Прямо сейчас

Писатель так увлекся своими россказнями, что не замечал, как выпивает рюмку за рюмкой. Однако не столько истовость Кутыкина в употреблении спиртного, сколько его неуемное словоизвержение начало тревожить Ольгу. Было обидно, что он совершенно позабыл о том, что перед ним сидит женщина, которую он пригласил к себе с явным намерением соблазнить. И очень скоро чувство досады стало преобладать.

Писатель обращался к ней как к коллеге. И только. Ему определенно нравилось, что она понимает его с полуслова, и это, очевидно, так вдохновляло его, что он говорил и говорил. Уж она и томно улыбалась ему. И демонстративно расстегнула две пуговицы на своей белой кофте-сорочке, говоря, что, мол, надо же, какая выдалась жаркая ночь (причем слово «жаркая» было произнесено с особым нажимом). И пару раз наклонялась за как бы случайно оброненной на пол зажигалкой, демонстрируя то, что скрывалось, несмотря на расстегнутые пуговицы, под кофтой – все без толку. Ни на грудь ее, ни на какие другие места, достойные алчных мужских взглядов, писатель не обращал внимания, лишь иногда невидяще посматривал ей в глаза. И хуже того, постепенно Кутыкин перестал даже изредка взглядывать на Ольгу. Токуя глухарем, он, казалось, вовсе забыл, что рядом есть кто-то еще, и теперь либо смотрел в угол комнаты, либо закатывал глаза к потолку.

Ольга решила пойти ва-банк. Про свои не очень гладко бритые икры ног она уже не думала. Вернее, на секунду она вспомнила о них, однако рассудила, что Виталий уже достиг степени опьянения, когда мелочи вроде небритых икр не имеют ни малейшего значения. Гораздо более актуальным было то, что Кутыкин откупорил вторую бутылку. Было ясно, что уже в ближайшее время он может допиться под свое монотонное бормотание до коматозного состояния и таким образом окончательно выпадет в качестве мужчины из формата свидания. Ольга даже мысленно произнесла фразу, которую сценаристы телесериалов традиционно вкладывают в уста медсестер при виде умирающего пациента: «Мы его теряем!».

* * *

А между тем в другой части центра Москвы, в самой центральной части центра, в Кремле, тоже прозвучала эта фраза: «Мы его теряем!» Она прозвучала из динамика аппарата видеосвязи на столе президента Российской Федерации Владимира Ивановича Паутова, а произнесена была в микрофон в Беловежской пуще, в летней резиденции белорусского президента Антона Максимовича Микулова. Но сказал это не Микулов, а его бессменная в течение последних двенадцати лет правая рука, министр безопасности Белоруссии Владислав Сидорович Чернега.

– Слава, – обратился Паутов к экрану, с которого на него смотрела седовласая голова встревоженного Чернеги, – мы ведь с тобой сто лет друг друга знаем. Ты можешь без вот этих вот, – Паутов ладонью показал над столом плывущую зигзагом рыбу, – просто объяснить, что происходит? Я понял, что Максимыча инфаркт свалил. Но на хрена мне-то так срочно вылетать в Минск?

– Он совсем плох. Врачи говорят, может уйти в любую минуту. И он просит. Говорит, что соберется с силами и сделает с тобой совместное видеообращение к белорусскому народу и к народу России, – на экране было видно, как Чернега округлил глаза и немного подался вперед, словно хотел сказать нечто секретное на ухо близко сидящему от него собеседнику. – Хочет перед смертью объявить о том, что подписал с тобой соглашение о полном воссоединении России и Белоруссии. То есть фактически, Володя, речь о том, что теперь ты становишься президентом объединенного государства. Понимаешь, какие перспективы?

* * *

Ольга встала, расправила плечи и с рюмкой в руке подошла к развалившемуся в кресле осоловевшему Кутыкину.

Он посмотрел на нее и смолк.

Она сказала:

– За все это надо выпить.

– С удовольствием, – проговорил писатель, пытаясь придать своей пьяненькой улыбке игривость, и взял рюмку с журнального столика.

– На брудершафт? – сказала Ольга.

Он, кряхтя, стал собирать себя в кресле, чтобы встать. Но она не дала Кутыкину подняться и сама села ему на колени.

Через минут пять возни, неуклюжих объятий и поцелуев, которые Виталий, по всей видимости, старательно исполнял в качестве прелюдии, Ольга нетерпеливо выдохнула и, встав с его колен, начала раздеваться. Впрочем, Кутыкин к этому моменту уже несколько раззадорился, а когда она резко поднялась, сообразил, к тому же, что следовало бы пошевеливаться энергичнее, и взял себя в руки. Он неожиданно не без элегантности встал с кресла и, тоже раздеваясь, сказал:

– Пойдем в спальню?

Однако в спальне, на широкой кровати, в которую они легли, дело все равно не заспорилось. Виталий еще некоторое время потискал Ольгу, затем притянул ее руку к своему паху. Но когда нежные поглаживания помогли наконец с эрекцией, он вопреки ожиданиям Ольги даже не попытался заняться с ней сексом. Беллетрист томным голосом сказал: «Погоди, я лучше сам» и, отставив ее ладонь в сторону, принялся работать собственной рукой.

Кутыкин, отвернувшись от нее, мастурбировал, а она, лежа на спине и заложив руки за голову, глядела в потолок. В голове ее вертелись слова «Превратности любви», которые довольно быстро показались ей не очень-то своевременными. Гораздо более своевременной, подумала она, было бы фраза «Ну, не еж твою мать?».

Ольга была разочарована. Вместе с тем трудно сказать, что именно расстроило ее в большей степени – странный способ секса или смутное предощущение потери той магии, что привела ее в кровать Кутыкина. Как ни крути, до этого момента ей казалось, что между ними возникло некое особое чувство, некое взаимопонимание, которое возможно только при встрече родственных душ. Во всяком случае Кутыкин дал ей множество прямых и косвенных поводов так думать. А сейчас… Она стала припоминать, как все у них было этим вечером, и ей почудилось, что расстраиваться она начала чуть раньше, когда села на колени Виталию – уже тогда она по его движениям почувствовала, что ничего у них не получится. Была в его ласках какая-то фальшь, какая-то недострасть. Вот что было обидно.

Она не знала, что и делать. Встать и пойти выпить? Было бы очень кстати. Или подождать – может, это все-таки для него лишь разогрев и он сейчас займется сексом с ней, а не со своей рукой? Но Кутыкин продолжал самозабвенно онанировать и на Ольгу не обращал никакого внимания. Похоже, ему от нее в этом смысле уже больше ничего не было нужно. «Понятно, – подумала Ольга, – почему он до сих пор ни на ком не женился. Кто ж за такого пойдет?». Тут ей на память пришла рыжая Вуди. Интересно, почему эта Вуди вцепилась в Кутыкина – при такой-то специфической сексуальной жизни с ним? Хотя чему удивляться? Многие женщины готовы разыгрывать роль музы при несостоятельных в сексе знаменитостях. Это дает определенный статус, позволяет вертеться в «светских кругах», среди известных и богатых людей – там, глядишь, можно и другого влиятельного мужчину подцепить, но уже с более или менее нормальной психикой и сексуальными привычками.

Тем временем Кутыкин кончил, пробормотал извиняющимся тоном что-то про «много водки» и про то, что, «вообще-то, так редко бывает», и пошлепал босыми ногами в ванную комнату.

– Ну да, «редко бывает», так я и поверила, – тихо сказала Ольга, когда он закрыл за собой дверь ванной.

Она встала с кровати и вышла в комнату, где стоял письменный стол, на котором был монитор и клавиатура с мышью. Она присела на стул и машинально стала барабанить пальцами по столу. Желание выпить пропало. Наоборот, она окончательно протрезвела, и сейчас это состояние было к месту и больше устраивало ее. «Надо ж было так вляпаться, – подумала она. – Сама виновата. Можно было сообразить по его виду, что он не очень-то жаждет трахнуться. И незачем было лезть к нему на колени. Дура! Хотя кто же мог предположить, что сам крутышка Виталий Кутыкин окажется… Даже и не знаешь, как назвать этот маразм». Тут Ольга вспомнила словечко, которое отпустила в кафе Матильда, когда втирала писателю перец в глаза – «дрочила». Да, это, пожалуй, в точку. Девушка, без сомнения, знала, о чем говорит.

Пора, наверно, ехать домой, устало решила Ольга. Все это надо спокойно обдумать. Хотя и сейчас понятно, что любовниками они быть не могут. Не говоря уже про более серьезные отношения. Ходить в женах, или пусть только женщинах, знаменитого писателя и ради этого терпеть такую половую жизнь с ним – нет, такое хамелеонство было не для нее. Что дальше? Предложить ему быть друзьями и тем самым послать к черту? Других вариантов вроде быть не может. Хотя почему бы им и вправду не остаться добрыми знакомыми? Если его это устроит.

Ольга услышала, как открылась дверь ванной комнаты, затем – приближающиеся шаги.

Кутыкин вошел в комнату, мрачно глядя себе под ноги, и, не заметив сидящую за монитором Ольгу, сразу направился к журнальному столику. Налил себе водки, выпил.

Ольге стало жаль его. Он же наверняка пребывает в беспросветной, тотальной депрессии из-за своей неспособности быть полноценным мужиком.

– О, ты здесь! – бодряческим голосом воскликнул Виталий. – Уже ваяешь наш совместный проект?

– Какой проект? – Ольга не поняла, о чем речь, отметив про себя лишь, что, возможно, она напрасно думала, будто Кутыкин чрезмерно страдает по поводу своей мужской неполноценности. Хотя, с другой стороны, вполне вероятно, что безмятежность его фальшива, быть может, он таким образом только пытается уверить себя, что у него все в порядке.