Пройти лабиринт
Шрифт:
– Это трудный вопрос. И ответ на него долгий и спорный.
– И все же? Можно просто взвесить все "да" и "нет", и дать короткий ответ.
Генрих Максимович на несколько секунд задумался.
– В прочем, думаю, что все же счастлив, - растянуто, ответил он.
– Но там, где-то в глубине, вы плюетесь на свою судьбу, и считает, что многое у вас не сложилось из-за каких-то там её прихотей. Нам рассказывают о воздаянии и награде, но наступающих когда-то, потом. В той жизни. А в этой: мы либо миримся и несем груз
– Что именно?
– Если бы я знал, то не застрял бы здесь... у врат... Если бы правда была бы такой однозначной, то не было бы столько религий, столько теорий и прочего... А вдруг все же правы вы?
– Сомневаетесь?
– Нет. Просто рассуждаю... И потому стою у озера... Кстати, у вас клюёт.
Генрих Максимович чисто автоматически схватил удочку. На крючке болтался карасик килограмма полтора...
35.
Сегодня был какой-то мутный рассвет. На расстеленной кровати сидел в синей пижаме Генрих Максимович.
Он проснулся неожиданно. Вдруг открыл глаза и сел. Его густая черная шевелюра была взъерошена, как бывает после ночного отдыха.
Рядом пошевелилась жена.
– Ты чего?
– она прищурено поднялась на локоть и посмотрела на часы.
Генрих Максимович как-то перепугано на неё посмотрел.
"Глаза!.. Его глаза!
– доктор судорожно выдохнул.
– Как у животного... нет, как у рептилии..."
Он напряг память. Он точно помнил, что уже видел такие глаза.
И было это... и было это... и было это в зоопарке в террариуме.
Такие глаза он видел у питона. Еще тогда, глядя в них, он почувствовал мороз по коже. Хорошо, что змея была за стеклом.
Генрих Максимович, покачиваясь, поднялся и поплелся в ванную комнату.
На секунду-другую ему снова вспомнились глаза Велора: они казались ему очень огромными, без белков.
И приснится же такое!
Он усилием воли попытался развеять неприятный осадок, но разум, терзаемый одной мыслью, не хотел сдаваться.
"Кто ж это был? Чьи это глаза?.. И еще эта рыба!" - Генрих Максимович открутил кран и сделал глоток, вспоминая вчерашнего карася на крючке.
"Что же он там рассказывал?" - Генрих Максимович напряжено пытался сложить мозаику непонятных символов и слов, которые в тот день так и сыпались из Андрея.
Он говорил о каких-то произвольных ограничениях, которые опутали наш мозг.
– Помните такого математика - Лобачевского?
– спросил Андрей.
– Да, кажется, был такой. И что?
– По его мнению, мы слишком ограничили себя, так сказать, "евклидовым миром". На примере, могу объяснить так: наша Солнечная система состоит из ряда планет, спутников, метеоритов, да и самого солнца. Чтобы попасть, скажем, на Марс, надо построить ракету и несколько лет лететь. Так?
– В общем-то, да.
– А если проследить
логику размышлений Лобачевского... хотя хочу оговориться сразу: возможно, он именно так и не думал! Так вот, если я буду следовать его логике, то на Марс смогу попасть также, как если б он был в соседней комнате.– Не понял, - Генрих Максимович растерялся.
– Я не смогу с математической точностью вам объяснить сказанное, скажу лишь, что мы с вами живем до сих пор на "плоской Земле", стоящей на слонах, и плывущей на черепахе. А увеличив размерность данного пространства, мы с удивлением бы обнаружили, что "Земля-то круглая". А еще увеличив, вдруг бы осознали, что и Марс, и Венера, и Солнце, это такие же части нашей "Земли", как комнаты в доме. Но еще раз оговорюсь - мои слова представляют собой лишь сравнение того, что в реальности нас окружает.
– То есть, по-вашему, иные... иные... иные пространства действительно существуют?
– Ну да.
– И мы сейчас сидим на берегу озера, которое расположено где-то в Голландии?
– А что вас удивляет?
– Почему я всего этого не вижу?
– Вы - житель "плоского мира".
– Ерунда какая-то!
– Н-да!
– Андрей, казалось, расстроился.
– Как говорил когда-то Фейнман, что мы всегда можем опровергнуть теорию, но мы никогда не можем доказать, что она правильна...
Где-то в глубине квартиры тихо зазвонил телефон. Слышно было, как встала жена и, что-то ворча себе под нос, она поплелась снимать трубку.
Генрих Максимович тяжело опустился на край ванны.
– Иди, это тебя!
– заглянула жена.
– Кь... кто там?
– Не знаю... По работе кто-то.
Доктор поднялся и, не спеша, поплелся в залу.
– Да?
– грубым голосом произнес он в трубку.
– Он пропал... совсем...
– Кто пропал?
– Да этот... Из третьей... Андрей...
Путаясь в носках, забывая застегнуть ширинку, Генрих Максимович пытался собраться. Все валилось с рук.
– Пропал.... Пропал... Как это?
Не позже, чем за десять минут, Генриху Максимовичу удалось все же собраться. Выскочив в совершенно темный коридор лестничной площадки, он доковылял до лифта и нажал на ощупь кнопку вызова.
Запахло кофе. Кто-то из соседей видно варил его в турке.
– Та где же ж ты!
– доктор снова нажал на кнопку, но лифт, не спеша, поднимался к нему на этаж.
Остановился он с громким лязгом стареющего механизма. Полуживая лампа резанула по глазам, уже привыкшим к темноте.
Входя и попутно нажимая на кнопку первого этажа, Генрих Максимович полез в портфель, пытаясь одновременно вспомнить какую-то важную мысль и найти бумаги Андрея.
Внизу уже ждало такси. Водитель устало зевал, глядя по сторонам.
– Доброе утро!
– поздоровался он.
– Как всегда?
– Да-да.
Генрих Максимович вспомнил, отчего проснулся: дневник. Он во сне читал чей-то дневник. Пожухлые страницы, выцветшие чернила, но все слова были разборчивы.