Пружина для мышеловки
Шрифт:
Наверное, потом она захотела бы написать о переживания человека, давшего ложные показания и упрятавшего в тюрьму невиновного. Тоже интересный человеческий материал получился бы. Народ будет зачитываться книгой, где с такой силой и правдивостью описан страшный нравственный опыт.
А может быть, ей захотелось проверить, что она будет чувствовать, если доведет родного брата до самоубийства? И это послужит хорошим материалом для очередной книги. Или она убила брата? Вытолкнула из окна? И одновременно решила две задачи: предотвратила дальнейшие убийства, которые заставили бы всех понять, что Личко осужден напрасно,
Господи, как чудовищно…
Но так или иначе, остается еще один вопрос: почему погибла Лена Шляхтина? Покончила с собой? Или все-таки кто-то ее убил? Кто? И почему?
И еще вопрос: что искал Ситников-Клюев в бумагах Истоминой? Историю брата-убийцы и сестры-наблюдателя? Глупо. Эта история давным-давно опубликована в романе Истоминой «Сестра», впервые напечатанном в 1977 году в журнале «Алтай», и Ситников наверняка его прочел, если интересовался творчеством молодой писательницы, подруги Лены Шляхтиной. А даже если и не прочел, то все равно: зачем ему дневники, записные книжки и рабочие наброски, если есть изданный роман? Значит, не это. А что? И почему не тогда, а только сейчас? Какой еще тайной владела Шляхтина? Чем еще она могла поделиться с Майей?
– Я отпускаю вас под подписку о невыезде, – скучно проговорил тучный краснолицый следователь, не глядя Олесе в лицо. – Попрошу никуда из Москвы не выезжать без моего ведома и разрешения. Это понятно?
– Да. Спасибо.
– И молите бога, чтобы ваш свекор выжил. Тогда, может быть, все обойдется тяжкими телесными повреждениями, а не покушением на убийство. Статья другая, срок поменьше. Вам понятно?
– Да, – тупо повторила она и зачем-то снова добавила: – Спасибо.
На улице ее ждал муж.
– Гриша!
Олеся бросилась к нему, но Григорий отвернулся и молча пошел к машине.
– Гриша, меня отпустили под подписку.
– Знаю. Я заплатил. Садись, поедем.
– Домой?
– Нет, в больницу к отцу.
Она покорно забралась на переднее сиденье джипа и сжалась, обхватив себя руками. Сейчас придется объясняться. Что сказать? Что сказал Вячеслав? Как он объяснил то, что произошло? Следователь не сказал об этом ни слова, только задавал ей вопросы, и там, на квартире у Ситникова, и в своем кабинете. Две ночи она провела в «обезьяннике», но ни теснота, ни грязь, ни вонь, ни сомнительная компания, ни отсутствие привычных удобств не показались ей такими уж пугающими по сравнению с тем адом который, воцарился у нее в душе.
Несколько минут прошло в гробовом молчании, потом Григорий заговорил:
– Зачем ты сказала, что отец пытался тебя изнасиловать? Это же вранье. Он не мог.
– Не мог, – тихо согласилась она.
– И что? Зачем ты это сказала?
– Я думала… – она тяжело перевела дыхание. – Я думала, что убила его. Ему теперь все равно, а у меня будет самооборона или как там это называется… Самозащита.
– Но ты его не убила. И что теперь? Как нам с этим жить? У меня будет отец-насильник, похотливый старый козел, польстившийся на мою же жену, на собственную невестку? Ты так себе это представляешь? Или как?
– Гриша, я…
– Молчи, идиотка, – в его голосе послышалось презрение. – Если ты думаешь, что я заплатил следователю за то, чтобы тебя выпустили под подписку,
потому что безумно люблю тебя, то сильно ошибаешься. Я не стану обсуждать с тобой свои чувства к тебе, которые были раньше. Это уже не имеет значения. Значение имеет только то, что больше я тебя не люблю. Я тебя ненавижу. Ты – глупая мразь. Ты стреляла в моего отца, и для меня этого достаточно, чтобы вычеркнуть тебя из своей жизни.– Тогда зачем? Зачем ты дал взятку, чтобы меня выпустили, если ненавидишь?
– Чтобы все было проще. Чтобы ты могла договориться с папой. Чтобы вы дали одинаковые показания.
– О чем?
– О том, что это было неосторожное обращение с оружием. У отца был пистолет, уже давно, и все об этом знали, ты попросила посмотреть, вертела в руках, сняла с предохранителя… что-нибудь в этом роде. Я нанял хорошего адвоката, он тебе все объяснит.
– Зачем? – снова спросила она, глядя прямо перед собой на идущие впереди машины. Почему-то это если и не успокаивало, то по крайней мере давало возможность сдерживаться и не плакать. – Пусть меня посадят, мне все равно.
– А тебя и так посадят, – холодно ответил муж. – Вопрос только в сроке, на который тебя упекут, и в нашей репутации. Я не могу допустить, чтобы мой отец оказался пошлым насильником, а я – сыном пошлого насильника. Этого не будет. Никогда. И если для этого тебе придется сесть надолго, значит, сядешь.
– А если я не соглашусь? Если не стану говорить про оружие? Пусть будет самооборона, за это меньше дадут, а могут и вообще не посадить. Ты думаешь о своей жизни, а мне приходится думать о своей.
– Если ты не согласишься, я дам такие показания, что тебя упекут за умышленное убийство из корыстных побуждений. По этой статье срок еще больше. Ты поняла, кретинка? И не пытайся со мной торговаться. Будет так, как я сказал, и никак иначе.
Они свернули на забитое машинами Садовое кольцо и встали в огромной беспросветной пробке.
– А теперь ты мне расскажешь, что у вас там произошло и почему ты стреляла в отца. Только не смей врать. Я хочу знать правду.
Правду… Какую правду? Такую, которая ему понравится?
– А что говорит Вячеслав Антонович? Как он тебе это объяснил?
– Никак не объяснил. Он в тяжелом состоянии, в реанимации. Говорить не мог, когда я был у него.
– Вот у него и спроси, когда он сможет разговаривать. Что толку в моих словах, если ты меня ненавидишь? Ненавидишь – значит, не веришь.
– Конечно, не верю. Но мне хочется услышать твою версию.
– Это было неосторожное обращение с оружием, – твердо сказала Олеся. – Именно то, чего тебе и хочется. Так что можешь не волноваться.
– Зачем же ты сказала про изнасилование?! – заорал Григорий. – У тебя что, мозгов вообще нету? Как у тебя язык повернулся ляпнуть такую глупость?
– За убийство при самообороне меньше дадут.
– Значит, можно марать грязью чужое имя, чтобы себя выгородить, да?! Можно втаптывать в дерьмо меня и отца, людей, которые тебя любили, заботились о тебе, как о родной, да?! Ты не просто глупая мразь, ты… ты…
Он, задыхаясь, искал подходящие слова, лицо покраснело, на виске вздулась вена. Олеся прикрыла глаза и оперлась затылком о подголовник. Следователь сказал, что если Ситников выживет, ей будет лучше. Нет, лучше бы он умер…