Прыжок "Лисицы"

— А что мне было делать? Вы встали в позу. А мне нужно, чтобы мы попали в Черкесию вместе.

Я подозрительно смотрел на чашку, не решаясь сделать первый глоток. Вздохнул. Чего уж там, пусть будет, как будет. И выпил.

— Не воображайте себе невесть что о своей персоне, — Белл даже в нынешней ситуации оставался верен себе. — Задержание «Лисицы» и наш с вами арест произвел очень дурное впечатление на горцев. Они засомневались в могуществе моей страны. И нет лучше способа развеять их опасения, как обоим им показаться там!

— Это все причины? — уточнил я, возвращая турку-слуге пустую чашку.

— Нет, не все. Вами крайне недоволен лорд Понсонби. До него дошли известия, что вы имели наглость передавать в Лондон какие-то сообщения. А это — прерогатива исключительно посла. Ему решать, что, как и когда сообщать.

— Или искажать? — хмыкнул я.

Белл пропустил мимо ушей мою ремарку.

— Он просил вас уведомить, что не желает вашего присутствия в Турции! Если бы вы не были нужны мне в Черкесии, все могло бы повернуться иначе.

Что ж, все яснее ясного. Лишь стечение обстоятельств меня уберегло от того, чтобы мой труп с высунутым языком не нашли в синопской канаве. Чертовы аристократы! Им плевать, что я оказал английской короне неоценимые услуги!

— Я не понимаю, чем вы сейчас недовольны? — искренне признался Белл. — Вы хотели попасть в Черкесию. Мы туда плывём под всеми парусами. С отличным экипажем. Вы только посмотрите, как они ловко управляются с парусами. Здесь, на «Ени», я чувствую себя в большей безопасности, чем на «Аяксе» с его командой из новичков.

— У меня не было возможности оценить выучку моряков русского брига, — напомнил я Беллу пикантный нюанс. — Я в трюме сидел — в цепях!

— Зато сейчас плывете, куда вам нужно. И совершенно бесплатно! А мне наша поездка обошлась в две тысячи пиастров. И — вы только представьте — Кодер в последний момент потребовал удвоить сумму. Сколько споров мне пришлось выдержать! Лишь Лука смог уговорить его соблюдать взятые на себя обязательства!

— Думаю, в ближайшее время из него не выйдет достойного переговорщика! — рассмеялся я громко.

— Что вы с ним сделали? — взволнованно вскричал Белл.

— Попортил ножом его слащавую рожу!

Белл вскочил.

— Вы — чудовище! — он бросился на бак.

— Какой сегодня день? — крикнул ему в спину.

— 14 апреля, пятница! — ответил он, не оборачиваясь[1].

Я очень удивился. Конечно, солнце уже давно перевалило за полдень (не хило я поспал после зелья Белла), но отплыть в священный для мусульман день?

— Капитан Кодер! — обратился я к турку. — Как так вышло, что вы отплыли именно сегодня?

— Какие проблемы, мой друг? Или ты мулла и считаешь, что в пятницу не достойно работать? Моряка кормит ветер! Всю неделю он менялся, как цены на базаре накануне рамадана. Мы сходили в мечеть через час после полудня и совершили все молитвы за счастливое путешествие. Более ничто не мешало нам отправиться в путь.

— Насколько вы уверены, что оно действительно выйдет счастливым? Мне нужно как можно быстрее добраться до Абхазии!

— Кто же сможет тебе ответить, Зелим-бей? Я двадцать пять лет хожу к берегам Черкесии. Многое повидал. Однажды нас чуть не сцапал русский крейсер. Пришлось бросить корабль и плыть на шлюпке до Синопа. С нами была одна черкешенка. Сам знаешь, чем мы рисковали.

Я тяжело вздохнул. Безбожно выбился из графика. Трагически! Теперь оставалось лишь уповать на то, чтобы перехватить Тамару на пути ко двору князя Шервашидзе. Знать бы еще, кому ее предназначили в жены?!

— Не печалься, храбрый воин, — попытался успокоить меня Кодер. — Раздели со мной вечернюю трапезу!

По его сигналу кок подал нам ужин. Одну тарелку на двоих с соленой бараниной, обжаренной с луком и яйцами. Я съел половину. Передал капитану остатки. Стоявший сзади нас рулевой — молодой красавчик-турок — бросал на нас завистливые взгляды, опираясь на брус, служивший рулем.

Мне бы его заботы! Я нервничал всю ночь из-за капризов ветра. Он то стихал, то принимался дуть с хорошей силой. Сколько мы продвинулись, я не понимал.

… Неделю! Целую неделю мы болтались в море, то приближаясь, то упархивая от кавказских берегов.

Белл вел все это время дневник и зачитывал капитану написанное утром или вечером. Это абсолютно прозаичное событие он обставлял таким образом, будто являл миру новый акт «Гамлета». Читал всегда стоя, чуть отставив руку с дневником. Его описание, например, завтрака, подавалось, чуть ли не как решающая драка между принцем датским и Лаэртом. Не меньше и не больше!

«Ну, конечно! — злился я. — Он же уверен, что не дневник ведёт. Он уверен, что пишет историю! Господи! Как же я его ненавижу! И этот голос! Смазать бы тебе там шестеренки, пройтись по твоим связкам ножичком, чтобы не скрипели, писателишка недоделанный!»

Моё раздражение этими его ежедневными «посланиями к человечеству» было настолько велико, что уже на третий день мой мозг стал в пику ему вести свой дневник.

'15 апреля, суббота.

Ветер особых беспокойств не доставил. Лишь на один час он почти стих, но потом задул с прежней силой. По словам капитана, прошли не менее восьмидесяти миль или более.

Белл на палубе не появлялся. Оставался с Лукой. Еду им отнесли в каюту.

16 апреля, воскресенье.

Царило почти полное безветрие. Великолепная весенняя солнечная погода не радовала. Капитан заявил, что без крепкого попутного ветра нам не прорваться сквозь строй русских крейсеров.

Мулла предложил беспроигрышный способ. Написать на бумажке строчку стихов из Корана, прикрепить ее к мачте на самом верху, а с обратной стороны привязать томик со священным текстом, который нашелся у одного из пассажиров. Так и сделали. Турки совершили вечерний намаз. Ветер услышал их молитвы и усилился.

17 апреля, понедельник.

Весь день болтались в море, не продвинувшись и на милю. Все на борту погрузились в уныние. Даже звуки веселой мелодии, которую исполнил Хассан на своем похожим на примитивный гобой инструменте, не тронули мое сердце. Я не отрывал глаз от туманного горизонта в надежде увидеть берега Кавказа.

18 апреля, вторник.

Ночью поймали попутный ветер и продвинулись серьезно вперед. Утро выдалось туманным. В этом белесом мареве, где-то вдали, слева по курсу, раздались двенадцать выстрелов пушки. Все переполошились. Капитан решительно направил корабль южнее.