Прямой эфир

— Наплюй, — я стараюсь говорить как можно спокойнее, но вряд ли сумею ее обмануть — перемены в моем настроении она угадывает безошибочно. Да и кого я вожу за нос? Яна прекрасно знает, какую власть надо мной имеет, иначе не вышла бы в тонком атласном платье, едва доходящем до середины бедра, на вечерний холод. Не боится моей реакции, хотя и осознает, что поступила жестоко, предав меня ради связи с малоизвестным депутатом.

— Мне жаль, Игорь, — теперь она становится передо мной, обнимая себя за плечи, и растерянно хлопает ресницами, заметив кривую усмешку на моем лице. Я готов предложить ей пиджак! Той, что листала свадебные каталоги, выбирая платье, а уже через несколько дней исчезла, считая, что простого «Прости» на клочке мятого листа будет достаточно. Я идиот, если все еще позволяю своему разуму отключаться в ее присутствии.

Поднимаю голову, взглянув на нее свысока, и намеренно медленно изучаю молодое женское тело. Скольжу взором по ее груди, вспоминая, как любил ласкать ее, ловя каждую эмоцию, проскальзывающую на ее лице, в ответ на прикосновение моих жадных пальцев, провожу дорожку своим взором по длинным ногам, и поселяю на лице ухмылку.

— Я неплохо тебя упаковал, не правда ли? Встреть он тебя за барной стойкой, вряд ли решился бы притащить сюда.

Плевать на гримасу боли, исказившую молодое лицо моей бывшей невесты, да и дрожащие плечи Яны не заставляют мое сердце жалостно сжиматься… С куда большим удовольствием я бы встряхнул эту куклу, заставляя расширить глаза от ужаса, нежели прижал к себе, мечтая утешить и снять с нее груз вины.

— Как низко, — мгновенно вспыхивает, мотая головой, и произносит полушепотом. — Я не хотела тебя обидеть.

— Поэтому собрала вещи и сбежала, не забыв черкануть извинения?

Я намеренно подхожу ближе, упиваясь своей властью — женщина тупит взор, выставляя вперед ладошку, а ее острый подбородок уже начинает подрагивать. Она ведь сама сделала выбор, подойдя ко мне именно сейчас, когда вокруг ни души, а чувства мои накалены до предела от одного вида чужих ладоней на ее талии. Никто не обещал, что этот разговор пройдет легко. Да и поверьте, ее поступок ранил меня куда больше, чем пара жестких фраз, сорвавшихся с моего языка, сейчас ранят ее.

— Я зря все это затеяла, — Яна отступает назад, качая головой, словно пытается выбросить из нее навязчивую идею, преследующую ее бессонными ночами.

Переживала? Заглушала укоры совести, отвлекаясь на утехи с новым любовником? Ей чудом удается устоять на своих высоких шпильках, одной из которых она цепляется за бордюр. Качает головой и, наградив меня долгим тяжелым взглядом, уносится прочь, больше не проронив ни слова.

Убегает, как уже сделала это однажды, оставляя внутри меня пустоту и еще большее непонимание, что могло послужить причиной разрыва. Он богаче? Вряд ли, до прошлой недели, я даже не знал его имени.

Стук ее каблуков отдает в висках тупой болью, и чем дальше она удаляется от меня, тем больше мне хочется заставить ее вернуться. Вернуть, чтобы спокойно спать, наконец, осознав, где я допустил ошибку. Хотя, мне вряд ли это поможет, ведь я не перестану мучить себя вопросами, даже если сотни раз сочту ее правой. Разве она не любила? Разве могли эти губы обманывать, с пылом шепча признания, и это тело, всегда такое податливое в моих руках, могло претворяться, послушно доверяясь моим желаниям.

Я запускаю пальцы себе в волосы, с силой сжимая их на затылке, и чертыхнувшись себе под нос, в два шага преодолеваю расстояние до ресторана. Не знаю, когда увижу ее вновь и цепляюсь за эту возможность, наконец, расставить все точки над i. Все, что мне сейчас нужно сконцентрировано в ней — в длинноногой черноволосой бестии, с чего-то решившей, что она имеет право вот так исчезать, строя при этом из себя святую невинность.

— Громов! — Яна зло сверкает глазами, когда я хватаю ее за руку, толкая в первую попавшуюся дверь, и недовольно хмурит свой лоб, провожая мои действия тяжелым взором. Щелчок замка в этой тишине больше похож на выстрел, и ее плечи невольно вздрагивают, а голос уже не звучит так уверенно.

— Какого черта? — недовольно цедит сквозь зубы, когда я не слишком-то нежно вжимаю ее в стену, роняя на пол составленные кем-то в угол швабры.

— Это ты мне скажи, — я обхватываю ее шею пальцами, заставляя смотреть мне в глаза, уже ощущая, как внутри растет возбуждение от близости самой желанной для меня женщины. — Чего тебе не хватало? Денег?

— Пусти! — скорее умоляет, зажмурив веки. Извивается, тем самым еще больше распаляя меня, когда с загорелого плеча съезжает тонкая бретелька не то вечернего платья, не то ночной комбинации. Никакого простора для фантазии — все как на ладони, протяни руку и бери. Главное, не сопротивляться ощущениям, подаренным кончикам моих пальцев ее бархатной кожей, ведь это пустая трата времени — она подчиняет своей нежностью, порабощает, заставляя желать большего.

— Разве я заслужил? — почти рычу, так близко склонившись к ее лицу, что уже чувствую ее вкус, отчего мой полет в сияющую под ногами бездну становится лишь стремительнее. Завожу свою руку ей за спину, с ненасытностью путника достигшего источника и теперь ощутившего вкус родниковой воды, исследую ее плоть, наверняка оставляя отметины на бедрах. Пусть знает, что она сделала со мной… с нами, ведь я ни за что не поверю, что она умело лгала, разыгрывая заботу и ласку.

— Игорь, нас заметят, — бросает еле слышно, но вопреки собственным словам, вцепляется пальцами в ворот моего пиджака, желая стать как можно ближе. Порывисто целует скулы, опаляя жаром своего сбившегося дыхания мои щеки, и не сдерживает стона, когда я нахожу ее губы, о которых мечтал на протяжении стольких дней. Иначе нельзя — если оторвусь от нее, отпущу из своих объятий и позволю уйти — до конца своей жизни буду жалеть, что не растянул это мгновение, как можно дольше позволяя яду проникать в мою кровь.

Неважно, что она скажет после, есть только здесь и сейчас: мои пальцы на ее груди, розовые дорожки от острых ногтей на моих плечах, оставленные ей даже через плотную ткань рубашки, ее томный взгляд, больше не выпускающий меня из плена и звуки ее бессвязной речи, смешавшейся с моим порывистым дыханием. Отодвигаю невесомое кружево ее белья, так и не встретив малейшего отпора, и заклеймив долгим поцелуем, срываю звуки своего имени с ее раскрасневшихся уст. Хочу знать, что она скучала, мучилась, жалея о принятом решении, и отдаюсь во власть своих чувств, стремительно набирая темп. Это агония, которой не видно конца, а тот, кто назвал любовью это безумие, что сейчас овладевает мной, настоящий глупец …

— Это всего лишь секс, Игорь. Страсть, вожделение, называй, как хочешь. Большего я бы тебе никогда не дала, — поправляя мятую атласную ткань, Яна не скрывает горечи, с тоской задержавшись глазами на моих губах. Приваливается к стене, стараясь справиться с дрожью, и опускает голову, пряча лицо в трясущихся ладонях.

— Хочешь сказать, ты никогда меня не любила? — после всего, что произошло здесь, ни на минуту не поверю, что не был для нее так же важен, как она для меня.

Как бы она ни старалась — ей ни за что меня не провести — она скучала по мне, и была вовсе не против оказаться в тесной кладовке наедине со мной. Тянусь к ней, поддевая бретельку указательным пальцем, и медленно веду по руке, с удовлетворением замечая, как быстро вздымается ее грудь от частого дыхания. Бред, женский бред, которым ей хочется оправдать саму себя за самую большую ошибку в жизни.

— Нет, — упрямо качает головой, и все же снимает мои пальцы со своего тела, но отпускать ладонь не торопиться. Сжимает сильнее, словно я нуждаюсь в ее поддержке, и нежно коснувшись моей щеки, добавляет:

— Так как ты меня — никогда. И если бы я осталась, я бы сделала нас несчастными.

— Это чушь Яна. Нам было хорошо вместе.

— Разве этого достаточно? Что будет с нами через год, когда стихнет страсть? — она, наконец, берет себя в руки, теперь разговаривая со мной, как с несмышленым ребенком. — Не знаешь? Так я скажу: я стану тебя ненавидеть. За то как ты смотришь на меня, за твою любовь, которой ты будешь меня душить, лишая глотка кислорода, потому что не буду чувствовать того же. Ты мне дорог, но свадьба и дети — это не то чего я сейчас хочу.