Провокатор

– Некондиционный?

– Да, Т-34?

...Фотокинорепортеры с большим увлечением и энтузиазмом снимали последствия странного сражения при ж/переезде. Из-за занавески на окне автобуса осторожно выглядывал Санька. Его русая голова утопала в иноземном кепи.

– ...И убитых нет?
– недоумевал генерал Мрачев.
– И раненых?
– Бросив в раздражении трубку телефона, прошел к секретной карте военного округа. Присутствующие генералы последовали его примеру.
– Так, здесь они продрались, - задумчиво проговорил.
– Хотя и могли прошмыгнуть... Куда это они?

– Эта дорога на белокаменную, - сказал генерал ВДВ.

– Шутиха им нужна, - заметил Артиллерист.
– Себя показали и нас наказали, канальи.

– И кто? Четыре старых дуралея!
– возмутился Ракетчик.

– Четыре Героя Советского Союза! Кажется, для нас это многовато? снова задумался генерал Мрачев.

– А дайте моим орлам взлететь соколами, - предложил генерал ВДВ.

– Танк - не бабочка!
– хмыкнул Связист.
– Может, с ними связаться по рации?

– Да нет у них связи, - отмахнулся Мрачев.
– Любопытствовал у директора. Не успели установить.

– Бардак! Ну?
– взялся за лысину Артиллерист.

– Дайте "Градом" щелкнуть!
– решительно предложил Ракетчик.

– Хочешь второй Кавказ здесь открыть?
– укоризненно спросил Мрачев. И обратился к генералу ВДВ: - Готовь, Виктор Степанович, своих небесных птах.

– Есть!

Над теплой степью и современной импортной техзаправочной станцией с небольшим трепещущим флагом летали птахи.

Скоростная магистраль была пугающе пуста. Из игрушечного жилого домика, выкрашенного в яркий кислотный цвет, выбрался пузатенький бюргер в шортах и майке - Фридрих Гесс. В его руках была зажата банка пива. Бюргер опустился на лавочку со столиком и, задумавшись о чем-то своем, национальном, медленно начал цедить пиво.

Из глубокой думы вывел его шумный приезд на велосипеде Василия, рубахи-парня и помощника-ученика. Вася на вертлявой веломашине был весьма хмелен:

– Фридрих! А я те самогонки из березовой табуретки!..

– Я не п'у тапур'етки, Вас'я, - укоризненно проговорил Ф. Гесс.
– Хде афто, Вас'я?

– Какие авто?
– не понял помощник, укрощая велосипед. Однако, осмотревшись, тоже удивился.
– Ё-мое! А где поток?

– Вся страна отдыхай?

– Может, того... путч?

– Пучч?

– Ну, революция! Ваши же Карл Маркс и Фридрих, кстати, Энгельс... Клара Целкин, да?.. Роза Шлюхсенбург, ну?

– О! Бог мой!
– в ужасе вскричал несчастный, обращаясь к небу.

Но небеса были безгласными, лишь пели в них жаворонки - предвестники грозы.

От ж/переезда, к облегчению войск, стартовал "Икарус", переполненный журналистской братией; стартовал по явному следу, оставленному траками Т-34. Вытирая грязное лицо обшлагом, подполковник, похожий на полевую мышь, проговорил нерешительно:

– Быть гражданской войне, я не я буду!

К месту чрезвычайных событий подкатили серебристый "мерседес" и еще несколько казенных автомобилей. Из "мерседеса" выбрались вальяжный Натовец и господин Костомаров. Медленно прошли вдоль обочины, глазея на поврежденную технику, облепленную бойцами, на ревущие тягачи, на суету командиров... За ними на расстоянии следовала группа сопровождающих лиц.

В мирной тишине летнего дня появился странный тревожный звук, будто идущий из-под земли. Фридрих Гесс тоже встревожился; беспокойно прошелся по вверенному хозяйству - в тени мехмастерской посапывал утомленный Василий; на столике, как артиллерийский снаряд, стоял бутыль мутного самогона, рядом с ним нервно позвякивал грязный граненый стакан невероятной емкости. Бюргер решился выйти на мягкий асфальт шоссе; присел на корточки для удобства слухового восприятия - гул приближался и был необратим, как рок.

Степной и вольный ветер врывался через открытый верхний люк в боевую рубку Т-34, гуляя по ней ощутимыми полевыми запахами. Старики молчали, отдыхали от первого боя после 45-го года. Лишь Ухов работал - вел боевую машину с веселой одержимостью. Он и сообщил экипажу:

– Командир! Вижу бензин!.. И человека... Чего делает-то?

Скорый Беляев вынырнул из верхнего люка и увидел: яркими красками пестрела бензозаправка, а на шоссейном гудроне сусличным столбиком застыл странный человек с ухоженным нерусским лицом.

– Хенде хох!
– веселя душу, заорал Беляев. И увидел флажок с крестом, реющий в чистой синеве русского неба.
– А это что такое, едреня-феня? Кресты фрицевские. А ну, вашу мать!..
– И нажал гашетку крупнокалиберного пулемета, срезая пулями примету чужого вторжения.

Фридрих Гесс окончательно изменился в лице, испуганно вздернул руки вверх и шлепнулся на свой крепкий бюргерский зад.

Трудно не согласиться с утверждением, что жизнь берет свое. Как я ни сопротивлялся, как ни брыкался, как ни проклинал моего директора моей души Классова, но он, непьющий и трезвомыслящий, отсек меня, одурманенного праздником, от восторженных пухленьких поклонниц, затолкнул, сука тревожная, в качестве мешка с дерьмом на заднее сиденье студийного автомобиля, хорошо хоть не в багажник, и мы, посредники иллюзий, вырвались на тактический простор ночных улиц.

На столице, как каинова печать, лежала мгла. Возникало такое, повторю, впечатление, что на всех столбах вывинтили лампочки.

– Куда это мы тащимся, мутило?
– возмущался я.
– Мало того что ты не дал насладиться прелестями жизни, так еще и везешь неизвестно куда!

– Мне известно, - ворчал мой друг.
– Ко мне домой.

– Зачем?

– Во-первых, я не хочу, чтобы ты превратился в рассохшуюся декорацию!

– Чего-чего?
– не понимал я.
– Классберг, ты объяснись! Ты, кажись, меня оскорбляешь?

– А во-вторых, там у нас встреча.

– С кем?

– С тем, кто может дать миллион.

– Пиздюлей?

– Нет, долларов.

– Это хорошо, блядь!
– потянулся притомленным организмом.
– А что ты, Классман, нес там по поводу декораций?

Мой приятель, который, вероятно, окончательно спятил от быстро меняющихся событий, принялся городить некую околесицу по поводу того, что жизнь - это игра и мы в этой игре - актеры, однако большинство населения даже не статисты, а скорее всего использованные декорации.

Надо признаться, образ мне понравился. Я так и сказал:

– Образ замечательный!
– Но дополнил товарища: - Однако это не касается меня. Пока есть у меня душа, я буду главным действующим лицом в этой сумасшедшей, но прекрасной жизни.

– Не говори красиво, - одернули меня.
– И не зарекайся. Как бы не пришлось ее заложить, душу-то.

– Не, - беспечно отмахнулся.
– Заложил бы, да больно уж она у меня того... некондиционная... как Т-34.

– Ну, это как на нее посмотреть.