Провокатор

И те явились - явились отделением. Расположившись в коридоре и разбив походный лагерь, двенадцать человек принялись ждать каждый своего часа любви. Разумеется, подобное вторжение армии не осталось незамеченным бабка Кулешова подняла бестактный гвалт и повела решительное наступление на вооруженные силы. Армия была вынуждена отступить на лестничные марши. Хотя, усладив кулешовскую бабку сухими пайками, свой конституционный долг солдаты таки выполняли до конца.

Позже, через неделю-другую, Иван Иванович и Николаев смастерили вдоль коридорной стены аккуратную многоместную лавочку. Таким образом сложный военно-гражданский вопрос в коммунальной квартире был улажен. Правда, изредка возникали региональные конфликты, но все больше по причине малолетнего любопытства того, кто родился в день смерти великого вождя маленького роста.

Я тоже имел счастье родиться - правда, я родился зимой, когда на землю падали вот такие вот снежинки:

* * * * * * ** * * ** * * * * * ** * * * * ** *** * * *** * * * * * *

* * * * ** ** ** ** * * *

* ** ** * * * * * * * * * * * * ** ** ** ***

** * * ** * * * * ** * * * ** * * ** * * **** **** ** *

* * ** * * * ** * * * * ** * * * * **** ** * ** * * * *** * * * * * * ** * *

** * *

* * * * * * * * * * * *, похожие на концлагерную проволоку.

И вовсе не Кулешов, а я видел на полотнище изображение доброго и усатого вождя. Потом, уже позже, увидел: солдатики стройбата притягивают к холодной земле за тросы воздушный орган. И на них орет новенький щеголь-офицер:

– Эй, молодцы, где силы пораскидали?

А после увидел: из грузовика стаскивают прогибающееся фанерное полотнище и закрепляют его в алюминиевом каркасе. И когда вверху свободно поплыла гондола, то я увидел на вздыбленном полотнище бритоголового, с заретушеванными бородавками вождя. Он улыбался миру благолепной, баламутной, банкетной улыбкой, словно предупреждая мир, что скоро покажет всем кузькину мать.

– Зинаида!
– кричал М., ее муж, защитник, великий режиссер. И целовал-целовал-целовал ее прекрасные семитские глаза.
– Я тебя буду беречь! Беречь!

– А я буду тебя беречь, - говорила она.
– Родной мой! Прости меня, прости. Какая я дура!.. Если бы все знать!.. Мы бы остались там. И жили, и ничего не боялись! Почему мы не остались?

– Прекрати!
– оборвал он ее.
– Интересно, в каком же я тогда профсоюзном коллективе числился? Сборщиков бананов? Или мусорщиков?.. Меня бы тут же вытурили из-за профнепригодности. Выгнали бы взашей! И мы бы умерли с голоду у подножия Эйфелевой дуры.

– Жить, не бояться и быть мусорщиком...

– Не-е-ет!!!
– страшно заорал он.
– Я один только могу ставить скандальные спектакли!.. Кстати!..
– И захлопал в ладони.
– Все на подмостки! У меня имеется к вам серьезный разговор!!!

– Послушай!

– Зинаида, к черту все! Сны! Доносы! Все будет хор-р-рошо! Все будет просто прекрасно! Пока у меня есть Театр! Ты мне веришь?

– Я тебе верю. Как я тебе могу не верить? Но я еще верю снам.

– А я не верю снам. Долой сны - отжиток прошлого!
– Торопится к режиссерскому столику.
– "Сон разума порождает чудовищ!" Да здр-р-равствует бессонница!
– Звенит колокольчиком.
– Я жду! Все-все-все! Выходите-выходите-выходите!
– И актерам: - Что, господа, спокойной жизни захотели? А этого не желаете?
– Крутит им фигу.
– Если каждый из вас будет играть в полумеру, то получится черт знает что! Получится просто группа актеров, которые так же пунктируют, как их режиссер. А что должно быть: это я пунктирую, а актер не пунктир-р-рует, а размечает кровью. Любую линию, которую ему надлежит сделать на сцене, он кровью из вены разрисовывает. Кр-р-ровью, вы это понимаете?.. Нет, вижу, не понимаете. Товарищи оленеводы тоже ничего не поняли. И это не случайно! Что осталось от нашего Гоголя? Ничего!.. Меня самого тошнит от спектаклей, которые мастерились сто лет назад. Кровь куда-то уходит, исчезает, остается жир и сальные наслоения! Черт подери! Так нельзя! Я протестую!.. Вы забыли, что я вам сказал, когда начинали? Я сказал: вы видите аквариум, в нем давно не меняли воду, зеленоватая вода, рыбы в ней кружатся и пускают пузыри.

И что же имеем? Не имеем праздника, не имеем торжества игры, но имеем кислые, заспанные рожи в стоячей, вонючей воде!.. Именно-именно: заспанные рожи в стоячей, вонючей, говнючей субстанци-и-и!!!

Защитник по делу Кулешова производил впечатление человека не совсем полноценного. Он был вял, рефлексивен, туповат - суконным языком изложил свою субтильную речь:

– Товарищи! Наш человек - это добросовестный труженик, человек высокой политической культуры, патриот и интернационалист. Он живет полнокровной жизнью созидателя нового мира. Это не значит, конечно, что мы уже решили все вопросы, связанные с формированием нового человека. Вот в данном, конкретном случае, товарищи, перед нами, я бы сказал, жертва собственной безответственности. Перед нами яркий образец тех людей, я бы сказал, лиц, которые стремятся поменьше дать, а побольше урвать от государства. Именно на почве такой психологии и появляются эгоизм и мещанство, накопительство, равнодушие к заботам и делам народа, возникают чудовищные преступления. Но будем снисходительны, товарищи, подсудимый полностью осознал содеянное, и мы, руководствуясь самой гуманной в мире социалистической законностью...

М. смотрел на сцену и чувствовал в заслуженной груди сердце, оно было перетопленное страхом, болью, ненавистью, любовью, надеждами, верой, хотя уже с трудом перекачивало старческую чернильную кровь, и эта его недобросовестная работа напоминала о времени.

И поэтому он рявкнул:

– Я жду, чер-р-рт!!!

А по проходу спешил лавсановый, лакействующий человечек, у режиссерского столика лекально изогнул позвоночник:

– Желаете папироску-с?

– К черту! Я ж бросил! Вчера вечером.

– Извиняюсь!

– Стоп! Черт с ним! Давайте.

– Пожалуйте, - улыбнулся человечек.
– Не желаете ли знать, кто на вас?..

– Что?

– Доносец написал-с?

– Да? Любопытно-любопытно.
– М. закуривает от протянутой чужой спичины.
– Дело поэта правильно разложить хворост в костер, а огонь должен упасть с неба...

– Что-с?
– У человечка была благоприобретенная усердием плешь.

– Так говорит мой друг... поэт. А если костер не разгорается, то это значит, что костер плохо разложен, либо - а это тоже случается - небо закрыто облаками... Поэты... они любят эдак...

– Понимаю-понимаю, аллегория!
– хихикает человечек.
– А мы люди маленькие. У нас все в соответствии, так сказать, блюдем интересы государства... трудящихся.
– Роется в кожаной папке.
– У нас тут все: кто, что, как, почему, с кем, на кого...

– Ну-ка! Дайте!

– Ни-ни! Не имею на это права. Чрезвычайно секретно. Чрезвычайно. Только могу сказать конфиденциально. Кто?

– Да?

– Да-с!

– Ах ты, сучье племя!
– М. мертвой хваткой цапает спазматического человечка за шиворот и тащит к двери.
– Иуду ищете? А его не надо искать! Он у каждого из нас в кишках!
– Выталкивает врага, задергивает портьеру. И чтобы духу не было!..

Возвращается к столику и не видит, как из-за других портьер выскальзывают... скользят, как тени... тени...

Однажды моя жена О. Александрова опубликовала статью о молодой добропорядочной женщине, которую арестовали наши доблестные милиционеры. За что? Она им показалась пьяной. И ее забрали в медвытрезвитель. Там ее все работники поимели, как гражданку, не уважающую законность: поимели анально-орально-вагинально. Поскольку женщина была не только красива, но и попыталась оказать сопротивление, укусив прапорщика Дыменко за его лично-каучуковую дубинку.

– Ну как?
– поинтересовалась О. Александрова после того, как я прочитал статью.

– Я бы не хотел, дорогая, чтобы ты оказалась на месте этой женщины, отвечал.

– Ты меня защитишь!

– Я?

– Ты!

– Увы, родная.

– Почему же меня не защитишь?

– Боюсь.

– Что?

– Всего боюсь. Телефонного звонка. Стука в дверь. Переписки населения. Выборов. МВД, КГБ, ОМОН, ОБСДОН, АЭС и так далее.

– А я ничего не боюсь, - отвечала на это моя супруга.
– И отвечать надо не пощечиной, а бить ногой по яйцам.