Пуговицы

В субботу Женечка встретил меня у школы и повёл на осмотр своих бывших владений.

Сначала заглянули в подсобку, где хранились швабры, вёдра, мётлы, тряпки и моющие средства, затем пошли по классам.

В процессе выяснилось, что основная уборка классов входит в обязанности классных руководителей и их классов. А от меня в основном потребуется мыть полы и проветривать.

Однако мы всё равно задержались в каждом классе, чуть ли не по десять минут, проверяя губки, мел, маркеры, чтобы всё писало и лежало на местах.

Женечка с гордостью продемонстрировал, как с помощью скотча отдирать прилеплённые к стульям и партам жвачки, каким составом отмывать надписи и рисунки, чтобы не испортить поверхность, как открывать окна и где брать лейки. Всё это он делал очень долго, тщательно и с чувством. Будто не пыль на шкафу вытирал, а проводил полосную операцию, от которой зависела жизнь пациента.

В коридоре мы просто так простояли около пяти минут. Слушали «сердце школы».

Женечка сказал, что если приложить ухо к стене, то отчётливо слышно, как оно бьётся. Я тоже приложила ухо к стене и тоже слышала сердцебиение, прекрасно осознавая, что это звук моего собственного сердца. И всё же ему, как и прежде, удалось втянуть меня в собственный, метафизичный мир, где трещина на кафельной плитке в туалете грозила привести к дестрою, а чёрная полоса от обуви на полу была меткой, оставленной проникшими в школу под видом детей сущностями. Смятая записка в корзине для бумаг являлась посланием, а обрывок шнурка в физкультурном зале — энергетическим сбоем.

В зале нужно было быть особенно внимательной, тщательно проверять, чтобы к полу ничего не приклеилось и не размазалось жирных пятен. Мыть зал требовалось с самого утра до начала первого урока, чтобы он успел высохнуть, поэтому именно с него начиналась утренняя уборка, и он отнимал не меньше времени, чем вся остальная школа.

Новый физрук, готовящийся к началу занятий секции по волейболу, нашему появлению очень обрадовался и, не переставая жаловаться на то, что в последние две недели ему приходится мыть зал по вечерам самому, ткнул меня носом во все самые грязные места и углы. Но заметив на моём лице плохо скрываемый испуг, заверил, что инвентарь будет протирать сам.

После осмотра зала мой трудовой пыл заметно поугас. Похоже, я ввязалась в то, с чем могла и не справиться. Но деньги за месяц я уже получила, так что пути назад не было.

— Надежда Эдуардовна всегда убиралась в зале сама, — с осуждением сказал Женечка, стоило нам попрощаться с физруком. — А этот ленивый.

— Тебе она нравилась? — впервые за последние месяцы я услышала про Надю что-то хорошее.

— В каком смысле? — насторожился он.

Мне показалось, или на его щеках вспыхнул румянец?

— В любом. Как женщина, например. Надя же была красивая…

— Сущности всегда находят для себя красивое тело, — его губы плотно сжались.

— Только не говори, пожалуйста, что Надя сущность. Я и так не знаю уже, что про неё думать.

— Надежда Эдуардовна всегда убиралась в зале сама, но не потому, что ей нравился правильный порядок. Она хотела, чтобы всё было по её. Чтобы ей никто не мешал делать по-своему, пробуждать и притягивать дестрой.

— Она тебя чем-то обидела?

— Она считала, что я глупый. Грубо разговаривала и обзывалась.

— Как?

— Этого я не скажу. Но… — он наклонился ко мне и зашептал таинственным голосом. — Она чувствовала, что я Хранитель. Вот и злилась. У нас было противостояние. Пойдём лучше на улицу. Здесь не нужно об этом говорить.

— Боишься, что Надин призрак тебя услышит и будет мстить? — рассмеялась я, но Женечка с серьёзным спокойствием покачал головой.

— Призраков не существует. Люди дают непонятному понятные для себя объяснения. Так уж они устроены. Многие. Во всяком случае те, которые не знают ничего о сущностях.

Мы вышли на лестницу. В большие окна светило нечто похожее на солнце.

— Типа сущности не умирают?

— Умирают, конечно, но их нефизическая часть намного больше и важнее, чем телесная, поэтому она может ещё долго сохраняться и после их смерти. Не навсегда, но какое-то время. Также как у обычных людей тела. В нашем материальном мире физическое тело обладает значимостью восемьдесят процентов, а энергетика и душа — оставшиеся двадцать. Приблизительно, конечно. А у сущностей наоборот. При определённых обстоятельствах они даже могут перебраться в другое тело. Точно также, как может меняться состояние нашей души на протяжении всей жизни.

Этим своим высказыванием Женечке удалось обеспечить мою глубокую задумчивость до тех пор, пока не вышли из школы и не остановились возле калитки. Дальше наши пути расходились.

— Ты что-то хотел рассказать про Надю, — напомнила я.

В его глазах читались сосредоточенность и чистота.

— Избавиться от меня было частью плана. Надежду Эдуардовну нарочно подослали. Школа — самое сладкое для них место. Дети беззащитны, доверчивы и восприимчивы. Они эмоциональны и нестабильны. Проще только со стариками. Она смогла вызвать дестрой, и ты видишь, к чему это привело? Теперь я бессилен.

— Не переживай. Я буду хорошо убираться. Обещаю, — я похлопала его по плечу. — Мне-то ты веришь?

— Тебе я верю, но с тех пор, как зеркало разбилось, в тебе тоже больше нет целостности. Ты не можешь оставаться прежней. Внутри тебя теперь сплошные трещины. Каждая твоя часть живёт в своём осколке и не видит остальные.

Пускай к реальности Женечкины разговоры имели лишь отдалённое отношение, но порой он мог ухватить самую суть. Точнее я бы и сама не сказала.

— Ты прав. Я плохой Хранитель. Во мне нет никакого порядка. Во мне поселился дестрой. Мне просто нужны деньги, и я немного поубираюсь, пока ты не сможешь вернуться обратно.

— Думаешь, меня могут вернуть? — ясные глаза с надеждой расширились.

— Конечно. Всё равно лучше тебя никто с этим не справится.

— Я тоже плохо справился, — сказал он без капли драматизма. — Хочешь честно?

Выпрямив спину и решительно вскинув голову, как если бы ему пришлось предстать в зале суда, Женечка торжественно объявил:

— Это я виноват в том, что случилось. Только я и никто другой.

— И что же ты сделал?

— Я знал, что Надежда Эдуардавна тёмная и опасная. Всегда знал. Но мама просила держаться от неё подальше, не разговаривать и не слушать её, поэтому я ничего и не сделал. Я виноват в том, что ничего не сделал.

— Если она опасная, то почему твоя мама разрешила ей работать здесь?

— Я не знаю, — он развёл руками. — Наверное, потому что мама очень добрая и не может никому отказать.

— Выходит, твоей вины здесь нет.

— В тот день… Когда зеркало разбилось. У меня было предчувствие… Что появилась щель… Нестабильность образовалась повсюду. Ты говорила, нужно вспомнить. Я пытался. Та рваная тряпка — послание из дестроя. Я должен был или починить её, или уничтожить, а не выбрасывать в выходной день. Ведь мусорка приезжает только во вторник.