Pticy

Дуй, ветер! — тайно молил он.

На него нахлынуло множество мыслей.

– Камни на всех глазах,— сказал он вдруг.

Ингер и Анна, и весь тот день.

Каждое дерево, на котором сидят птицы.

Каждая тропинка, по которой ходит моя сестра Хеге.

Но все это было чересчур сложно, больше он ничего не осме­лился прибавить.

Лодка привычно пахла смолой, а сгнившие доски — солнцем. Маттис глядел, как ветер бороздит поверхность воды. Волны пле­скались у его ног.

Но скоро ветер все равно утихнет. Он не может дуть вечно. И безветрие тоже не длится вечно. Мы с вальдшнепом как бы одно,— мысли у него путались.

44

Когда работа с лодкой была закончена, Маттис поднялся к Хеге.

– Ну что, готова твоя лодка к перевозу? — спросила она, слов­но подталкивала его, так же как Ёрген.

– Да, теперь все в порядке. Завтра утром могу начать,— отве­тил Маттис. Он не глядел на сестру.

– Хорошо, значит, уже завтра,— сказала Хеге и твердо доба­вила: — Это очень хорошо, Маттис.

На берегу он обдумал все, что скажет. И радовался, что все идет как нужно.

– Если только не будет сильного ветра,— продолжал он.— Лодка прогнила, в ветреную погоду на ней теперь плавать опас­но. Того и гляди, продавишь дно.

Ему не удалось произнести это как ни в чем не бывало, но в общем-то получилось неплохо. Хеге разом забыла, с каким не­терпением она говорила о перевозе, теперь ее волновала только опасность, грозившая брату:

– Значит, она и в тихую погоду не очень надежна? По-моему, тебе вообще больше не следует плавать на ней.

Маттис фыркнул:

– Как будто я не знаю свою лодку!

– Ты в ней уверен? Я вовсе не хочу, чтобы ты оказался на дне.

– Глупости.

Маттис разволновался, словно он выболтал свой план. Но все было уместно, он сказал то, что нужно, и, по его мнению, это было сказано умно, он сам понимал, что это умно. Как странно, что че­ловек становится умным слишком поздно, подумал он.

– В тихую погоду я могу плавать на ней хоть целый день,— сказал Маттис.— Ты, Хеге, не беспокойся, я знаю, что можно, а что нельзя. Куда можно наступать, а куда — нет.

– Пожалуйста, осторожней,— сказала Хеге и ушла. Но она тут же вернулась: — И все-таки я хочу попросить Ёргена посмот­реть твою лодку, вдруг она ненадежна. Ёрген понимает в лодках. Если он скажет, что ею пользоваться нельзя, ты не должен пла­вать на ней.

– Опять Ёрген! — возмутился Маттис.

Именно сейчас, в связи с этим делом, ей не следовало упоми­нать имя Ёргена. Маттис разбушевался:

– Обойдусь и без Ёргена! Он мне ни к чему! Если ты его при­тащишь, не знаю, что я сделаю!

Хеге отпрянула.

– Маттис, милый...

– Перестань всюду совать своего Ёргена! Если он явится ко мне, я ему скажу, кто он такой!

– Тише, тише, успокойся,— сказала Хеге.— Не смей ничего говорить Ёргену. Он хороший человек и желает тебе добра.

Маттис уже не мог остановиться.

– Теперь это решит погода,— в отчаянии сказал он.

– Погода?

– Да, слышишь? Погода и ветер. Может, ты считаешь, что я не умею думать?

Это слово, которое раньше в доме старались не произносить из-за Маттиса, он употребил сам и произнес его твердо, словно во­гнал гвоздь в стену.

Хеге пришлось уступить.

– Конечно, ты умеешь думать,— сказала она.— Нам всем при­шлось много думать из-за того, что произошло в последнее время.

Для нее существовало только одно событие, и она говорила только о нем. Маттис стоял перед ней в глубокой скорби. Хеге была уже другая, она стала частицей Ёргена. Его половиной.

– Как ты могла стать такой? — спросил он.

– Какой?

– Такой, какая ты есть! Я не узнаю тебя. Что с тобой случилось?

– Что со мной случилось? Ты и сам это знаешь. Я тебе уже говорила. Я очень счастлива.— Она была непоколебимо уверена в своем счастье.— Помнишь, я даже обняла тебя за это.

Рядом с ней незримо присутствовал Ёрген, и это остановило вспышку Маттиса. Он ограничился тем, что мирно сказал ей:

– Тогда иди к Ёргену.

Хеге как будто не удивилась.

– Я как раз собиралась это сделать,— ответила она и ушла.

Маттис остался один. За окном шумел добрый ветер. Насту­пили сумерки. Он по привычке начал озираться по сторонам. Не хотел, но удержаться не мог. С чердака до него донеслись не­разборчивые голоса — Хеге и Ёрген — они говорили и говорили.

Теперь все готово, думал он. А про лодку я сумел сказать ей так, как хотел. Теперь мне все равно, прекратится ветер или нет, от меня уже ничего не зависит.

Он выдержал такую тяжелую борьбу с Хеге и вообще столько всего передумал за этот день, что смертельно устал и забрался в постель раньше обычного.

Сверху с чердака больше не слышалось никаких голосов. Мат­тис не знал, радоваться ему или нет. За окном на тысячу ладов завывал ветер, он обещал и завтра дуть точно так же.

45

Но ветер прекратился.

Маттис проснулся ночью и, еще не успев окончательно стрях­нуть с себя сон, понял, что ветра нет. Ветер утих, он не сдержал своего обещания. Деревья молчали, шелеста листьев не было слышно.

Только не ночью — было первое, о чем подумал Маттис. Я ни­когда не говорил, что сделаю это ночью.

Рано утром ветер может начаться опять. Сейчас он утих, так бывает по ночам.

Сверкающий лунный свет заливал окно. Было полнолуние, как и в ту ночь, когда Маттис плавал через озеро. Маттис еще раз по­вторил себе, что ветер на ночь иногда затихает, но это не помог­ло. Ветер утих вовсе не на ночь. Глупости, откуда я могу это знать, ведь я спал.

В доме не было слышно ни звука.

Интересно, где сейчас Хеге, в своей комнате или у Ёргена? Это меня не касается, строго сказал он себе. Хватит с меня того, что ветер утих.

Лежать и ждать Маттис не мог: он должен был выйти посмот­реть. Он тихонько оделся — в доме словно все вымерло. И вышел.

Лунный свет проложил по озеру свою дорожку. Ветра не было, даже самое легкое дуновение не касалось водной глади. Таким бескрайним озеро не было еще никогда. Маттис как зачарованный смотрел на него.

Он смотрел и на лес, и на зеленый склон, и на ручей с зарос­шими берегами. Только бы пить из ручья, подумал он вдруг.

По росистой ложбине он дошел до ручья. Ручей был малень­кий, он ничего не сказал Маттису, но все-таки тихонько всхлипнул.