Пушкин в жизни: Систематический свод подлинных свидетельств современников

– Как вы смели отозваться неуважительно о графине Бобринской? Я хорошо ее знаю, это во всех отношениях почтенная особа, и я не могу допустить оскорбительных об ней отзывов.

– Зачем же вы не остановили меня, когда я начинал рассказ? – возразил Пушкин. – Почему вы мне не сказали раньше, что знакомы с графиней Бобринской? А то вы спокойно выслушали весь рассказ, а потом каким-то донкихотом становитесь в защитники этой дамы и берете ее под свою протекцию.

Разговор в тот вечер не имел никаких последствий, и все разъехались по домам, не обратив на него внимания. Но на другой день рано утром Пушкин явился к Павлу Александровичу Муханову, драгунскому офицеру, также бывшему вчера у Урусовых. Собычной своей живостью Пушкин сообщил, что в это утро получил от Соломирского вызов на дуэль и немедленно ответил согласием, что у него уже был секундант Соломирского А. В. Шереметев и что он послал его для переговоров об условиях дуэли к нему, Муханову, которого и просит быть секундантом. Только что уехал Пушкин, к Муханову явился Шереметев. Муханов повел переговоры о мире. Но Шереметев, войдя серьезно в роль секунданта, требовал, чтобы Пушкин, если не будет драться, извинился перед Соломирским. Муханову долго пришлось убеждать Шереметева. Шереметев понял наконец, что эта история падет всем позором на головы секундантов, в случае если будет убит или ранен Пушкин, и что надо предотвратить эту роковую случайность и не подставлять лоб гениального поэта под пистолет взбалмошного офицера… Шереметев поспешил уговориться с Мухановым о средствах к примирению противников. В то же утро Шереметев привел Соломирского к С. А. Соболевскому, на Собачью площадку, у которого жил в это время Пушкин. Сюда же пришел Муханов, и, при дружных усилиях обоих секундантов, примирение состоялось. Подан был роскошный завтрак, и, с бокалами шампанского, противники, без всяких извинений и объяснений, протянули друг другу руки.

Дружеские отношения восстановились. До нас дошло письмо Соломирского к Пушкину из Тобольска от 1835 г. с обращением на «ты», где Соломирский пишет о популярности, какой пользуется Пушкин в Сибири. «Это письмо, – пишет Соломирский, – как доказательство не токмо того, что и в глубине России есть просвещение, но и того, что степень сего просвещения довольно значительна, чтобы люди могли и умели ценить таланты, – должно быть для тебя и для всего русского занимательно».

Павел Александрович Муханов (1797–1871)

Секундант Пушкина в предполагавшейся дуэли с Соломирским. В 1827 г. штабс-капитан лейб-гвардии драгунского полка, адъютант графа П. А. Толстого, тогда командира 5-го пехотного корпуса в Москве. В шестидесятых годах был попечителем варшавского учебного округа и фактически заведывал всем гражданским управлением Польши, в которое наместник, князь М. Д. Горчаков, человек военный, почти совсем не входил. Своими бюрократическими методами управления Муханов возбудил к себе всеобщую ненависть; когда в 1868 г. он был уволен в отставку, ему пришлось тайно покинуть Варшаву, чтоб избежать готовившейся ему на вокзале кошачьей музыки; и во всех городах, через которые он проезжал, его встречали враждебными демонстрациями. Впоследствии был членом государственного совета и председателем археографической комиссии; издал много ценных исторических документов – древних грамот, писем, указов и мемуаров.

Алексей Васильевич Шереметев (1800–1857)

Секундант Соломирского в несостоявшейся дуэли его с Пушкиным. Офицер лейб-гвардии конной артиллерии, адъютант графа П. А. Толстого. Сын Н. Н. Шереметевой, друга Гоголя, двоюродный брат поэта Ф. И. Тютчева, зять декабриста И. Д. Якушкина. Прозвище его было Цыган, по оливковому цвету лица. «Мой брат по крови и по лени», – называет его Тютчев в своем послании к нему.

Екатерина Николаевна Ушакова (1809–1872)

В годы, последовавшие за освобождением Пушкина из деревенской ссылки, в нем замечается жадно-беспокойное искание женского общества, он усердно знакомится с домами, где есть молодые девушки, влюбляется направо и налево, – как будто все время ищет ту, к которой легкое увлечение перешло бы в крепкую, серьезную любовь. В Москве – Софья Пушкина, сестры Урусовы, сестры Ушаковы, Александрина Римская-Корсакова, Наталья Гончарова, в Петербурге – А. О. Россет, Оленина, в деревне – Евпраксия и Нетти Вульф, Катенька Вельяшева. Всех их он почти одновременно вмещает в своем сердце.

Среди увлечений этих особенно как-то весело-беззаботными и светло-интимными являются его отношения с сестрами Ушаковыми. Вскоре после приезда в Москву из ссылки Пушкин был в театре. Мгновенно по зале пронеслась весть, что он здесь; имя его повторялось в общем гуле, все лица, все бинокли обращены были на прославленного поэта, стоявшего между рядами и окруженного густой толпой. Здесь Ушаковы увидели его в первый раз. Вскоре Пушкин познакомился с ними и через некоторое время сделался у них своим человеком. Родители сестер, Николай Васильевич и Софья Андреевна Ушаковы, занимали довольно видное положение в московском большом свете. Они жили в глухой тогда Пресне, в собственном большом двухэтажном доме. Семья была музыкальная и интеллигентная, обе сестры учились пению у известных учителей, хорошо пели. В доме Ушаковых собирались знаменитые музыканты и певцы, бывали также писатели – князь Шаликов, князь Вяземский. Пушкин любил беседовать со старухой Ушаковой и часто просил ее диктовать ему известные ей русские народные песни и повторять их напевы. Обе ее дочери очень нравились ему. Они были красавицы и восторженные почитательницы Пушкина. Младшая, шестнадцатилетняя Елизавета, крепко уже любила тридцатичетырехлетнего полковника С. Д. Киселева, за которого через несколько лет вышла замуж. Пушкин преимущественно увлекался старшей сестрой, семнадцатилетней Екатериной. Она была блондинка с синими глазами, с пепельными волосами, густые косы спускались до колен; резвая, шаловливая, лукаво-насмешливая. «Ни женщина, ни мальчик», – назвал ее Пушкин в надписи на поднесенном ей экземпляре своих стихов. Уже в первую зиму их знакомства в Москве заговорили, что Пушкин к ней неравнодушен. Одна московская девица писала в дневнике: «По-видимому, наш поэт, наш знаменитый Пушкин, намерен вручить ей судьбу жизни своей, ибо уж положил оружие свое у ног ее, т. е., сказать просто, влюблен в нее. Это общая молва. Я слышала, что Пушкин во все пребывание свое в Москве только и занимался, что Ушаковой: на балах, на гуляньях он говорил только с нею, а когда случалось, что в собрании Ушаковой нет, то Пушкин сидит целый вечер в углу задумавшись, и ничто уже не в силах развлечь его… В доме Ушаковых все напоминает о Пушкине: на столе найдете его сочинения, между нотами – «Черную шаль» и «Цыганскую песню», на фортепиано – его «Талисман», в альбоме – его картины, стихи и карикатуры, а на языке беспрестанно вертится имя Пушкина». Пушкин бывал у Ушаковых иногда по два, по три раза в день, чувствовал себя у них свободно и непринужденно. Своей непоседливостью и необычным образом жизни он вызывал недоумение у ушаковской прислуги, а может быть, и у самих Ушаковых. Старый выездной лакей Ушаковых, Иван Евсеев, говаривал, что сочинители все делают не по-людски.

– Ну, что, прости Господи, вчера он к мертвецам-то ездил? Ведь до рассвета прогулял на Ваганькове!

Вечером Евсеев заметил, что Пушкин, уезжая от Ушаковых, велел кучеру повернуть из ворот направо, к окраине города, а на рассвете видел, как он возвращался в карете обратно по Пресне.

3 апреля 1827 г. Пушкин написал в альбоме Екатерины Николаевны:

Когда, бывало, в старинуЯвлялся дух иль привиденье,То прогоняло сатануПростое это изреченье:«Аминь, аминь, рассыпься!» В наши дниГораздо менее бесов и привидений.(Бог ведает, куда девалися они!)Но ты, мой злой иль добрый гений,Когда я вижу пред собойТвой профиль, и глаза, и кудри золотые,Когда я слышу голос твойИ речи резвые, живые,Я очарован, я горюИ содрогаюсь пред тобоюИ сердцу, полному мечтою,«Аминь, аминь, рассыпься!», – говорю.

В мае 1827 г. Пушкин уехал в Петербург. Перед отъездом он был мрачен и невесел. Возможно, что его мучило незаконченное еще дело о непропущенном цензурой отрывке из его поэмы «Андрей Шенье», распространившемся в публике под заглавием «На 14 декабря». За несколько дней до отъезда он писал в альбоме Ушаковой:

В отдалении от васС вами буду неразлучен,Томных уст и томных глазБуду памятью размучен;Изнывая в тишине,Не хочу я быть утешен, –Вы ж вздохнете ль обо мне,Если буду я повешен?

В Петербурге Пушкин увлекался А. О. Россет, А. А. Олениной. Рассказывают, что он даже сватался к Олениной, но получил отказ. Когда в марте 1829 г. Пушкин опять приехал в Москву, он узнал, что Ек. Н. Ушакова помолвлена за некоего князя Долгорукова. Пушкин воскликнул:

– С чем же я-то остался?!

Екатерина Николаевна насмешливо ответила, намекая на отказ Олениной:

– С оленьими рогами.

Пушкин собрал сведения о Долгорукове, оказавшиеся очень неблагоприятными для жениха, и сообщил их отцу Ушаковой. Доказательства были настолько явны, что свадьба расстроилась. Пушкин опять стал постоянным посетителем Ушаковых. И опять – смех, шутки, веселые задирания друг друга, играющая легким хмелем влюбленность. Сестры знали об отказе Олениной, о новом увлечении Пушкина Натальей Гончаровой и жестоко высмеивали его в карикатурах. В альбоме младшей из сестер, Елизаветы, находим целый ряд таких карикатур. В одной из них Оленина протягивает Пушкину кукиш, и под рисунком подпись, сделанная Екатериной Николаевной:

Прочь, прочь отойди!Какой беспокойный!Прочь! прочь! Отвяжись,Руки недостойный!

В ряде рисунков фигурирует Наталья Гончарова, которую Пушкин за ее неприступность назвал Карсом (турецкая крепость, славившаяся своей неприступностью). Под одним из этих рисунков подпись, сделанная женским почерком: «О горе мне! Карс, Карс! Прощай, бел свет! Умру!» Летом Пушкин совершил путешествие в Арзрум. На обратном пути осенью 1829 г. прожил около месяца в Москве, снова все дни проводил у Ушаковых, заполнял альбомы обеих сестер стихами, рисунками и карикатурами. Дошел рисунок восточного города с минаретами и плоскими крышами домов, под рисунком подпись рукой Пушкина: «Арзрум, взятый (вставлено рукой Екатерины Николаевны: «мною. А. П.») помощию Божией и молитвами Екатерины Николаевны 27 июня 1829 г. от Р. X.» В октябре Пушкин уехал из Москвы. Он переписывался с Екатериной Николаевной. В январе 1830 г. писал ей из Петербурга:

Я вас узнал, о мой оракул,Не по узорной пестротеСих неподписанных каракул,Но по веселой остроте,Но по приветствиям лукавым,Но по насмешливости злойИ по упрекам… столь неправым,И этой прелести живой.С тоской невольной, с восхищеньемЯ перечитываю васИ восклицаю с нетерпеньем:Пора! в Москву! в Москву сейчас!Здесь город чопорный, унылый,Здесь речи – лед, сердца – гранит;Здесь нет ни ветрености милой,Ни муз, ни Пресни, ни харит.