Прозаические миниатюры 2010-2017 гг

– Увидишь. Верь.

– Алло. Алло! Андрюша! Андрюшенька! Аллооооооооооо!

Я не увидела его.

Мне не дали следовать за ним, мне ничего не дали; пригрозили, что сгноят в психушке. Я не отступилась. И началась охота: то машина чуть не сбила, то в метро на эскалаторе толкнули, то в подъезде какой-то бомж чуть не зарезал. С работы уволили на основании какой-то засекреченной бумаги. Ночами я не спала, а днем боялась выходить из дома. Хотела было... но тут звонок. Я к телефону. А там гудки, гудки, гудки... А потом - автоматическая запись нашего разговора... Очнулась в психушке, зав. отделением мне сказал, что била и крушила все кругом, оттого соседи и вызвали милицию, ну а милиция... И вот я здесь, как они мне и обещали. Мама! Что же ты не ищешь меня? Друзья, родные, где вы? Что они с вами сделали? Пять лет меня никто не посещал. А потом мне передали письмо, точнее листик бумаги, исписанный мелким подчерком от следователя Андрея... но теперь это уже не имеет никакого значения... Андрея нет; меня, как оказалось, тоже... по документам я без вести пропавшая...

12-13 января 2013

Неисповедимы пути Господни

Мне бы вернуться ненадолго в полупустую квартиру, где окна зашторены плотным тюлем, и солнечный свет мягко ложился на паркет, по которому ступала я босая... Длинная зала, разделенная висящими поперек полупрозрачными тканями, напоминала анфиладу. Когда ты открывал дверь, сквозняк, проносясь по ряду комнат, трепал воздушные стены, поднимая их под потолок. Дверь закрывалась, и занавески плавно опускались. В эти минуты ты всегда мог обнаружить, в какой из комнат я нахожусь, ожидая тебя.

Ты появился, чтобы мое сердце познало страдание. Ты появился, чтобы обезличить меня. Но стоит ли об этом говорить?

Страдание привело меня к Богу. Мои творческие способности зашкаливали. Я реализовалась в полной мере. Ты же - полностью деградировал. Стыдясь твоего имени, я убрала все посвящения, которые принадлежат тебе по праву.

21 января 2013

Спиной к Богу

Я хотел поговорить с ней. С девушкой, которую убил. Убил своей трусостью. Трусость - мое призвание. Трусость - это то, что выгодно отличает меня от других. Потому что в остальном, я такой, как все.

Я иду по коридорам сна, а за каждым углом меня поджидает трусость и говорит мне: "Ну что, дружочек, ты сегодня кого-нибудь предал? ась?"

Девушка, которую я убил, как-то сказала мне, что лучше бы меня не было. Но я существую, а ее нет. Я вижу ее на набережной Невы, держащую картонный домик. Она - сама укор. Но я не чувствую вины. Иуда не покаялся, хотя и раскаивался в содеянном, прежде чем удавиться. Я же ни в чем не раскаиваюсь и покаяние мне неведомо. А еще, я прирожденный альфонс. Бедность толкнула меня на постоянное выманивание денег у благосклонных ко мне женщин. Сейчас я подкупаю их доверие жалостью (врать-то я умею), но скоро придется расплачиваться телом. (А ведь когда-то я мечтал испытать близость только с любимой девушкой). Ну, ничего. Я и с этим справлюсь. Мечты мечтами, а жизнь жизнью. Так вот, к чему я это все? А-а... мне надоел этот призрак на набережной. Как бы его убрать? Не знаю, с кем посоветоваться. (Видимо, остатки совести где-то бродят у меня в крови). Тут подбежала трусость и, толкнув меня в спину, с жаром зашептала, плюясь слюной: "На колени, холоп! Люцифер идет. Сам! Проси, бездельник, что хочешь. Такая честь!" Упав на колени, я сильно ударился лбом. В голове помутнело. Потом я почувствовал приятный холод. Это был холод его глаз. Я чувствовал взгляд всем своим существом. Стоя на карачках с опущенной головой, я спросил - как мне убить остатки совести. Люцифер молчал. У меня задрожали руки, молчание длилось слишком долго. Я не смел повторить вопрос, но и ответа не услышал.

Когда открыл глаза, было далеко за полдень. В комнате, которую я снимал, стоял затхлый запах. Я включил мобильный телефон, и, увидев дату, даже свистнул. Ого! Проспать пять дней! И тут заскрипела дверь, и в щель пролезла трусость. Она молча села на краешек кровати, вздохнула и сказала: "Понимаешь, ты еще мало кого убил, чтобы потерять совесть". Спасибо, говорю, утешила. "И вообще для Люцифера ты маленькая сошка", - добавила трусость и, зевнув, растянулась на постели. Я закрыл глаза. И вновь увидел девушку с картонным домиком на набережной Невы. Но уже не почувствовал в ее взгляде укора. Призрак мне был безразличен. В эту минуту трусость нежно погладила меня по щеке и, прильнув к губам, проурчала: "Поздравляю, милый, я в тебе не ошиблась".

10 февраля 2013

Временное бесчувствие

– Поговори со мною, доченька? Что же ты молчишь, кровинушка моя? На кого ж хотела меня оставить, родненькая моя? Каково б мне было жить без тебя, доченька моя? О-ой, Господи! Господи, Боже мой... Ты ж у меня самая красива, самая умная. Загляденье, а не девочка... О-ой... Да что же это - молчит... Молчит девочка моя... Не ест, не пьет... А мне-то что делать? Мы ж с тобой одни, не привыкшие беду, что белье, на веревках-то вывешивать. От кого помощи-то ждать? Ой, плохо мне... сердце... сердце колет...

– Мама...

– Здесь я. Здесь, родимая.

– Мама...

– Тут я. Рядышком, - и руки дочери поцелуями покрывает.

– Я справлюсь, мама...

– Да. Да, милая. Спасибо тебе... Коли сочтешь сказать - скажешь, а нет, так я и расспрашивать не стану, только б душу твою понапрасну не теребить. Спать-то не хочешь? Уж который день сидишь ни жива ни мертва. Поспать бы тебе...

– С тобой, мама.

– Со мной. Конечно, со мной. Пойду постель стелить. Может, и чайку горячего с сахарком, как ты любишь?

– Выпью...

– Сейчас. Согрею. Я быстренько.

– Мама!

– Что милая?

– Мамочка моя...
– голос ее задрожал, она привстала со стула и протянула руки навстречу подбежавшей матери, что подхватив ее, обняла и крепко к себе прижала.

– Золотко ты мое ненаглядное, поплачь, поплачь, - и все поглаживала ее по голове, поминутно целуя в затылок. А та уж рыдала, уткнувшись в грудь, как ребенок.

– Поплачь родимая... Слезы выйдут, беда хвост прижмет. Справимся. Не для того я от бомбежки уцелела, чтобы доченьку раньше себя схоронить...

– Мамочка...

– Тут я. Рядом, милая...

– Не уходи...

– Не уйду, куда мне уходить? Сейчас только чаек попьем и спать ляжем. А придет день - и свадебку справим, и внуков мне народишь. Все у нас будет.

– Как в сказке?

– А чем сказка плоха? Как в сказке жить будешь. Мне, ты знаешь, - и мать приподняла лицо дочери, нежно утирая ее слезы, - гадалка что сказывала?

– Гадалка?

– Ага. Чудом уцелела. Тогда ведь цыган и евреев вырезали нещадно. А я в госпитале нянечкой работала, за больными ходила. А она возьми да и скажи, что жизнь моя хоть и трудная будет, зато дочь счастливая. Я-то решила, что в бреду она, у меня-то и жениха не было. Шестнадцать тока минуло.

– Счастливая?

– Счастливая... так и сказала. Ой, да ты уж в дреме. Спи... детонька моя. Сон лечит.

18 февраля 2013

Экстравагантная

– Моя жена... она такая утонченная, понимаешь?

– Понимаю.

– Да ни черта ты не понимаешь!

– ...

– Я говорю, она как изогнется в какой-нибудь позе.

– Э, это ты о чем? В постели что ль?

– Да ты, я вижу, конченный дурак. Стал бы я тебе о таком рассказывать.

– Ну... ты это, не серчай. Сам знаешь, три месяца голодный...

– Голодный он! А я не голодный?

– Че, отказывает?

– Да щас! Все равно не хватает. Слушай, ты в какую степь меня завел?

– На Рублевке мы.

– Сам вижу, идиот. Я говорю, куда клонишь, дурак?

– Э, Михась, я ведь и обидеться могу...

– Ладно. Проехали.

– Может, завернем куда. Виски выпьем?

– Валяй...

– Ну так вот, я и говорю, жена у меня слишком уж утонченная, элегантная вся такая, экстравагантная...