Птичка польку танцевала
Шрифт:
Пекарская перевела глаза на другую заметку.
– «В постановке „Собаки на сене“ великолепно выступила актриса, исполняющая роль Дианы…» А фамилии актрисы, конечно же, нет, она инкогнито! Зэков прославлять – ни-ни!
– Все и так знают, что это про тебя.
– Да я и не жалуюсь. Меня, кстати, наградили за Диану куском мяса, сахаром и крупой… Ох, Туся, вот только иногда так хочется бухнуться в ноги к Верочкиному мужу: «Батюшка гражданин начальник, не вели казнить, вели помиловать! Прикажи отгородить для меня кабинку в общем бараке. Крысы замучили».
Ей тоже хотелось заиметь
– Недавно репетировали до двух ночи, и я была счастлива, что не надо в барак к Шкоде возвращаться.
Они опять помолчали, пуская облачка дыма.
– Ты заметил, что начальство к нам ходит после работы, как в клуб? У каждого свое кресло в зале. Не знаю, с чем еще это сравнить…
– С помещичьей церковью. Или с крепостным театром.
– Точно! Вчера в первом ряду вместо веселого капитана уселся какой-то незнакомый военный. Я играю, а сама ловлю себя на мысли – непорядок!
– Зато на задних рядах вольняшки.
Анна улыбнулась.
– Стараюсь не замечать ту даму в трофейной ночнушке.
– Ну что делать, вот такие у нас неизбалованные женщины, – сказал Вильнер. – Страна воинов, не галантерейщиков.
Раздался громкий стук в дверь, и Пекарская побледнела. Вильнер поднес палец к губам, напоминая ей, что надо сидеть тихо – может, с той стороны двери не будут настаивать и уйдут. Но стук повторился.
– Именно в такие моменты осознаю, до чего же я сумасшедшая, что бегаю сюда к тебе… – в смятении прошептала Анна. – Сколько мне светит за это? Десять лет и общие работы?
Она не имела права уходить с зоны куда-либо, кроме театра.
Вильнер погладил ее руку, успокаивая.
– Это обычный посетитель.
Но Анна знала, что к нему часто захаживало и начальство – сфотографироваться, а заодно послушать истории про столичную жизнь.
Стук раздался снова.
– Вот упрямые, черти…
Он встал и крикнул через дверь:
– Минуточку, сейчас открою!
– Не судьба мне попить чаю.
Пекарская быстро поцеловала его и спряталась в лаборатории. Шкаф с химикатами заскользил на подшипниках, возвращаясь на свое место.
В фотоателье вошел мужчина.
– Я уж уходить собрался… Мне бы карточку сделать. Хочу своим послать.
– У меня процесс проявки шел, – извинился Вильнер, прислушиваясь к звукам из лаборатории. Там тихонько скрипнула дверь черного хода. – Никак нельзя мне было прерываться. А карточку, конечно, сделаем. Вы раздевайтесь, пожалуйста. Да-да, вон на тот гвоздик…
В тот день играли «Веселую вдову». Перед спектаклем Верочка собралась насыпать корм канарейке, но клетка оказалась пустой.
– Господи, улетела птичка наша! Клетку забыли закрыть. Плохая примета.
– Плохая, это если улетающие птицы снятся, – произнесла из клубов папиросного дыма ленинградское сопрано. – А в жизни… полетает и вернется в свою клетку. Больше здесь все равно некуда деваться.
Ее
грустная улыбка говорила, что это относится не только к птичкам.Во всех «фрачных» опереттах артистов наряжали в белые накрахмаленные сорочки. Эту метаморфозу с зэками и вольняшками совершал Сема. Он был не просто работником пошивочного цеха, а феей, которая превращала в сказку все, к чему ни прикасалась. Но «Веселая вдова» отличалась повышенной концентрацией аристократии и просто расфуфыренных мужчин. Белых сорочек хватало только на солистов, артистам хора Сема выдавал манишки и воротнички из ватманской бумаги. Хору не нравилась такая творческая предприимчивость костюмера, а он неизменно отвечал:
– За пвежде всего надо уметь игвать, а потом уже твебовать квахмальных совочков.
Мальцева на спектакле не было, зато пришел муж Верочки. Начальник режима Чернега сидел в боковой ложе, строго следя за происходящим на сцене.
Пекарская играла Эльгу, Верочка – Ганну, молодой талантливый баритон Сергей – графа Данилу. В первом действии влюбленные Ганна и граф пели дуэтом.
У любви во власти я мечтой живу, Мне приснился сон о счастье наяву…Хотя они держались на расстоянии друг от друга, Верочкину мужу не понравилась их лирическая близость. Вначале Чернега просто хмурился, но к концу исполнения дуэта заплывшие глазки майора метали молнии.
Когда граф Данила вернулся за кулисы, там его уже дожидались конвойные. Они без объяснений сорвали с артиста накладные усы и заставили переодеться в лагерный ватник.
– Господи, ну к чему, к чему меня приревновал? – разрыдалась Верочка. – К роли! Сил моих нет оставаться с этим человеком! Он всех только душит и давит… Уеду отсюда, к маме!
Во втором действии граф Данила вдруг стал пожилым человеком. Его играл актер, который был на двадцать лет старше Сергея. Веселая вдова Ганна пела с опухшим от слез лицом. Верочке не помогли ни пудра, ни толстый слой грима. А ее муж как ни в чем не бывало восседал в ложе в своем персональном кресле. Теперь в его глазках поблескивало удовлетворение.
Молодой баритон Сергей так и не вернулся в театр, он умер в режимном лагере.
Срок Вильнера истек в 1948-м. Став вольнонаемным, Туся собрался в командировку за фотоматериалами, и не куда-нибудь, а в Киев, где жили его родные. Перед отъездом Вильнер прощался с Анной в своем фотоателье.
– Ох, чуть не забыл!
Он поднял с пола полотняную сумку и поставил перед Пекарской.
– Витамины из теплицы достал по блату.
В сумке были огурцы, редиска, зеленый лук. Он часто дарил продукты. Хорошая еда была важнее всего, она давала возможность сохранить себя. А уж в будущем у Анны обязательно будет все остальное – духи, книги, красивые платья. Туся позаботится.
На столе лежал наполовину собранный чемодан Вильнера. Пекарская ходила по комнате, добавляя в него вещи. Все Тусины носки были заботливо заштопаны, недостающие пуговицы пришиты к рубашкам (вот когда Анне пригодились гимназические уроки рукоделия).