Пуанта

И все. Тут меня сносит так жестко, что я хватаюсь за раму, чтобы не упасть. Это она. Мой аноним — Ксения.

Как в бреду я хватаю телефон, но папа не отвечает. Максу звонить бессмысленно, он вообще не берет уже несколько часов, а меня начинает колотить. Почему я о ней вообще не думала? Это же было так очевидно, а я совсем вычеркнула ее из списка подозреваемых. Наверно, потому что я думала, что она обо мне и знать не знает? А может потому что Макс о ней никогда не говорил? Точнее говорил, но только хорошее: она мой близкий друг, она мне помогала, она хорошая. Вот почему у меня сложился такой странный образ в голове: она хорошая. Ага, конечно! Это все она! Это всегда была она, а сейчас…

— Ее отец… — проглатываю вязкую слюну, — Ты говоришь, что он…

— Что он чертов психопат? Да. Петра когда не стало — он его заменил, можно сказать. Только тот намного жестче и…

— Где он живет?

— Зачем тебе?

— Потому что я на сто процентов уверена, что Макс сейчас там. И…Ален… — тихо шепчу, глядя ей в глаза, — Я боюсь, что все кончится очень плохо…

Макс; 31

Я иду четким шагом по длинному, мраморному коридору, разнося эхо, наверно, по всему дому. Первым делом я заехал в офис, чтобы закончить все дела. Подписал бумаги. Теперь, абсолютно все, что у меня есть, принадлежит ей и моему сыну — это правильно, но сложно было подписывать заявление о разводе. Это правда было сложно, а выхода нет. Даже если я выберусь живым из этих катакомб, то, что я услышал…Амелия права. Все опять неправильно, я снова облажался. Жаль, что по-другому просто не умею. Наверно правы все-таки психологи, когда говорят, что дети учатся выстраивать отношения с самого детства, а когда не видят «нормальную» модель, прокляты повторять ошибки. Я просто не умею и не знаю, как нужно делать правильно.

Сейчас я еще могу анализировать, и когда я вспоминаю три главных женщины в моей жизни, понимаю, что ни с одной у меня никогда не было «обычных» отношений. Ксения — с ней мы познакомились, когда нам было четырнадцать. Ее перевели к нам из Лондона, и, как все детские отношения, наши начались просто. Не было ничего, кроме: ты мне нравишься, ты мне тоже.

Лилиана? Там все было слишком сложно. Она построила целый план по моему завоеванию, и, думаю, в конечном счете, это все уже было не про чувства, а скорее закрытый гештальт: я добилась, до свидания.

Амелия…моя маленькая девочка. Из всех, кого я когда-либо встречал, только ее любил и всегда буду. Но, как ни крути, она права — все между нами неправильно, не так это должно было быть. Я бы хотел, чтобы у меня было больше времени, хотел бы ей доказать, как она ошибается, но еще больше хочу защитить ее. Ее безопасность для меня на первом месте, и, клянусь, никто больше к ней не приблизится и на пару шагов, поэтому толкаю двустворчатые двери и захожу в холодный, просторный кабинет своего бывшего тестя.

Малиновский сидит за столом и что-то пишет. Этот человек всегда вызывал во мне какое-то странное чувство, будто ты и не с человеком вовсе разговариваешь, а с роботом. Говорит словно "сквозь тебя", и, не смотря на внушительный возраст и казалось бы немощность, он — воплощение силы и твердости характера. Стальной такой, от которого несет могильным холодом.

— Добрый вечер, Максимилиан, — говорит тихо, я слегка щурюсь.

Я сразу понял, кто это был на самом деле. Стоило услышать про желтые тюльпаны — уже знаю: это Ксения. Марина бы не стала, она во-первых, в действительности не способна на такое, во-вторых, слишком сильно меня любит, и в-третьих, не может иметь детей. Для нее это больная тема, поэтому мы никогда об этом не говорим, и именно поэтому в свое время отец окончательно отступил от идеи выдать ее за какого-нибудь политика.

— Даже не знаю добрый ли он.

— Что так?

Усмехается. Я вижу эту мерзкую усмешку на его роже, и аж дергает, но я держу себя в руках, прохожу к креслу и сажусь.

— На мою жену напали.

— У тебя уже есть жена? Не знал.

— Давайте больше не будем притворяться. Это были вы.

Малиновский кладет ручку на стол, отклоняется и складывает руки, медлит, словно наслаждается, а потом кивает.

— Да.

— Зачем?

— Зачем?! Ты серьезно?!

— А похоже, что я шучу?!

— Ты опозорил меня.

— Мы с Ксенией расстались добровольно.

— Да ну? Чья это была инициатива?

— Она знала, как обстоят дела. Я ей не врал.

— И?

— И?! Если ее что-то не устраивало, она могла отметить свадьбу, а не выходить за меня. У нее был выбор, а ты пытался убить моего ребенка, ублюдок.

— И убью, — рычит, подаваясь вперед, — Что?! Думаешь, что это конец?! Я убью твоего выродка, чего бы мне это не стоило…

Бьет красным в глаза. Я вскакиваю и наставляю на него пистолет, но в ответ получаю лишь очередную усмешку.

— Мальчик, спрячь эту пукалку, подожми хвост и вали к себе. Завтра мы начнем войну, на которую ты хотя бы в теории способен. Выстрелить ты не способен в принципе и…

Отжимаю предохранитель. Малиновский на миг замирает, словно оценивает, словно наконец прозрел, молчит еще пару долгих секунд и наконец шепчет.

— Если ты выстрелишь, моя охрана тебя отсюда живым не выпустит.

— Зато моя семья будет в безопасности.

Нажимаю на курок. Мне не жаль, когда я делаю это, когда повторяю, снова и снова. В ушах и перед глазами стоит его рожа: холодный, решительный взгляд, ядовитый тон, опасность. Я словно чувствую ее, как облепляет со всех сторон и толкает вперед: я должен защитить свою семью, чего бы мне это не стоило.

Он испускает свой последний вдох. Царственный, сильный, а все мы в конечном счете перед лицом смерти одинаково жалкие. Я на эту мысль усмехаюсь, а потом вдруг пошатываюсь — что-то мне не хорошо, но это не тошнота. Опускаю глаза и понимаю: точно…перед смертью все мы одинаково жалкие — на моей белой рубашке расползается огромное красное пятно.

«Я и не заметил…» — думаю со смешком, а потом падаю на пол.

Где-то вдалеке раздаются выстрелы, слышу топот, но это уже как будто и не со мной вовсе — я медленно теряюсь, словно уплываю. Вдруг жесткие пальцы встряхивают, и я когда я медленно открываю глаза, то сталкиваюсь с ней.

— Макс, не смей вырубаться!

Голос не ее — слишком грубый, мужской, и тащить меня на себе Амелия вряд ли сможет.

— Артур…

— Да, твою мать, — он тянет меня куда-то, а я еле языком шевелю.

Ноги сейчас, точно два бесполезных отростка — волочатся и мешают.

— Макс, очнись!

Снова встряхивает, и я силюсь открыть глаза, как раз когда он опускает меня куда-то в угол.

— Я сейчас отойду, — присаживается напротив и горячо шепчет, — Там еще остались его люди. Ты должен пообещать, что не потеряешь сознание.

— Я…не могу…

— Знаю, сынок, ты должен. Тебе сильно досталось, но ты сын своего отца, а значит выдержишь.

— Я…дышать сложно…

— Возможно у тебя пробито легкое.

Хриплю в подтверждение, а глаза, как будто свинцом налиты — закрываются.

— Макс! — сильная оплеуха, — Держись!

— Глаза…они сами…

— Ты любишь ее?

— Что?

— Мою дочь. Амалию. Ты ее любишь?

— Амелия… — откашливаюсь, — Я никогда не перестану…

— Ты этого для нее хочешь?! Чтобы она хоронила тебя?! Она этого не переживет!