. Запуск - ракета взрывается. "Это ты накаркала", - говорит первая. А вторая: "Служу Советскому Союзу!"