Провожая солнце

Холодный плиточный пол, запах пота и плесени, тихие всхлипывания Алисы, прижимающей к себе своё любимое зеркало, по-быстрому собранные в стопку листы бумаги со стола с ценными записями и безысходность, граничащая с отчаянием самоубийцы, поглощающая меня всего. Я никогда не был так близок и к победе, и к провалу одновременно. Я почти стал автором своей истории, своей судьбы, но у шутника, пишущего её, видимо были другие планы.

— Мне страшно, — всхлипывая шептала Алиса, прижимаясь ко мне и крепко держа в руках самое ценное что у неё было — небольшое зеркало, в котором жила её лучшая и единственная подруга. Она вытерла слёзы рукавом своей ночной рубашки и посмотрела на меня. — Я боюсь, понимаешь, Андрей? Боюсь людей, которые стоят в нашем подъезде — Девочка из зеркала сказала, что они ищут тебя, представь, что будет, если найдут. Эти голоса за стеной, они всё громче. А мне страшно, так страшно, как не было никогда. Кто все эти люди? Они почти зашли в нашу квартиру! Что ты сделал такого, что за тобой пришли? Мне страшно, Андрей! Мне страшно из-за того, что с тобой происходит, из-за того, что происходит со всем в принципе. Страшно из-за того, что ты постоянно либо спишь, либо что-то пишешь, рисуешь, и выглядишь при этом очень, очень непонятно. А ещё грустно, наверное потому что ты перестал мне давать веселинки. Без них я и правда чувствую себя намного хуже, прости, что не верила тебе. Я хочу, чтобы всё было как раньше — без шума за стеной, без кучи бумаг на столе, без всего этого. Я хочу, чтобы ты как и раньше читал мне сказки перед сном, водил гулять в парк, включал колыбельную и расчёсывал мои волосы по утрам. Мне страшно, понимаешь?! Андрей, если ты можешь всё, то пожалуйста, верни всё как было.

Отчаяние, страх и мольба в голосе сестры заставили меня чувствовать себя ещё хуже. Как я мог допустить, что самое милое и маленькое создание, которое я должен был защищать от всего того, что могло её расстроить, теперь плакало, сжавшись на полу ванной. И какой я после этого брат, да и достоин ли называться братом вообще? Ведь ни один хороший брат так бы не сделал, ни один хороший брат бы не пугал родного маленького человечка. А я повёл себя глупо, безответственно, не просчитав всё, и теперь она плакала, обняв зеркало, а я чувствовал себя самым ужасным человеком на свете и дрожа от страха. Ужасная холодная пустота, смешанная со страхом, поглощала моё тело, не оставляя места ни для надежды, ни для любви, ни для чего из того, что могло бы дать мне силы изменить настоящее сейчас. Я был не просто загнан в ловушку — я был почти убит, и пусть моё тело всё ещё было здесь, в ванной, я уже не чувствовал ничего, кроме ужаса, от которого было не спрятаться и не сбежать, и, стоило мне закрыть глаза, пытаясь игнорировать всё происходящее, чтобы изменить своё восприятие реальности и саму реальность, как десятки невидимых рук обхватывали моё тело — я не видел их, но чувствовал даже лучше, чем холодную плитку на полу и горячие слёзы, бегущие по моим щекам.

Боль, рождающаяся в самом сердце, и, неприятным, обжигающим холодом растекающаяся по всему телу — самый ужасный, самый ненавистный мне вид боли. Такая боль — вспоглощающая и всеобъемлющая — никогда не проходит, она остаётся где-то в твоей крови, путешествуя по твоему телу, и, время от времени, снова возвращаясь в сердце, чтобы заставить тебя проживать её снова и снова. Эта боль не сравнима ни с каким другим видом боли — физической ли, моральной ли — она сильнее, ярче, она быстрее расползается из сердца к кончикам пальцев, она почти живая. Такая боль приходила ко мне только два раза: сегодня и в тот, ставший роковым для меня, вечер, когда мы в последний раз собрались всем классом, чтобы выпить и проститься со школьной жизнью раз и навсегда. Я до сих пор помню школьный актовый зал, вручение дипломов, длинные платья, золотистые ленты, чёрные волнистые, успевшие отрасти с начала десятого класса, волосы и зелёные, с рыжими солнышками в центре, глаза. Помню, как Гриша танцевал с Любой — все были так удивлены, что потом обсуждали их странный дуэт до самого утра. Помню, как Ира и Соня пришли в самых ярких платьях — красном и синем — так что мы за спиной называли их полицейской мигалкой. Помню речь директора, вальс, бокалы вина, прогулки вдоль речки, круглый шарик луны в небе, холодные руки Наташи, её тихий голос и её слова, вдребезги разбившие все мои мечты, которые я так долго растил и лелеял в своём сердце.

Выпускной — финишная прямая для любого школьника. Одиннадцать лет он учился, делал домашние задания, прогуливал уроки, списывал сочинения у друга (только не точь-в-точь, чтобы учитель не понял, что всё списано!), с кем-то дружил, кого-то любил. Одиннадцать лет плакался маме, что не хочет учиться, что больше не пойдёт в школу, что ему никогда в жизни не понадобится ничего из того, что он там узнаёт. И вот, спустя одиннадцать лет, ставших для него целой жизнью, он, наконец, прощается со школой, которую так сильно ненавидел, и на его глазах почему-то блестят слёзы. Неужели он будет скучать по нудным урокам математики, по иногда раздражающим одноклассникам и даже по злой, вечно ругающейся на детей, учительнице? Будет, ещё как будет. А пока что он улыбнётся, подарит классной руководительнице букет её любимых цветов, и пойдёт к своим друзьям танцевать, надеясь, что взрослая жизнь принесёт ему лишь радость и свободу. Я тоже когда-то был этим самым выпускником: в тщательно выгляженном костюме, с золотой лентой с надписью «Выпускник!», аттестатом в руках и блеском в глазах. Я должен был стать невероятно счастливым взрослым, наверное, самым счастливм на свете: жениться на Наташе, завести детей, мальчика и девочку, чтобы потом называть их Дима и Диана — эти имена нравились нам с Наташей больше всего, потом, может быть, построить собственный дом где-то на берегу моря или в горах, далеко от всех, и писать песни вместе с моей уже женой — я, как гений литературы, пишу текст, а она, как невероятно талантливый музыкант — ноты. Да, мы с ней должны были стать самой счастливой, самой любящей парой на свете, вот только у неё было совсем другое видение будущего.

Когда все торжественные и печальные речи были сказаны, танцы и песни исполнены, а учителя, патрулирующие школьные туалеты, чтобы там, не дай бог, кто-то не устроил вечеринку с выпивкой, разошлись по домам, мы вместе с «Б» классом направились в сторону парка, чтобы прогуляться вдоль реки, спеть песни и обсудить годы, проведённые нами в школе, теперь уже оставшиеся позади. Сладкие парочки шли, держась за руки, уже подвыпившие парни из параллельного класса громко пели, компания модниц во главе с Ирой с осуждением смотрели на девочек, которые для прогулки в парке сразу же после выпускного вчера сменили каблуки на кроссовки, потому то предпочли комфорт красоте, а я шёл где-то позади, внимательно вглядываясь в каждый силуэт, надеясь побыстрее встретить Наташу. Из-за её низких отметок и нежелания учиться она не была допущена ни к одному экзамену, поэтому этот праздник был не для неё, да и учителя не были бы счастливы видеть «вечно мрачную, отравляющую своим присутствием любой праздник», как выразился наш директор, Наташу. Но всё же она согласилась прийти в парк, сказала, что будет ждать меня у речки — понимает, как важен этот вечер для меня. И я шёл. Шёл за толпой счастливых выпускников, надеясь встретить её как можно раньше, чтобы потом сидеть где-то далеко от них, слушая как она поёт или разговаривая с ней о чём-то таком незначительном для всех остальных, но невероятно важном для нас с ней.

— Андрей, я здесь! — Наташа сидела на толстой ветви склонившейся над рекой ивы, и махала мне рукой. В свете луны её чёрные волосы отливали серебром.

— Привет! Спасибо что пришла, — я улыбнулся, глядя в такие родные зелёные глаза, вот только рыжие солнышки в глазах почему-то не улыбнулись мне в ответ.

— Присядь, нам надо поговорить.

Такой тон — холодный, неприветливый, отстранённый — мне совсем не нравился. Прокручивая в голове всё, чем я мог ненарочно обидеть Наташу, я сел рядом с ней, ожидая, что же она скажет. Заговорила она не сразу и как-то тихо, неуверенно.

— Слушай, я разговаривала с моей учительницей по фортепиано, — руки девушки тряслись, и мне хотелось обнять её, чтобы успокоить, но боялся, что сейчас такое действие с моей стороны лишь испортит всё, — и она сказала, что может продвинуть меня как хормейстера и помочь мне уехать от мамы с Антоном. У неё есть родственники, работающие в оперном театре, которые с радостью возьмут меня к себе, учитывая, что я довольно неплохо дирижирую. Она сказала, что они уже согласились, но…

На секунду Наташа замялась, опустила глаза, и, глядя на лунную дорожку на реке, ещё тише сказала:

— Мне надо будет переехать в столицу. Уже сейчас.

Переехать. Сейчас. Наташа уедет. Это всё, что я смог сообразить тогда — мой мозг словно отказался работать, сломался, а вместо разных мыслей там осталась лишь пустота.

— Я с тобой, — только и смог ответить я, хотя прекрасно понимал — это не так.

Я не смог бы уехать с ней, как бы сильно этого не хотел. Не мог оставить старую бабушку здесь одну, не мог просто взять и поменять всё, да и в столице меня никто не ждал. Я не мог ехать в столицу вместе с ней, так же как и не мог жить без неё. Ужас, смешанный с болью, родившийся в тот момент в моём сердце, медленно подполз к горлу и начал меня душить, не давая мне сказать или спросить ещё хоть что-то. Я просто сидел и смотрел на Наташу, которая пока что была так близко, и не верил, что совсем скоро её уже не окажется рядом.

— Ты же всё понимаешь, — покачала головой Наташа. — С моими отметками у меня никогда бы не было ни малейшей возмозжности жить хорошо. А тут — столица, оперный театр, хор — всё то, о чём я только могла мечтать, так, сразу. Я не хочу тебя оставлять, но у нас нет выбора — не будешь же ты жить в квартире у родственницы моей пианистки вместе со мной. Не пойми меня неправильно, но если я сейчас не воспользуюсь этой возможностью — останусь никем до конца жизни, и так и умру грустной, вечно ноющей эмо-девочкой с несбывшимися мечтами. Это не то будущее, о котором я мечтаю.

В тот момент мне стало всё понятно. А с пониманием пришло и отчаяние. Мы видели наше будущее совсем по-разному. Там, где я видел домик на берегу моря, музыкальную группу, двух детей: Диану и Диму, она видела несбывшиеся мечты и бессмысленное существование, там, где я хотел построить счастливую семью, она хотела уехать отсюда, вырваться из этой клетки. У нас были слишком резные взгляды на наше будущее, слишком разные планы, и сейчас менять что-либо было бы уже слишком поздно. Если бы я с самого начала дал ей почувстввать себя увереннее, безопаснее со мной, осталась бы она тут? Если бы я водил её по ресторанам на все карманные деньги, вместо того, чтобы помогать ей копить на учёбу, и дарил цветы, вместо глупых самодельных открыток, осталась бы она здесь? Если бы дал уверенность в завтрашнем дне рядом со мной, устроил всё так, чтобы ей не хотелось уезжать, мечтала бы она о семье так же как и я? Если бы у меня была возможность поменять прошлое, смог бы я изменить и её мечту?

— Подожди, Наташа… — прохрипел я, пытаясь сообразить хоть что-то, чтобы подольше поговорить с ней. — И что теперь нам делать?

Она пожала плечами так, словно я её уже совсем не волновал, но я слышал, как быстро бьётся от волнения её сердце и видел, как вспотели её руки.

— Делай что ты хочешь. О чём ты мечтал? Что хотел сделать после окончания школы? Ты свободен, можешь делать что хочешь, тебя больше ничего не сдерживает.

Она немного подвинулась, потом спрыгнула с ветки ивы на землю, развернулась и ушла, оставив меня одного. Это был наш самый короткий разговор. Самый короткий и грустный. Почему она так поступила со мной? Просто сообщила факты и исчезла, ничего не добавив? Я свободен, и это самое отвратительное наказание для меня. Я не хотел был свободным, я хотел быть с ней, хотел принадлежать ей. Мне не нужна была никакая свобода, если её не было рядом. Но у автора нашей истории были другие планы на нас, а у Наташи была другая мечта, которой я не мог лишить её. Всё произшло слишком быстро, слишком странно, слишком резко, слишком неожиданно, так что я, не до конца понимая, что же произошло, не мог даже заплакать.