Провожая солнце

— И что он в ней нашёл? — Соня артистично вздохнула, словно играла в каком-нибудь дешёвом фильме, а не сидела на уроке химии, безнадёжно пытаясь сообразить хоть что-то. — Она же ну… Странная…

— Разум мужчин — мистическая тайна, никогда не поймёшь, что у них на уме, — снова закатила глаза Ира. Кажется, закатывать глаза было её любимым занятием. — Интересно, он признается Наташе..?

— Кстати, да! — уже чуть громче ответила ей подружка, словно она хотела быть уверенной, что я услышу каждое слово, что они сейчас скажут. — Было бы мило, если бы он, например, проводил её до дома…

— Да-да-да! У неё ведь такой тяжёлый портфель. Она бы оценила, если бы Андрей предложил ей помочь.

Под конец предложения Ира уже говорила почти во весь голос, так что слышал её совет не только я, но и учитель.

— Ирина, Софья, отложить разговоры на занятниях! Или вы желаете заняться уборкой кабинета после урока?

Девочки резко дёрнулись, а потом замотали головами:

— Нет-нет, простите, Виталий Михайлович! — Соня опустила голову, сделав вид, что что-то записывает, а потом, немного наклонившись к соседке по парте, прошептала:-Надеюсь, Андрей понял наш намёк.

Ира лишь тихонько хмыкнула в ответ, и потом замолчала насовсем, показывая этим, что всё что хотела сказать, она уже сказала. Что за намёк я должен был понять и зачем они делают какие-то намёки я не соображал совсем: если они хотели, чтобы я проводил их до дома, почему не могли сказать об этом прямо? Любой парень из нашего класса был бы счастлив прогуляться с Ирой или Соней. А если они намекали на то, чтобы я предложил поднести портфель Наташе, то тут всё становилось ещё непонятнее: зачем им это вообще? Разве это не Ира постоянно смеялась с Наташиного стиля, и не Соня говорила, что ни один парень и не посмотрит в сторну Наташи, если она продолжит избегать людей? Но пусть мотивы красавиц мне были непонятны, то, что мне стоит подойти к Наташе, я понял наверняка — раз уже даже они говорили об этом, а потому, как только прозвенел звонок, я пулей метнулся на улицу, чтобы дождаться, когда Наташа выйдет из школы и я смогу поговорить с ней, не беспокоясь о толпах детей вокруг.

И Наташа вышла. Вышла в своей чёрной кожаной курточке и высоких ботфортах, глядя куда-то вниз и слушая музыку в наушниках, и, не обратив на меня никакого внимания, быстро направилась к калитке, отделяющей школьную территорию от старых грязных панельных домов, выстроенных рядами вдоль улиц.

— Наташа! — крикнул я, пытаясь привлечь её внимание, но девочка никак не отреагировала: видимо музыка в её наушниках звучала слишком громко. Опасаясь, что сейчас она уйдёт и я уже не смогу её догнать, я, перепрыгнув сразу через несколько ступенек, схватил её за рюкзак и во всё горло закричал:-Наташа, давай я провожу тебя домой!

Остановилась не только Наташа. Остановились все. Остановились, глядя на меня так, что моему сердцу тоже захотелось остановиться. Но уже через секунду школьники двинулись дальше, смеясь с того, как я, крича на весь двор, предложил Наташе провести ее домой, и обсуждая, согласится ли она на это предложение. А я так и остался стоять, не отпуская Наташин портфель, так что девочке пришлось постараться, чтобы повернуться, посмотреть мне в лицо, а потом, сняв наушники, спросить:

— Что-что?

От того факта, что моё предложение слышали почти все, кто находился в тот момент на школьном дворе, но не та, к кому я обращался, мне стало невероятно смешно, так что я глупо хихикнул, а потом, осознав, как нелепо выгляжу, покраснел, и пробормотал себе под нос:

— Наташа, давай я тебя провожу.

Девочка нахмурилась:

— Я тебя правильно поняла? Ты хочешь проводить меня домой?

Её голос звучал тихо, но я, несмотря на шум вокруг, слышал только его, как будто не существовало ни школы, ни орущих детей, ни смеющихся старшеклассников, ни ругающих кого-то учителей, ничего и никого кроме Наташи, которая стояла передо мной в своих странных ботфортах и смотрела так, словно я предложил ей совершить какое-то преступление мирового масштаба.

— Вообще-то да… — ещё тише ответил я. — Давай пойдём сегодня вместе?

— Ладно, — пожала плечами она. — Только свой портфель я понесу сама, а то ты в него вцепился так, как будто хочешь его украсть.

В тот день я впервые проводил её домой, глупо шутя и пытаясь завести диалог, восхищаясь её чёрно-розовыми волосами и тихим, мягким голосом. И тогда холодная осень с её мрачными пейзажами, опавшими листьями и глубокими лужами отходила на второй план, а рыжие солнышки в Наташиных глазах согревали меня лучше, чем то солнце, что пряталось за тучами на небе. И уже через некоторое время молча идти с Наташей со школы стало почти традицией. Мы не разговаривали, не шутили, не обсуждали школу или одноклассников, но это молчание было приятнее, чем любые разговоры, и когда мы, стоило чему-то привлечь наше внимание, переглядывались, мне казалось, что мы читаем мысли друг друга и нам вовсе и не надо слов.

А сейчас всё было по-другому. Я шёл домой, но уже не со школы, и в руках нёс не портфели, а забитые продуктами пакеты, да и девушка, которая шла рядом со мной, не была Наташей. Голова закружилась ещё сильнее, в глазах потемнело, звуки улицы стихли, и я почувствовал, как по всему моему телу медленно расползается странное чувство пустоты, словно из меня выжали всю жизнь, а потом, наполнив чем-то странно тёмным и тягучим, вернули на место мою пустую оболочку. Стоять на ногах стало невыносимо тяжело, колени согнулись сами по себе, а осознание, где я и что со мной происходит, полностью затерялось среди роя беспокойных мыслей, воспоминаний. Я отчаянно пытался открыть глаза, чтобы снова увидеть серое небо, жёлтые деревья и красный зонт девочки-хирурга, у которой я так и не спросил имя, но у меня ничего не выходило и всё что, я мог увидеть — лишь бесконечную пустоту, окружающую меня и захватывающую мой разум целиком и полностью. Последнее, что я почувствовал перед тем, как полностью потерять связь с миром — тёплые руки, обхватывающие меня сзади, не давая мне упасть.

Холод, пустота, боль где-то в районе живота. Я не ел слишком долго? Всё тело ломило, казалось, будто из моих вен выкачали всю кровь. Я не слышал и не видел ничего, и всё, что сейчас существовало для меня — тошнота и мерзкое ощущение где-то в верхней части тела. Я уже не чувствовал тёплых рук девушки, холодного осеннего ветра, земли под ногами, не чувствовал ничего, словно кто-то выключил моё сознание, отключил все органы чувств, и оставил мою душу болтаться где-то внутри пустого, почти безжизненного тела. Перед глазами пролетели последние дни: тарелка овощного бульона, Алиса с зеркалом, старый телевизор, народный хор, Наташа… Моя самая светлая, но так и не сбывшаяся мечта. Помнит ли она сейчас, как в старшей школе мы хотели пожениться? Она тогда сказала, что на свадьбу наденет чёрное платье, ведь белые платья носят только дурочки вроде Иры с Соней. Почему же сейчас она изменила своё мнение? Почему теперь дирижирует хору стоя в белоснежном платье в пол? Что происходило в её жизни эти два года? И помнит ли она меня? Нет, вряд ли. Эта Наташа — Наташа из телевизора, не была той, кого я так отчаянно любил. Перед глазами возникла новая картина: стол, заваленный бумагой, почти сточенный карандаш, одинокая мигающая лампочка на потолке, шум дождя, головная боль, какие-то запутанные философские размышления — прошлая ночь, когда я, мучимый бессонницей, пошёл на кухню, и там, в полном одиночестве, предпринял первую попытку творить. Это не было чем-то великим, чем-то таким, каким я хотел бы это увидеть, но это уже был маленький шажок вперед — если сегодня я смог изобразить такие родные черты лица на бумаге, то стоит мне постараться, и я смогу сделать что-то, что не делал никто и никогда раньше.

Проблема современного мира в том, что люди, полагаясь на науку, отвергают силу человеческой души, словно души не существует вовсе, а мы — лишь песчинки в бескрайней Вселенной. Вот только это совсем не так, и каждый из нас не песчинка, каждый из нас — Вселенная, огромная, запутанная, со своими маленькими тайнами и большими проблемами, катастрофами и победами, со своими особенностями. Мы все такие разные, но у каждого есть свой внутренний мир, не просто разум, а целый мир чувств, эмоций, переживаний, целый мир, не похожий ни на один другой, а потому смерть — не просто биологический процесс, а разрушение целой Вселенной. Ни один учёный никогда не сможет объяснить, как устроена человеческая душа, и поэтому весь современный прогресс бесполезен — пока человек не поймёт всех возможностей своей души он так и будет топтаться на месте, пытаясь при помощи глупой машины создать себе подобного, игнорируя то, что только способность души творить может помочь создать другую, некогда пропавшую Вселенную. Построить другого человека из своих воспоминаний, вдохнуть в него жизнь, отдав ему часть своего внутреннего мира — что-то невозможное для людей, полагающихся лишь на разум и отрицающих факт того, что каждый из нас почти что всемогущий.

Обрывки фраз, сказанных на каком-то непонятном мне языке (или это я забыл, как звучит мой родной язык?), капли воды, стекающие по моему лицу, удары по щекам, холод. Кажется, я медленно начал приходить в сознание. Я попытался открыть глаза ещё раз, и, словно сквозь чёрное облако, увидел обеспокоенное лицо девушки, склонившейся надо мной. Я не сразу сообразил, кто это и где я нахожусь, и только спустя несколько минут почувствовал деревянные доски скамейки под моей спиной, осознал, что капли, разбивающиеся о мои очки и стекающие по лицу — это дождь. Видимо незнакомка, увязавшаяся за мной, была права, и я правда потерял сознание от голода прямо на улице. Я попытался сесть, но мой мозг еще не включился полностью, так что я так и остался лежать под дождём на скамейке, никак не реагируя на попытки девочки-хирурга привести меня в сознание. А попытки у неё, между прочим, были весьма болезненные.