Птицеферма

Рывок.

Тишина.

Эта тишина настолько неожиданна, что бьет по ушам сильнее любого громкого звука.

— Аааааа! — кричит Чайка. То ли от ужаса, то ли от восторга — не разберешь.

Пересмешник выбирается из-под огромного тела, пытается подняться, но в итоге остается стоять на коленях. Момот — на земле, лежит на спине, раскинув руки в стороны, с неестественно вывернутой шеей. Его грудь не поднимается.

С трудом заставляю себя отвести взгляд от Пересмешника, чтобы посмотреть на Филина. В моей голове все еще не укладывается, что все это происходит на самом деле.

Текут секунды. Пересмешник, с ног до головы покрытый кровью и грязью, пошатывается, отклоняется назад и упирается ладонью в землю, чтобы не упасть. А головы присутствующих, как и моя, одна за одной поворачиваются к Главе.

— Хм-хм, — чтобы обрести дар речи, Филину приходится откашляться. — Сова! — рявкает, поднимаясь со своего «насеста». — Проверь!

Женщина, кряхтя, встает, опираясь на клюку. Шаркает к «рингу», с трудом пригибается, пробираясь под натянутой веревкой. Подходит к Момоту, склоняется над ним. Все ждут, чуть ли не затаив дыхание.

— Готов, — объявляет наш самопровозглашенный врач то, что видно невооруженным глазом; отходит.

— Что ж, — задумчиво произносит Филин. — Похоже, у нас есть победитель, — и вряд ли это радует его самого. — Пересмешник, озвучь свой выбор.

Сам глава смотрит на Кайру. Если бы выбирать пришлось ему, он выбрал бы ее. Но Филин и так может получить любую женщину по щелчку пальцев. И Кайру прежде всего.

Рыжеволосая красавица тоже ждет выбора победителя. Сидит, напряженная, как натянутая струна, кусает свой указательный палец.

— Гагара… — Пересмешник до сих пор не может выровнять дыхание. — Гагара, — повторяет тверже и громче. После чего его опять ведет в сторону, и ему приходится опереться обеими руками на землю. — Я выбираю Гагару.

В моем горле огромный колючий ком. Кажется, я сейчас заплачу. Держусь из последних сил.

ГЛАВА 18

— Держись, — бормочу, — еще немного.

— Как скажешь… Ты… босс, — получаю хрипло в ответ.

Рука Пересмешника перекинута через мое плечо, а его вес почти полностью взвален на меня. Черт, тяжелый.

Мне никто не помогает, но не мешает — и на том спасибо. Только Сова обещала попозже зайти; остальными наш уход, можно сказать, остался не замечен — все были слишком заняты обсуждением сложившихся сегодня новых пар: Зяблик выбрал Кайру, Канюк — Савку, а Дергач — Олушу. Правда, Олуши, когда прозвучало ее имя, во дворе не было, но это мало кого интересовало. Дергача принялись поздравлять, как и других.

Открываю дверь в свою комнату ногой.

— Заходи, чувствуй себя как дома, — бурчу, крепче обхватывая Пересмешника за талию, почувствовав, что его повело в сторону.

— Вообще-то… я вроде как… и есть… дома, — откликается этот выживший камикадзе — по совместительству мой новый сожитель. И не возразишь же.

— Вроде как, — огрызаюсь.

Пересмешник смеется. Вернее, он пытается засмеяться, но вместо этого получается какой-то хрипящий звук, а затем мужчина и вовсе закашливается.

Вздыхаю.

— Молчал бы уже.

— Неее, — машет головой, координацией движений напоминая пьяного. — Если я замолчу, то отрублюсь, и ты меня не дотащишь.

— Дотащу, — пыхчу, продолжая удерживать его и одновременно пытаясь одной рукой сбросить с кровати постельные принадлежности — сама я уже перепачкана, а одеяло и простыню намерена спасти. — За ногу и по полу.

Пересмешник снова пытается посмеяться:

— Меня сегодня… уже таскали… за ногу… и по земле. С меня хватит.

Интересно, это нервное? Лично мне сейчас совсем не смешно. Перед глазами до сих пор стоят раздавленный череп Кулика и сломанная шея Момота, да и то, что я сейчас сама с ног до головы перепачкана чужой кровью, не добавляет мне желания веселиться.

— Будь добр, заткнись, — шиплю сквозь зубы. — Ложись давай, — с одной стороны, я до ужаса волновалась, пока мы вынуждены были ждать окончания подведения итогов и слушать очередную переполненную пафосом речь Филина. С другой стороны, кажется, кровь из полученных ран остановилась сама. — На, бровь зажми, — беру со стула и протягиваю Пересмешнику полотенце; на самом кончике брови, почти на виске, у него сильное рассечение. Нижняя губа разбита, но, кажется, кровь почти не идет. Если бы кто-то побольше молчал, не шла бы вообще. Зато тело — не поймешь: все битое-перебитое. Но открытых ран и фонтанов крови не наблюдаю. — Сейчас принесу воду, — решаю.

— Ты будешь меня мыть? — опять нервный смешок.

— Мыть, лечить… Душить, если не заткнешься!

Пытается улыбнуться. С разбитыми губами и заплывшими глазами картина ещё та.

— Видишь, мне нельзя отрубаться, я хочу это видеть…

Воздеваю глаза к потолку. Ну что с ним будешь делать?

— Мыть и лечить, — с готовностью подсказывает мой еле живой новый сожитель. Выходит, последнюю фразу я сказала вслух.

— И душить, — напоминаю строго. — Лежи. Я сейчас вернусь.

— Ты босс, — получаю повторно в ответ.

Прекрасно, просто прекрасно. И почему мне хочется его прибить и одновременно расцеловать за то, что остался в живых?

Сжимаю кулаки, чтобы сдержаться и не сделать ни того, ни другого, и, впечатывая подошвы ботинок в пол, вылетаю из комнаты.

* * *

Заготовленной впрок воды во вкопанных в землю во дворе бочках осталось немного. Забираю почти всю и тут же прикидываю, что следует к вечеру сходить к реке, чтобы пополнить запасы. Но идти туда прямо сейчас не могу — я еще не уверена, что Пересмешник не получил повреждений, опасных для жизни, а значит, оставлять его одного надолго пока нельзя.

«Ринг» уже разобрали. Кровь на месте, где происходили поединки, засыпали слоем земли и заровняли. Довольная Чайка, мужчина которой в очередной раз подтвердил на нее свои права, метет двор. Больше никого нет — все разошлись по комнатам.

Как там Олуша? Пошел ли Дергач к ней прямо после окончания состязаний, чтобы потребовать свое?

Морщусь при этой мысли. Мне жаль Олушу, что бы там она обо мне ни думала и чего бы мне ни желала, по — человечески мне ее очень жаль.

Что ж, во всяком случае Дергач не Момот.

Наполняю ковшом ведро наполовину и собираюсь возвращаться в барак, когда меня замечает Чайка; отставляет метлу в сторону на манер посоха.

— Явилась, королева бала!

Красноречиво поднимаю брови.

— Ты это мне?

На самом деле глупый вопрос, потому что, кроме нас с ней, во дворе никого нет.

— Тебе-тебе, — в доказательство своих слов та даже делает несколько шагов по направлению ко мне, упирает одну руку в бок. — Что, довольна? — щурится на солнце, вглядываясь в мое лицо.