Птицеферма

— К черту такую дружбу.

Горячие губы накрывают мою грудь, и я больше не думаю, выгибаюсь навстречу…

Сердце набатом грохочет в груди. Я мокрая от пота с головы до ног, волосы — хоть выжимай.

— Гагара, Гагара, — кто-то трясет меня за плечо. — Гагара, очнись. Ты кричала.

Мне хочется завыть от досады. Может быть, я и кричала, но точно не от ужаса.

Поворачиваю голову: Олуша. Стоит рядом с кроватью и смотрит на меня огромными глазами. В руках — кружка с ещё одной порцией дурно пахнущей гадости, которая отправила меня в небытие на… сколько?

— Сколько прошло? — хриплю.

— С момента наказания? — растерянно переспрашивает девушка. Пожимает плечиком. — Оно было вчера утром. Сейчас вечер следующего дня.

Значит, меня вырубило на целые сутки. Хороша травка.

Отворачиваюсь от гостьи и сосредотачиваюсь на своих ощущениях. Веду плечами, проверяя спину — немного больно, но встать, думаю, смогу.

— Ты что? — пугается Олуша, когда я сажусь на кровати. — Сова до завтра не велела.

Вчера Сова не велела до сегодня. Так что подчиняюсь первому приказу.

— В туалет проводишь? — спрашиваю, игнорируя возмущения.

— А-а? — та приподнимает кружку, которую все еще держит в руках, и смотрит на нее с каким-то беспомощным выражением на лице.

Боже, как эта девчонка попала на Пандору? Я могу представить убийцей себя, Кайру, Сову и других, но Олушу — не получается, как ни старайся. Сколько ей? Даже сейчас лет двадцать пять, не больше. А она здесь дольше меня. Что же она успела натворить в свои двадцать? Что-то настолько ужасное, что заслужила Птицеферму…

— На стол поставь, — отмахиваюсь и спускаю ноги на пол. Ищу глазами одежду. — Сарафан подай, пожалуйста, — прошу. Вижу его на стуле, там же, где и грязное после падения с крыши платье.

Сарафан тоже грязный, ещё и в крови на спине, но выбирать не приходится. Как только оклемаюсь, река, чтобы постирать вещи, станет первым пунктом моего маршрута.

А еще жутко хочется помыться, все тело чешется.

— Держи, — Олуша слушается, протягивает одежду, и я вижу огромный черно-синий синяк на ее предплечье. Мне даже кажется, что могу различить в его форме отпечатки крупных мужских пальцев.

— Это Момот?

Успеваю заметить, как девушка бледнеет, прежде чем успевает закрыться длинными волосами и отвернуться.

— Не важно, — тоненько пищит, снова напоминая мне испуганную мышь.

Опускаю взгляд. У меня у самой такое же украшение на плече. Можно сказать, идентичное. В прямом смысле: те же пальцы, отпечаток которых остался на моей коже после дороги из камеры во двор.

Олуша всхлипывает, обнимает себя руками.

Поджимаю губы.

Мне хочется прямо сейчас встать и свернуть шею этому ублюдку, получающему наслаждение от чужой боли. Но я его не одолею, только не Момота. Я видела в воспоминаниях, что дралась с мужчиной, однако тот человек был втрое меньше. Момот размажет меня по стенке.

Должно быть, эти мысли красноречиво написаны на моем лице.

— Кулик сказал, что одолеет его на состязании. Вернет меня.

Еле давлю в себе приступ истерического смеха — Олуша меня еще и успокаивает.

Кто одолеет Момота? Кулик, которому тот уже вывихнул руку? Он не победит Момота в поединке не то что с одной — с тремя руками. Это безнадежно.

— Он попытается, — шепчет девушка уже совсем тихо.

А я понимаю, что мне нечего ей сказать. Следовало бы кивнуть и согласиться, сказать, что верю в ее парня. Но не верю. Единственный способ избавиться от Момота — это подкараулить его, как кто-то Чижа, и напасть со спины, чтобы тот не успел среагировать.

А ещё Олуша сама могла бы. Ночью, пока он спит. Но она этого не сделает…

— Проводи меня на улицу, пожалуйста, — повторяю свою просьбу. Встаю сама, но меня пошатывает, и еле успеваю схватиться за край стола, чтобы не упасть.

Олуша подхватывает меня под локоть. Только морщусь, когда ее тонкие холодные пальцы касаются синяка на плече.

— Гагара, ты должна знать, что я… — тихо тараторит девушка, пока мы идем к двери. — Я должна была сказать, что мы… Что я…

— Не надо, — прошу.

Не хочу слышать извинений. Мне повезло, и нет смысла ворошить прошлое.

Почему вмешался Пересмешник — другой вопрос. Вот его оставлять неотвеченным не хочу.

* * *

По возвращении Олуша меняет перевязку на моей спине и таки впихивает в руки кружку с уже окончательно остывшим отваром. Надо признать, холодный он чуть менее отвратительный.

— Что… она… туда… кладет? — спрашиваю, закашлявшись.

Но Олуша только пожимает плечами — Сова не из тех, кто делится своими секретами. Благодаря чему и жива до сих пор.

Допиваю содержимое тары до дна и снова укладываюсь на живот, подмяв под себя подушку. Из чего бы Сова ни варила лекарство, в нем явно что-то психотропное — у меня мгновенно начинает плыть перед глазами. Хорошо, что не стала пить перед выходом из комнаты — не дошла бы.

На самом деле, отвар и правда чудодейственный, потому что после него пропадает и жажда, и голод.

— Я пойду, — шепчет Олуша, кажется, уже не рассчитывая на мою реакцию, и тихонько крадется к двери.

— Погоди, — прошу. Послушно возвращается. — Олуша, ты когда-нибудь думала, кем была раньше? — не стоило бы спрашивать, но отвар развязывает мне язык, несмотря на то, что глаза начинают слипаться. — За что попала сюда.

Девушка смотрит на меня как на умалишенную. Верно, тема воспоминаний на Пандоре не приветствуется.

— Слайтекс стирает все следы, — отвечает осторожно. Должно быть, так разговаривают с душевнобольными, которых не хотят расстраивать.

Слайтекс — препарат, которым нас лишают памяти. Говорят, все зависит от дозировки: можно стереть последние пару дней, а можно всю жизнь. Чудесное средство, не имеющее побочных эффектов. Им лечат жертв насилия, используют в психотерапии, избавляя людей от детских травм и фобий, появившихся вследствие несчастных случаев. Доживи создатель слайтекса до наших дней, он бы здорово удивился, какое применение его изобретению нашли Тюремщики Пандоры. Ирония судьбы: создавая лекарство, изобрел орудие пытки.

— А ты что, что-то помнишь? — пугается Олуша моего затянувшегося молчания.

О да, я помню Ника.

— Нет, — отвечаю, чувствуя, что сознание стремительно уплывает, — конечно нет, — не хочу отключаться, пытаюсь удержаться. Ощущение — будто держусь на поверхности воды: чуть зазеваюсь — пойду ко дну. — Но я не о слайтексе.

— Думаю, я вряд ли была хорошим человеком.

— Почему?

— Я слишком многим желаю здесь смерти, — практически скороговоркой произносит Олуша и бежит к двери, будто боится, что я брошусь за ней.