Птичка польку танцевала

Лицо Полотова было спокойным, хотя морщинка между его бровями так и не разгладилась. На Анну накатила нежность.

– Бедный ты мой…

Не просыпаясь, он улыбнулся, по-детски прижался к ней, тепло засопел ей в грудь.

* * *

Шел третий год войны. Маленькую русскую труппу везли все дальше на запад, вместе с отступающими немецкими войсками. Пекарская, Полотов, семейная пара пожилых провинциальных циркачей и клоун Сережа уместились в кузове грузовика со своим театральным реквизитом и пожитками. Новый антрепренер сидел не с ними, как это делал Финк, а в кабине с шофером.

После побега Семилетовых немцы ужесточили режим, и антрепренер обращался с артистами как с пленными. Этот герр Шнайдер носил в нагрудном кармане карточку своих детишек. Он часто рассматривал ее. Но стоило ему поднять глаза на русских, нежная пелена в его взгляде сменялась презрением. Даже красота Анны для него не существовала – красивыми могли быть только чистокровные арийки.

Грузовичок обогнал толпу местных жителей с чемоданами и мешками. Их гнали на работы в Германию. Шли женщины, подростки и дети. Самые маленькие были в возрасте второклассников, они тащили свои узелки, помогая матерям.

Дальше по всей длине дороги, насколько хватало обзора, двигались немецкие колонны. В хвосте молодые новобранцы конвоировали рабочую силу, изможденных советских пленных. Огромные волы, впряженные в повозки, тянули армейский груз. У солдат вермахта были хмурые лица. Они шагали с опаской, изредка переговариваясь между собой. Немецкая армия давно потеряла свой победоносный вид.

Грузовик остановился на обочине, и антрепренер выпрыгнул из кабины. Встав за распахнутой дверцей, он справил нужду прямо на дорогу, потом заглянул в кузов к артистам. Его глаза, как всегда, смотрели сквозь них. Издалека доносилась стрельба дальнобойных пушек Красной армии.

Шнайдер показал на придорожные заросли.

– Делайте свои дела по-быстрому. Я не хочу стать добычей ваших бандитов.

Партизаны мерещились немцам под каждым кустом. Полотов давно не рассказывал на концертах шутку про пьяного зайца – солдат вермахта больше не веселили истории русского леса и его обитателей. Они проводили карательные операции, расстреливали заложников, а партизан становилось все больше. В глухих болотистых лесах теперь жила целая армия.

На железнодорожной станции артистов погрузили в вагоны. Проехав пустоту и бедность Польши, они попали в строгую геометрию ухоженных полей и домов. Германия показалась им концентрацией тяжелой силы, а Берлин окончательно придавил их, как многотонный серый булыжник, заставив с тоской подумать о легких и светлых русских городах.

Перрон был переполнен пассажирами и их багажом. Из-за бомбежек немцы приезжали на свой Силезский вокзал за несколько часов до отхода поездов. Когда Пекарская и Полотов вышли из вагона, им пришлось протискиваться сквозь толпу. В высоких арках над головами людей висели гигантские полотнища. Черные пауки свастик напоминали каждому прибывшему, что теперь он в столице Третьего рейха.

– Просто мечтал оказаться здесь, – пробормотал Полотов.

Анна сама переживала, что их затягивает все глубже. Но, как всегда, она успокоила Нишу, а заодно и себя:

– Война скоро закончится, нас освободят.

Актеры принадлежали «Винете». Ее штаб находился в Берлине. Названная в честь мифического города славян, «Винета» подчинялась отделу «Восток» имперского Министерства пропаганды. В самом начале войны она создавала плакаты, листовки, пластинки, делала русскую озвучку фильмов и вещала в эфире. Геббельс даже приказал «винетовским» голосам имитировать известных советских дикторов, но идея провалилась, потому что у граждан СССР не стало радиоприемников.

Да и сама пропаганда постепенно уступила место обычному культпросвету. Артисты приходили в «Винету» ради сносной жизни, а не из убеждений. Почти пятьдесят групп развлекали власовцев и остарбайтеров. Маленькой труппе, в которую входили Пекарская и Полотов, предстояло сделаться одной из них.

На просмотр в «Винету» они отправились на городской электричке. За окнами мелькал Берлин: рельсы, железо, фонари, стрелки, семафоры, одинаковые дома, одинаковые красные кирхи. Даже дворцы в этом чужом городе казались собранными на конвейере.

В вагоне эсбана [16] спокойно улыбались широкие женщины в мужских шляпах и туфлях без каблука, негромко разговаривали мужчины в униформе. Все эти немцы казались приветливыми, но Анна многое бы сейчас отдала, чтобы услышать сердитый крик московской кондукторши: «А ну-ка, подружнее обилечиваемся, граждане!» Хотя бы ненадолго оказаться в родной атмосфере нервных тычков, брани и в то же время безграничного великодушия.

Выйдя из электрички, они долго шли чистыми серенькими улицами, совсем растерявшись от бестолковой подковообразной нумерации домов. Она начиналась на одной стороне улицы и продолжалась до ее конца, затем возвращаясь на другую сторону. Железные мосты грохотали над головой – один, другой, третий. Берлин выл и стучал, как тяжелая шарманка. Ее механизм был наполовину разрушен бомбардировками, но она продолжала свой заунывный марш про колесики и колеса, которые должны крутиться для победы.

16

Берлинская городская электричка (S-Bahn) – пригородно-городской поезд (в отличие от U-Bahn, подземной железной дороги).

Почти каждый встречный немец был в униформе, все зиговали. То тут, то там бросались в глаза патриотические плакаты: с детьми, женщинами, пожилыми рабочими в картузах, с солдатами, похожими на марширующие манекены. У нарисованных немцев, даже у младенцев, были чеканные профили, волевые лица и ясные глаза. Но сами берлинцы оказались обыкновенными людьми, не похожими на высшую расу.

«Винета» располагалась в тихом респектабельном квартале. На воротах никаких указателей не было, лишь висела эмалевая табличка со свастикой: «Германия здоровается „Хайль Гитлер“. Внутри особняк гудел, как улей. Стучали многочисленные машинки, по коридору бегали барышни с бумагами. На стене висел плакат, который Пекарская и Полотов часто видели в первый год войны. Фюрер в военной форме, с биноклем в руках, сосредоточенно всматривался вдаль. «Гитлер освободитель». Только в этот раз надпись на специальной клеевой ленте плаката была на украинском: «Вiзволитель».

Дверь в одну из комнат была распахнута. Там крепко сбитый, похожий на профессора мужчина кричал в телефонную трубку:

– У нас с ними свои шшоты! И будет им усем шшастья!

На столе перед ним стояли небрежно прикрытые газетой стаканы, лежали ломоть черного хлеба, надкусанная половина луковицы и брусок сала с налипшими табачными крошками. В углу поблескивали пустые бутылки из-под коньяка и шнапса, рядом с ними была прислонена к стенке гитара с бантом. На все это удивленно таращил свои кроткие глаза сидевший в клетке карликовый рыжий кролик.

Когда-то в особняке находилось иранское посольство, при дипломатах здесь было тихо и чинно. Русские быстро оживили атмосферу. Присматривающие за ними немцы жаловались на чрезмерное потребление шнапса и сигарет, на бурные романы между сотрудниками и сотрудницами, но ничего не могли с этим поделать.

Обладатель густого южного говора бросил телефонную трубку на рычаги.

– Не, ну шо за люди!

Он наконец заметил посетителей:

– Если вы обратно по концертному вопросу, то прослушивания дальше по коридору…