Птичка польку танцевала
Шрифт:
Но его собеседнику была безразлична музыка. Дворник окинул взглядом учиненный беспорядок.
– Ай-ай, совсем беда… Семь лет ей дадут, не меньше. И с полный конфискаций!
Удивленные глаза кудрявого стали еще круглее.
– Точно с полной конфискацией?
– Хичшиксез, говорю тебе! Я аресты много видал.
– Ну и дела…
Кудрявый погладил аккордеон и вдруг, бойко фальшивя, заиграл на нем «Амурские волны».
Действие четвертое. Сяйво
На
Пекарскую сводили помыться и заперли в крохотном боксе в коридоре. Там воняло карболкой, еще какой-то дезинфекцией, и стоял стул, лечь было некуда. Анна всю ночь просидела на этом стуле, слушая лязг дверей, шаги арестованных и конвоиров. Случился момент, когда ей показалось, что мимо провели Полотова. Утром Анне принесли кусок черного хлеба, воду и холодные щи, днем ее вызвали на допрос.
– В Вязьме были партизаны. Но вы не к ним пошли, а к немцам, – задумчиво сказал следователь. У него были умные глаза и четыре звездочки на погонах.
– Я не знала, где партизаны.
– А вот ваши коллеги Семилетовы по лесам и болотам целую неделю бродили и нашли их. Сейчас опять в цирке работают, свой «Музыкальный водопад» зрителям показывают.
Сквозь оконное стекло в кабинет проник луч солнца. Он упал на плечо следователя, заставив блеснуть его капитанские звездочки.
У Анны не было времени порадоваться за Капитолину и ее мужа.
– Семилетовы крепкие люди, физкультурники, – ответила она. – А я бы такое не осилила.
– Поэтому выступали для немцев и предателей?
– У меня есть профессия, вот я этой профессией и занималась, чтобы не умереть с голоду, – кротко объяснила Анна.
– А если б вы были кадровым военным? Пошли бы Власову служить?
– Кушать мне как-то надо было.
– Интересная у вас логика, – устало заметил следователь. Он так и не предложил ей сесть. – Вы служили тому, кто кормит. Но, демонстрируя свое мастерство перед гражданским населением, вы тем самым служили интересам немецкой пропаганды. Вы создавали видимость, что немцы способствуют развитию русского искусства.
Он склонился над столом, стал перебирать бумаги, внимательно вчитываясь в строчки ее дела. Луч света уже переместился с его плеча на стену и переломился там, а следователь все не спешил прерывать тягостную тишину. Наконец он поднял голову от бумаг.
– Ладно… Рассказывайте, как были завербованы.
– Я не была завербована, – тихо сказала Анна.
Капитан госбезопасности вдруг ударил кулаком по столу, вскочил и, в бешенстве походив по кабинету, бросился к Пекарской.
– Ты что несешь? Говори правду!
Его глаза были белыми от ярости.
Анна закрыла лицо ладонями. Темная вода… В детстве она тонула в Днепре. Потерявшись в черных пузырях и мраке, в последний момент увидела свет сквозь толщу воды и устремилась к нему.
– Я не вру. Если виновата, значит, виновата. Я не герой… Судите меня.
По статье 58-3 за пособничество врагу ее приговорили к четырем годам в исправительно-трудовом
лагере. Она удивилась такому небольшому сроку.Вместе с другими заключенными Анну привезли на вокзал, чтобы отправить на Север. Пекарская с чемоданом и рюкзаком стояла среди зэчек, ожидая приказа на погрузку. На вагонах было написано: «40 человек, 8 лошадей».
Неожиданно на перроне появился мужчина с аккордеоном. Это был тот самый кудрявый понятой. Он подошел к конвоиру, что-то объяснил ему, жестикулируя и показывая то на музыкальный инструмент, то на Пекарскую. Конвоир кивнул, разрешая подойти к осужденной.
Кудрявый протянул Анне ее аккордеон.
– Вот. Может, пригодится там. Я ведь почему его взял-то…
Глаза мужчины больше не были удивленными, в них сквозило страдание.
– Думал, у вас будет с полной конфискацией, а оказалось без нее… Вы уж простите…
Арестанток погрузили в теплушку со сплошными нарами. В центре стояла полубочка с водой, вместо туалета была дырка в полу, над ней находился стульчак. Пекарская оказалась в одном вагоне с уголовницами. Первым делом она достала из своего рюкзака остатки Раиной передачи, протянула им продукты.
– Девочки, угощайтесь.
Зэчки смерили ее взглядами: это еще что за фраерша с музыкой? Но подношение приняли.
– Ладно, полезай наверх.
Перед отправкой к ним заглянул усатый конвоир.
– На остановках не разговаривать и не петь!
И вот закрылись, со скрипом покатились по металлическим желобам двери, начались духота и тряска. Состав принялся выстукивать километры. Едой заключенных были хлеб и мелкая соленая рыбешка, воду давали редко. Двери вагона раздвигались два раза в день: конвой всех пересчитывал, гоняя длинной палкой из одного конца вагона в другой.
У Анны завелись вши. Такая беда уже случалась с ней в фильтрационном лагере в Германии. Тогда она спаслась очень вонючим и очень эффективным жидким мылом, которое ей выдали в красноармейском лазарете.
Заключенные приехали в Печорлаг. Все их вещи забрали на прожарку от вшей. В помывочной голые замерзшие женщины: старухи с пустыми мешочками грудей и юные, цветущие несмотря ни на что девушки с тугими сосками, – выстроились в очередь к банщику.
Когда-то, еще в двадцатых годах впервые получая первые советские документы, женщины уменьшали свой возраст на пять или даже десять лет. Они уже начинали седеть, а по паспорту все числились молодыми. Но старухам, которые стояли перед банщиком, в самом деле было всего около пятидесяти. Он, равнодушно глядя на дрожащую, покрытую мелкими пупырышками женскую плоть, выдавал каждой по крошечному кусочку хозяйственного мыла.
Анну и еще нескольких дам интеллигентного вида отправили в барак к уголовницам. Зэчки сразу поняли, что перед ними не блатные, а фраерши, и с недобрыми ухмылками окружили новеньких.
– Ну что, предатели родины, щаз будем курочить ваши берданы.
И отняли у женщин их продукты.
В бараке царила четкая иерархия. На нижних нарах целой колонией располагались мелкие воровки. А в конце барака нары были разобраны, там топилась чугунная печка и на сухом чистом полу стояли несколько уютных кроватей с перинами и пышно взбитыми подушками. На кроватях спали бандерши. Прислуживающие им шестерки сразу же кидались исполнять любое их желание.