Пушкин в жизни: Систематический свод подлинных свидетельств современников

Дмитрий Николаевич Гончаров (1808–1859)

Брат Н. Н. Пушкиной, старший в семье. Окончил Московский университет, служил в министерстве иностранных дел. В 1832 г., в качестве опекуна над имением душевнобольного отца, вступил в управление разоренным гончаровским имением. В 1835 г. вышел в отставку и женился на армянке, княжне Елизавете Егоровне Назаровой. Дмитрий Николаевич был человек добрый, весьма ограниченного ума, путаник в делах; был глух и заикался. Он находился в полном порабощении у своей жены, хотя и княжны, но необразованной, выросшей в бедности в совершенно другой среде. Приезд Натальи Николаевны с детьми и сестрой не пришелся ей по душе. Плохо умытая, небрежно причесанная, в помятом ситцевом платье сомнительной свежести, она появлялась с бриллиантовой ферроньерой на лбу и пренебрежительно оглядывала траурные наряды золовок. Мало-помалу она совсем сочла лишним стесняться; не упускала случая подчеркивать, что она у себя дома, а золовки обязаны ценить всякое ее одолжение; обижалась и дулась из-за каждого пустяка и совершенно отравила им существование. Когда после смерти Пушкина Екатерина Николаевна Геккерен уезжала с мужем за границу, Дмитрий Николаевич писал ей: «…ничто не интересует меня так, как твоя дальнейшая судьба; по правде сказать, изо всей семьи ты сейчас интересуешь меня всех более».

Дуэль и смерть

Барон Жорж-Шарль Дантес (1812–1895)

В дневнике Пушкина от 26 января 1834 г. находим брошенную мимоходом, незначащую, но теперь нас глубоко волнующую запись: «Барон д’Антес и маркиз де-Пина, два шуана, будут приняты в гвардию прямо офицерами. Гвардия ропщет». По странной случайности Пушкин счел нужным отметить в дневнике приезд авантюриста-француза, от пули которого через три года ему суждено было погибнуть.

Дантес происходил из состоятельной помещичьей семьи в Эльзасе. Вся семья его была легитимистской приверженицей «законной» бурбонской династии, являвшейся носительницей бешеной монархическо-феодальной реакции. Жорж учился в парижской Сен-Сирской военной школе. Во время июльской революции, свергнувшей Карла X Бурбона, он с другими учениками школы примкнул к немногочисленным войскам, оставшимся верными Карлу X, и сражался на площади Людовика XV против восставших. Потом был в числе партизан, собравшихся в Вандее вокруг герцогини Беррийской, невестки свергнутого короля. Поэтому Пушкин и называет Дантеса шуаном: шуанами называлось контрреволюционное крестьянство Вандеи, долго боровшееся во время Великой французской революции против республики. После этого Дантес покинул школу, – то ли потому, что он не пожелал служить июльской монархии, то ли, вернее, потому, что она не пожелала его службы. Дантес вернулся в Эльзас к отцу, в его имение Зульце. Материальное благосостояние отца сильно пошатнулось, революция лишила многих членов семьи средств к существованию и королевских пенсий, а семья была большая. Жоржу оставалось одно – искать счастья за границей.

В 1833 г. он выехал в Германию. Через родственников матери, рожденной графини Гацфельдт, Дантес имел протекцию к прусскому принцу Вильгельму, будущему германскому императору Вильгельму I. Это давало ему возможность поступить в Пруссии на военную службу, но только в чине унтер-офицера; это не прельстило Дантеса. Тогда принц Вильгельм дал ему рекомендательное письмо к русскому императору Николаю. С этим письмом Дантес отправился из Берлина в Россию. В каком-то маленьком городке он серьезно заболел и в полном одиночестве лежал в гостинице. В это время возвращался в Россию из отпуска голландский посланник Геккерен; у него сломалась дорожная коляска, и он вынужден был остановиться в городке, – в той же гостинице, где лежал больной Дантес. Познакомились. Молодой француз очень понравился посланнику, – настолько понравился, что Геккерен предложил Дантесу присоединиться к его свите для совместного дальнейшего путешествия и остался ждать выздоровления Дантеса, хотя коляска была уже починена. Вместе приехали в Петербург. Геккерен продолжал покровительствовать Дантесу, оказывал ему материальную поддержку, ввел в великосветские круги. Благодаря его хлопотам и письму принца Вильгельма Дантес, после очень снисходительного офицерского экзамена, был по высочайшему повелению определен с чином корнета в самый лучший из кавалерийских гвардейских полков – кавалергардский. Другой «шуан», упомянутый Пушкиным в дневниковой записи, маркиз де Пина, не имевший такой протекции, принят был не в гвардию, как записал Пушкин, а в армию.

Геккерен продолжал относиться к Дантесу с самой нежной любовью и заботливостью, совершенно как будто непонятной в черством и эгоистическом человеке, каким был Геккерен. Через два года он усыновил Дантеса, сделал его наследником своего состояния, Дантес стал именоваться бароном Геккереном и поселился вместе с приемным отцом. Страстная нежность Геккерена к своему приемному сыну объясняется тем, что распутный старик, по-видимому, при первой же встрече в гостинице влюбился в красавца-юношу. Трудно себе представить, чтобы этот юноша, большой любитель женщин и счастливый покоритель их сердец, в свою очередь влюбился в потасканного мужчину, которому шел уже пятый десяток. Но Дантес ехал устраивать себе карьеру, покровитель его мог ему быть очень полезен в этом отношении, – и молодой человек с легким сердцем сделался «любовницей» влиятельного сановника.

Статный красавец высокого роста, очень живой, веселый, остроумный. В свете он имел большой успех. У него была какая-то врожденная способность нравиться. Этим только можно объяснить, что пустоватый и малообразованный офицер был радушно принят даже в таких высококультурных домах, как Вяземского, Карамзиной и самого Пушкина. Дамы носили Дантеса на руках и вырывали его друг у друга. Избалованный поклонением, он держался с ними развязно: позволял себе обнимать их, целовать, класть голову на плечи. Полковой товарищ Дантеса вспоминает: «Он относился к дамам вообще, как иностранец, смелее, чем мы, русские, требовательнее, если хотите, нахальнее, наглее, чем даже было принято в нашем обществе». Дантес был самоуверен, фатоват, любил похвастать своими успехами. Один знакомый сказал ему:

– Говорят, барон, вам очень везет у женщин.

Дантес ответил:

– Женитесь, граф, и я вам это докажу на деле.

Товарищи его любили, он был «славный малый». Старанием на службе не выдавался, и в приказах по полку то и дело появлялись выговоры ему: он опаздывал на службу, отлучался с дежурства, уезжал в экипаже с развода раньше начальства, на параде закуривал сигару, когда было нельзя, и т. п. За три года службы в полку Дантес был подвергнут взысканиям сорок четыре раза.

Пушкин познакомился с Дантесом летом 1834 г., когда, за отъездом жены, жил на холостом положении и обедал в ресторане Дюме. В том же ресторане обедал и недавно приехавший в Петербург Дантес. Веселый и остроумный француз понравился Пушкину. Дантес стал бывать у него, познакомился с его женой и свояченицами. Соболевский сообщает, что Дантес чрезвычайно нравился Пушкину за его детские шалости: он прыгал, например, на стол, на диваны, – ребячества, к которым был склонен и сам Пушкин до конца жизни. Нравился и своим остроумием, – Пушкин со смехом передавал остроты Дантеса. Так, однажды Пушкин приехал на бал с женой и двумя свояченицами; Дантес встретил его у дверей и воскликнул:

– Voila' le pacha a' trois gueues (вот – трехбунчужный паша)!

В другой раз Пушкин при Дантесе размышлял, как бы назвать журнал, который он собирается издавать вроде английского Quarterly Revieur. Дантес посоветовал:

– Donnez lui le nom de Kvartalny nadziratel [276] .

Дантесу очень понравилась Наталья Николаевна, он влюбился в нее страстно и стал настойчиво ухаживать. Не отходя, танцевал с ней на балах, сопровождал на верховых прогулках, являлся в театре, на гуляньях, всюду, где являлась Наталья Николаевна. Вскоре весь великосветский Петербург заговорил об этих ухаживаниях. Жившая у Пушкиных старшая сестра Натальи Николаевны Екатерина Гончарова по уши влюбилась в красавца-кавалергарда. Ухаживая за Натальей Николаевной, он не прошел и мимо любви ее сестры. Летом 1836 г. Екатерина забеременела от Дантеса. Перед ним встал очень неприятный вопрос о женитьбе на ней. Однако приемный отец и слышать не хотел о таком невыгодном браке, – что навряд ли особенно огорчило Дантеса. За Натальей Николаевной он продолжал ухаживать с прежней настойчивостью. Они обменивались записочками, из которых некоторые, – как впоследствии сам Дантес признавал на суде, – «своими выражениями могли возбудить щекотливость Пушкина как мужа». Ухаживания Дантеса были настолько явны, настолько обращали на себя всеобщее внимание, что княгиня Вяземская решительнейшим образом попросила Дантеса не являться, когда у них Пушкин. Тем не менее он опять явился и весь вечер по-обычному не отходил от Натальи Николаевны. Вяземская ему отказала от дома. Душевное состояние Пушкина было ужасное; ревность его терзала и обиженное самолюбие, больше же всего – мысль о том смешном положении «рогоносца», в которое его ставили в глазах света ухаживания Дантеса.

276

Назовите его Kvartalny nadziratel (фр.). – Ред.

4 ноября 1836 г. Пушкин получил анонимный пасквиль-диплом, возводивший его в ранг заместителя великого магистра ордена рогоносцев. Пушкин почему-то заподозрил в авторстве Геккеренов и немедленно послал вызов Дантесу. Вызов этот сильно перепугал старика Геккерена. Он приложил все силы, чтобы расстроить дуэль. Вместе с приемным сыном они решили повернуть дело так, будто Дантес ухаживал не за Натальей Николаевной, а за ее сестрой Екатериной, на которой Дантес и выразил желание жениться, против чего Геккерен теперь не возражал.

Дантес стал официальным женихом Екатерины Николаевны, 10 января 1837 г. состоялась их свадьба. Но он еще с большей настойчивостью продолжал ухаживать за Натальей Николаевной, откинул всякую осторожность, и казалось иногда, что он насмехается над ревностью и негодованием Пушкина. На балах он танцевал и любезничал с Натальей Николаевной, за ужином пил за ее здоровье. Это была настоящая бравада. Получалось впечатление, как будто Дантес хочет показать, что он женился не из боязни дуэли и что если его поведение не нравится Пушкину, то он готов принять все последствия этого.

26 января 1837 г. последовал второй вызов. Дуэль состоялась. Дантес смертельно ранил Пушкина и сам был легко ранен в правую руку. Как полагалось по законам, он был предан суду. Сочувствие высшего общества было целиком на стороне Дантеса. Саксонский посланник доносил своему правительству: «При наличности в высшем обществе малого представления о гении Пушкина и его деятельности не надо удивляться, что только немногие окружали его смертный одр, в то время как нидерландское посольство осаждалось обществом, выражавшим свою радость по поводу столь счастливого спасения элегантного молодого человека». Оказалось, однако, что кроме «высшего общества» существуют в России и другие слои общества, которые имели очень ясное представление о гении Пушкина и его деятельности. Смерть Пушкина с такой силой всколыхнула широчайшие общественные круги, какой наверху решительно никто не ожидал. Десятки тысяч народа теснились к гробу Пушкина, звучали угрозы по адресу иностранцев, убивающих лучших русских людей, хотели идти на голландское посольство, раздавались форменные революционные речи, огненная стихотворная прокламация Лермонтова по поводу смерти Пушкина распространилась с телеграфной быстротой. Все депеши иностранных послов считают нужным отметить этот никем не ожидавшийся взрыв широкого общественного возмущения; он был так силен, так единодушен, что в верхах с беспокойством заговорили о каком-то тайном революционном обществе, будто бы являющемся руководителем всего движения. Тайный ночной вынос тела Пушкина из квартиры, отпевание его не в указанной церкви, спешный увоз тела в псковскую губернию, – все это было вызвано вовсе не пустыми страхами перед несуществующими призраками, как с возмущением уверяли в свое время смиренно-лояльные друзья Пушкина. Страх правительства был вполне основателен: после декабрьского движения в первый раз за десять лет среди всеобщего могильного молчания вдруг совершенно явственно зазвучал живой голос независимого общественного мнения. Самый этот факт испугал правительство, безотносительно к тому, грозила ли какая-нибудь непосредственная, конкретная опасность. С одной стороны, Николай постарался преградить все пути к проявлению общественного негодования, с другой – поспешил совершенно перестроить свое отношение к случившемуся. Это очень быстро и очень чутко учла знать, вначале отнесшаяся к смерти Пушкина с глубочайшим равнодушием. Французский посол Барант, с выражением искреннего горя стоявший перед телом Пушкина, вызвал замечание присутствовавших: