Провокатор

– Зачем?

– Ходить! Посмотри на себя - оборванец...

– Ну-ну, без слез, без слез. Ну, пожалуйста.

– Я стараюсь-стараюсь, горблюсь-горблюсь...

– Черт с ним, с костюмом, иди лучше ко мне, я соскучился.

– Я вижу, как ты скучал. Что случилось?

– Случилось.

– Пьесу взяли для постановки?

– Нет, родная.

– Тогда что?

– Потом, моя девочка. Иди ко мне.

– Отстань.

– У тебя дорожки на щеках от слез. У-у-у, грязнуля.

– Сутки в поезде.

– Бедненькая трудяга. Пахнешь плацкартным вагоном.

– Спасибо. Уж как ты воняешь. Бочкой.

– Спасибо. А помнишь, мы в спальном вагоне... после свадьбы...

– Помню. Ты мне не изменял?

– Дурочка. Я проспиртовался.

– Наверное, журчишь коньяком?

– Ага.

– Что же все-таки случилось, милый?

– Я тебя люблю.

– Почему не отвечаешь на вопрос?

– Прости, я не знаю, с чего начинать...

За спиной М. накатывала волна паники: в театре высокая Комиссия! представители из Главреперткома! люди из компетентного учреждения культуры!

Мастер соизволил повернуть голову и увидел - он увидел хорошо знакомых ему: Кителя, Городинского, Военмора, Шадрину.

– О! Кто к нам пожаловал!
– И согбенно направился встречать гостей. Прошу, товарищи.

– Ай-я-я, товарищ режиссер. Нехорошо, - сказал Китель.
– Нужно уметь себя сдерживать. Когда есть проблема - ее нужно решать. Зачем же вы обижаете нашего...

– Да-да, виноват. Не знал, что товарищ Вишня представляет...

– Я показывал мандат, - на это заметил Военмор.

Товарищ Городинский шумно вдыхал воздух:

– Товарищи-товарищи, мы все-таки в театре... у меня комок в горле...

Товарищ Шадрина тоже глубоко вздохнула и сказала:

– Главное, чтобы войны не было.

– Ну, насчет войны - то отдельный разговор, - сказал Китель.
– Что же вы нам на сей раз приготовили?
– спросил Китель.
– У вас там, в фойе, яблоки цветут, арбузы, кочаны капю-юсты, - улыбнулся Китель.

– ВСХВ!
– каркнула Шадрина.

– Пьеса хорошая. Идейно-художественно выверенная, - говорил, волнуясь, Городинский.
– Правильная пьеса - жаль, что таких произведений недостаточное еще количество.

– Что, товарищи? Садимся?
– поинтересовался Китель, и представительная Комиссия дружно опускается в кресла.

М. спешит к своему рабочему столику, звонит в колокольчик. "Господи, - думает он, - дай мне силы прожить этот день. Если я переживу этот день, быть мне бессмертным".

– Внимание!.. Начинаем генеральную репетицию! Приготовились. Начинаем с реплики: "Не карай, владычица, смилосердствуй! Не по своей воле в колхозе!.." Пошли!

И печальный звон колокола, пение - из сумеречной глубины сцены надвинулась толпа. Пожилая колхозница кидается наземь, навстречу иконе:

– Не карай, владычица, смилосердствуй! Не по своей воле в колхозе!..

Над ней проносят икону. Колхозник, очень высокий, худой мужик, бросает в сторону косу, восклицает неожиданным басом:

– Мать-дева пречистая!
– и пролезает под икону.

Молодая девушка Наташа смотрит на него, зовет по имени, голос ее не слышен. Мимо проходит Фекла, которая кричит:

– Есть правда, есть! Не в колхозе обновилась матушка, пречиста головушка, не в колхозе, нет!

Наташа резко дергает высокого мужика за рукав:

– Семен Петрович! На вышке у тебя неблагополучно! Зачем косу зыркнул? Общественное добро. Подыми!

– Собственное!
– исступленно кричит пожилая колхозница.
– Сами наживали. Защитит теперь владычица от общественного. Уйду, уйду из колхоза, уведу сынов. Выводи, заступница!

– Обещали всех в достатке уравнять, - шамкает старушонка.
– Ни тебе иголки в дому, ни тебе нитки.

– Мое, нажитое!
– Высокий мужик отбрасывает косу еще дальше.
– Хочу берегу, хочу - прочь кидаю.

– С богатыми не судись, с сильными не борись, с господами не спорь, ведет контрреволюционную речь старушонка.
– А вы все это порушили, вот и нитки нету дома.

– То да се, да вместе наживем, - пританцовывает высокий мужик.
– А где у меня сапоги?

– У тебя их и не было, - замечает комсомолка Наташа.

– Не было, а я их желаю. Взялись богатить, так давай!

– Наша сивка, как общественну гонют, все в свой двор завернет! вопит какая-то бабенка.
– И скотина своего хозяина помнит, из чужих рук рвется к нему.

– Проглянула ты теперь, обновилася, божа мати, заступница, крестится старушка.
– Увидела нас. Сохрани, спаси, не причинны мы.

Молодая комсомолка Наташа не выдерживает:

– Где тебя увидишь! До земли в работе на хозяев скрючилась. Она б лучше распрямила тебя, чудотворица.

– Над святыней, девка, издеваешься? А?!
– ревет высокий мужик.

– Над старостью ругаешься, непутная. Ты, гляди, берегись!
– кричит старик.

Бабы с визгом окружают Наташу, хватают ее за руки, плечи, наскакивают:

– Чудо Бог явил, ты с издевкой! Как тянули наших мужей на кисельны берега, на молочны реки, ты всех больше разорялась!

– Чего с ней говорить? Поучить хорошенько. Вожжой поучить надо! волнуется Семен Петрович.

– В единоличном хозяйстве обновилася. Слышишь, девка подлая?
– шипит пожилая колхозница.
– Мало исщипать, истерзать тебя. Рушить наши хозяйства наталкивала... Нечего с ней канителиться, взогреть хорошенько, да к молебну в церкву пора. Ну-ка!
– рвется сквозь толпу к Наташе.

Старушонка поднимает батожок:

– Заголить ей подол, провести напоказ по селу, бесстыдницу, богохульницу.

– Заголяй подол!.. Хватай за руки!.. Дай покрепче в морду ей, чтобы не кусалася!
– вопит толпа и кружится в истеричном танце.

И звук колокола - дробный, тревожный. Потом раздаются рокочущие звуки мотора: на сцену выкатывает трактор "фордзон". Толпа в ужасе перед передовой техникой бежит прочь. Тракторист приподнимает битую комсомолку и они вместе поют:

– В закромах немалый запас. Что ни год, веселей живется! Обо всем, о любом из нас сам товарищ Сталин печется!