Птичка польку танцевала
Шрифт:
– В данный момент… Если что-то вдруг перестает болеть – для меня это счастье.
Про болячки она, конечно, ему не расскажет. Хотя и об этом можно поговорить с юмором. Ей удалили желчный пузырь, он был набит камнями. Хирург потом подарил их в коробочке, целую россыпь. Камушки грохотали.
А в этом году новая напасть приключилась: оказывается, какие-то кристаллы в ее внутреннем ухе плавают сами по себе, вызывая головокружение. Получается, она – как каменный гость, или лучше – мать жемчужин. С больным сердцем и подслеповатыми глазами.
На тех недавних съемках, которыми она только что похвалилась, у нее после восьми
Заметив сочувствие в глазах корреспондента, Анна спохватилась:
– Только не пишите, что я одинока! В последнее время вокруг меня много людей.
Посмотрев киносъемку ветеранских посиделок, Анна была разочарована. Ей не понравилось, как она выглядела. Жакет болтался, будто снятый с чужого плеча (он и был позаимствован у знакомой актрисы), а надетая под него белая блузка казалась футболкой с вещевого рынка (чем она и являлась в действительности).
Надо было что-то с этим делать. Даже сморщенная гусеница станет милой бабочкой, если ей приделать раскрашенные крылья. Тем более появились магазины, где все было устроено, как должно: без длинных очередей, без нарисованных на ладонях номеров, без этих – «я за вами, я только посмотрю, что дают». И выбирать стало из чего.
За нарядами Пекарская отправилась в бутик на Тверской улице, которую она по привычке называла улицей Горького. Подобно московским старухам тридцатых годов, Анна так и не приспособилась к переименованиям. А те старухи, упрямо называвшие все дореволюционными именами, наверняка смеялись сейчас на небесах, попивая чай из лазоревых чашек. Они победили.
Москва начала девяностых стала местом хаоса. На каждом углу шла торговля с рук, по улице ходили со своими флагами возбужденные группки демонстрантов, на лавочках Твербуля, как и шестьдесят лет назад, опять спали беспризорники. Магазины были пустыми, зато прямо на тротуаре продавали из коробок мороженые «ножки Буша» – огромного размера окорочка американских кур. Мимо неслись дорогие иностранные авто, а идущая по тротуару толпа выглядела бедной и неприкаянной.
Зажегся зеленый для пешеходов, и Анна суетливо зашаркала на другую сторону бульвара. Неожиданно прямо перед ее лицом из автомобиля высунулась рука с пятитысячной купюрой.
– На, бабуль, купи себе творожка на рынке.
Белобрысый парень в малиновом пиджаке был уверен, что совершает доброе дело. Из салона его машины пахнуло ароматом новенькой кожаной обивки и дорогого мужского парфюма. Запах богатства каждому понятен. А чем пахнет бедность?
Наверное, она пахнет, как старуха в поношенном пальто. Ее пальто само рассказывает о коридорчике с крючками, в котором оно висит рядом с распахнутой дверью маленькой кухни. Обстановка и утварь на той кухне не меняются уже много лет, и кипят на плите убогие щи. Неужели она, народная артистка России Анна Георгиевна Пекарская, производит такое впечатление?
Анна отмахнулась от парня.
– Да я богаче вас!
И пошла дальше. Как ей казалось – гордо. А во всех витринах отражалась, семеня рядом с ней, какая-то жалкая бабка в шляпе и красном шарфе. В душе возник гнев: она хоть и старая, но женщина! Избавляясь от робости, Анна с силой толкнула дверь в сверкающий зал бутика.
Цены на бирках были заоблачными.
Ну и что? Ей нужно хорошо выглядеть прямо сейчас. Она, между прочим – народная артистка, и у нее времени совсем не осталось!В руках у Пекарской оказались две вешалки с платьями. Рядом сразу возникла продавщица.
– Вам помочь?
– Да вот, никак выбрать не могу.
– Для внучки? – покровительственно спросила девушка.
– Для себя. Где у вас примерочная?
Обескураженная девушка отвела ее к кабинкам.
– Только с молниями поосторожнее, пожалуйста!
Вернувшись в зал, она стала перешептываться с другой продавщицей.
А в кабинке Пекарская не спеша примеряла на себя творения дорогих портных. Она улыбнулась, глядя в зеркало. В нем отражалась стройная пожилая дама в легком светлом платье. На девятом десятке ее фигура стала сухощавой, у Анны опять был тот же размер, что в молодости. Словно и не случался многолетний перерыв на полноту и бедность.
Все-таки в ее возрасте красота – это заслуга. Анна представила себя молодой, на летнем ветерке, который нежно играет с шелковым подолом ее платья. Многие взволнованные взгляды замерли бы тогда на ней. А теперь будет просто красиво и немного грустно. И ничего с этим не поделаешь…
Пекарская вышла из примерочной, подошла к напряженно ожидавшим продавщицам. Она объявила, что берет оба платья.
– Вы правильно решили, – обрадовались девушки. – Они вам очень идут! И молодят.
Анна рассмеялась (что ж, когда-нибудь персонал бутиков станет вышколенным, всему нужно время).
Она понизила голос и доверительно сообщила им:
– Ничто так не старит женщину, как желание казаться молодой. Это Коко Шанель сказала. Но, думаю, девяностолетним она дала бы полную свободу.
Забрав пакет, в котором в шуршащей полупрозрачной бумаге лежали ее новые женские доспехи – легкие и прекрасные, как крылья тропической бабочки, Пекарская пошла к выходу.
Девушки с восхищением смотрели вслед необычной покупательнице.
– Крутая бабуля…
Несколько мужчин с цветами и дорогой кожаной папкой торжественно вошли в гримерку.
– Анна Георгиевна, позвольте представиться, мы из дворянского геральдического совета по возрождению элиты России.
Они принесли Пекарской титул баронессы. Сертификат находился в папке.
– Вот, все как положено – наш бланк, подписи пяти князей, печать, – сказал главный дворянин.
Прочитав, Пекарская спросила, как теперь к ней все обязаны обращаться.
– Ваша милость, – на полном серьезе ответили дворяне. Они совсем не походили на потомков Рюриковичей.
– Мой папа был простым актером, – сказала Анна, – дед – кузнецом. Вот они удивились бы! А что, титул графини мне совсем не подходит?
Рюриковичи оторопело поморгали.
– Про графиню мы не подумали. Уже на баронессу документы оформили…
– Ничего страшного, буду баронессой! Надо только своим в театре объявить, чтобы графиней меня больше не обзывали…
По прихоти судьбы новое здание ТОЗК располагалось теперь в перестроенной «Аркаде». От старых времен сохранился только купол – тот самый, под которым Пекарская летала на Луну. Этот обжитый лицедеями кусок московской земли давно стал ее домом. Она приходила сюда, даже когда не была занята в постановках. Если бы за службу здесь совсем ничего не платили, она бы все равно служила.