Пушкин в жизни: Систематический свод подлинных свидетельств современников
Шрифт:
– Вот среди них единственный русский человек.
Прошел день, – и все генерал-адъютанты и камергеры, как по взмаху дирижерской палочки, устремились к праху Пушкина и отшатнулись от Геккеренов. Это со смущением почувствовали сами Геккерены и с большой точностью определили причину внезапной перемены. Дантес в конце февраля 1837 г. в письменном своем показании суду, прося допросить некоторых свидетелей из высшего света, с горечью прибавлял: «Правда, все эти лица от меня отвернулись с той поры, как простой народ побежал в дом моего противника, без всякого рассуждения и желания отделить человека от таланта. Они также хотели видеть во мне только иностранца, который убил их поэта».
18 марта 1837 г. Дантес приговорен был судом к лишению чинов, дворянства и к разжалованию в рядовые. Конфирмация Николая гласила: «Быть по сему, но рядового Геккерена, как не русского подданного, выслать с жандармом за границу, отобрав офицерские патенты». На следующий же день Дантес был усажен в сани и в сопровождении жандарма отправлен за границу.
Он поселился с женой в родительском имении Зульце в Эльзасе. В конце сороковых годов, после февральской революции, Дантес выступил на политическое поприще, был членом учредительного собрания, из легитимистов сделался бонапартистом и усердно поддерживал президента Луи-Наполеона. Летом 1851 г. Виктор Гюго выступил в Национальном собрании
После переворота 2 декабря Наполеон III в награду за услуги, оказанные Дантесом, назначил его сенатором с жалованьем в тридцать тысяч франков в год. В сенате Дантес обратил на себя особое внимание своими речами в защиту светской власти пап. Он исполнял некоторые щекотливые дипломатические поручения Наполеона, – был, например, отправлен ко дворам Вены, Берлина и Петербурга с тайным поручением постараться добиться признания Наполеона этими дворами. Дантес оказался также весьма ловким предпринимателем, искусно сумевшим использовать тогдашнюю финансово-промышленную горячку: он принимал деятельное участие в учреждении кредитных банков, железнодорожных компаний, промышленных и страховых обществ; был одним из учредителей парижского газового общества и нажил на этом большое состояние. В последние годы империи политическое положение Дантеса было видное: он состоял председателем генерального совета Верхнего Рейна, мэром Зульца, был произведен сначала в кавалеры, а потом в командоры ордена Почетного легиона. Жил он в свое удовольствие, пользуясь почетом и влиянием. Близ Елисейских полей выстроил себе трехэтажный особняк; нижний этаж занимал он сам, два верхних были отведены его многочисленному потомству. Днем Дантес обыкновенно отправлялся в экипаже в свой клуб «Сэркль эмпериаль», а вечера проводил дома, в кругу семьи, часто развлекая молодое поколение рассказами о своей молодости.
Князь В. М. Голицын видел Дантеса в Париже в 1863 г. «В то время, – рассказывает он в своих неизданных записках, – Дантес был сенатором Второй империи. Полный, высокого роста, с энергичным, но довольно грубым лицом, украшенный эспаньолкой по моде, введенной Наполеоном III, он казался каким-то напыщенным и весьма собою довольным. Мне его показали на церемонии открытия законодательных палат, на которой я с родителями своими присутствовал в публике. Он подошел к одной русской даме, бывшей вместе с нами и старой его знакомой по Петербургу, чрезвычайно любезно напомнил ей о себе, но та встретила эту любезность довольно холодно, и, поговорив минут пять, он удалился».
Почитателям Пушкина очень приятно было представлять себе, что Дантеса всю жизнь жестоко мучила совесть за убийство великого поэта. Дантес будто бы уверял встречавшихся ему за границей русских, что он не подозревал даже, на кого поднимал руку, что вынужденный к поединку, он все же не желал убивать противника и целил ему в ноги, что невольно причиненная им смерть Пушкину тяготит его и т. п. Художник Наумов в известной своей картине «Последняя дуэль Пушкина» изобразил Дантеса глубоко подавленным, медленно, с поникшей головой идущим прочь от раненного им Пушкина. Никаких таких терзаний в действительности не было. Среди других своих приключений молодости событию с Пушкиным Дантес придавал очень мало значения. Он говорил, что поступил как человек, который считает, что за определенные слова должно быть дано удовлетворение. У барьера он не считал нужным сентиментальничать. Никогда он не говорил, что целил Пушкину в ногу, и никто из семьи никогда не слышал от него об угрызениях совести. Напротив, он считал, что выполнил долг чести и ему не в чем себя упрекать. Дантес был вполне доволен своей судьбой и впоследствии не раз говорил, что только вынужденному из-за дуэли отъезду из России он обязан своей блестящей политической карьерой, что не будь этого несчастного поединка, его ждало незавидное будущее командира полка где-нибудь в русской провинции, с большой семьей и недостатком средств. Любопытно, что ни в молодости, ни впоследствии Дантес не проявлял никакого интереса к литературе. Домашние не припомнят Дантеса в течение всей его долгой жизни за чтением какого-нибудь художественного произведения. Даже французский литературный язык давался ему нелегко, и в нужных случаях приходилось обращаться за помощью к посторонним.
После крушения Второй империи политическая карьера Дантеса закончилась. Он умер в имении своем Зульце в глубокой старости, окруженный детьми, внуками и правнуками.
Барон Якоб-Теодор-Борхардт-Анна ван Геккерен де Беверваард
(1791–1884)
Голландский посланник в Петербурге. Принадлежал к древней, но обедневшей дворянской фамилии. С 1823 г. служил при нидерландском посольстве в Петербурге, в 1826 г. был назначен посланником. Он находился в тесной дружбе с русским министром иностранных дел графом Нессельроде и принадлежал к международной реакционной клике, горячо поддерживавшей политику Меттерниха в ее борьбе с малейшими проявлениями революционного движения в Европе. При русском дворе Геккерен пользовался большим влиянием и уважением. Однако в 1833 г. департаменту внешней торговли пришлось обратить внимание министерства иностранных дел на то, что «с некоторого времени привозятся к Геккерену из-за границы значительные партии вещей»: пользуясь правом посланника беспошлинно получать вещи из-за границы, Геккерен широчайшим образом использовал это право, выписывая массу вещей, начиная с напитков и кончая мебелью.
Геккерен был тонкий и искусный дипломат, очень ценившийся своим правительством, но как человек производил крайне неприятное впечатление: был черств, эгоистичен, неразборчив в средствах, глубоко беспринципен, известен был по всему Петербургу своим злым языком и многих перессорил. Современник характеризует его – «всегда улыбающийся, отпускающий шуточки, во все мешающийся». Он никогда не был женат, не имел в жизни романов с женщинами. Но рассказывали, что он большой приверженец однополой любви, что вокруг него группируются великосветские молодые люди самого наглого разврата, что в распутном его гнезде фабрикуются всевозможные сплетни, чернящие доброе имя людей. После смерти Пушкина вюртембергский посланник по поводу отставки Геккерена доносил своему правительству: «Об отъезде Геккерена никто не жалеет, несмотря на то что он прожил в Петербурге около тринадцати лет и в течение долгого времени пользовался заметным отличием со стороны двора; в городе к барону Геккерену относились хуже в течение уже нескольких лет, и многие избегали знакомства с ним».
Если бы даже целый ряд свидетельств не говорил вполне определенно о противоестественных склонностях Геккерена, то уже одно его отношение к Дантесу должно бы нас убедить
в их существовании. Ни один самый любящий отец не мог бы относиться к родному сыну так, как черствый, эгоистический Геккерен к молодому человеку, случайно подобранному им в захолустном немецком городке. Это была не отцовская любовь. Это была страстная влюбленность стареющего человека, любовь самозабвенная и безоглядная, все готовая отдать за ответную любовь любимого существа. Дантес добивается благосклонности Натальи Николаевны, – и старый Геккерен изо всех сил старается для него: как тень, преследует Наталью Николаевну, нашептывает ей о безумной любви сына, говорит, что он близок к самоубийству, описывает его муки, негодует на ее холодность и бессердечие, умоляет возвратить ему сына, излагает ей проект бегства за границу под его дипломатической эгидой. Пушкин, получив анонимный пасквиль, посылает Дантесу вызов, и Геккерен ставит все вверх дном, чтобы уладить дело. С большим трудом уладил. И уже хорошо зная, что с Пушкиным шутки плохи, что каждую минуту может запахнуть порохом и кровью, все-таки не может смотреть спокойно на любовные муки приемного сына и опять начинает преследовать Наталью Николаевну своими уговорами, при выходе из театра шепчет ей:– Когда же вы склонитесь на мольбы моего сына?
Все для возлюбленного он готов был сделать. И с горечью Геккерен сознавал, что не встречает в Дантесе такого же беззаветного к себе чувства; после высылки Дантеса Геккерен писал ему: «Боже мой, Жорж, что за дело оставил ты мне в наследство! А все недостаток доверия с твоей стороны. Не скрою от тебя, меня огорчило это до глубины души, не думал я, что заслужил от тебя такое отношение».
Был ли Геккерен причастен к фабрикации анонимных пасквилей, полученных Пушкиным в ноябре 1836 г.? Сам Пушкин был глубоко убежден, что это – дело рук Геккерена, и, кажется, в этой уверенности и умер. Какие-то данные были доставлены жандармерией императору, убедившие, по-видимому, и его в причастности Геккерена к пасквилям. Однако, с какой стороны ни подходить, совершенно невозможно себе представить, какой для Геккерена был смысл посылать Пушкину подобные пасквили. Могли это сделать только враги Дантеса, желавшие помешать свободе его ухаживаний за женой Пушкина. Последовавший вызов на дуэль был естественным следствием этих пасквилей. Все же поведение Геккерена после вызова, его отчаянные старания во что бы то ни стало ликвидировать создавшееся положение показывают, что он его вовсе не желал. Исследователи последнего времени единодушно сходятся во мнении о непричастности Геккерена к анонимным письмам. Щеголев, тоже отрицавший эту причастность, изменил свое мнение, когда выяснилось, что острие пасквильного диплома было направлено не на Дантеса, а на императора Николая. По мнению Щеголева, в таком случае можно принять, что Геккерен послал пасквиль Пушкину в намерении отвести его внимание от Дантеса и направить его гнев в другую сторону. Но за какого простачка должен был принимать старый Геккерен Пушкина, если мог думать, что стоит указать ему на Николая, – и он забудет о Дантесе, который так компрометировал его в глазах света, и весь свой гнев целиком направит на Николая? Такой наивности Геккерен не мог предполагать в Пушкине, а впутывать в интригу высокую особу русского императора ему, представителю иностранного двора, было слишком рискованно.
26 января 1837 г. Пушкин послал Геккерену-старшему свое ужасное письмо, сделавшее дуэль неизбежной. Почему он послал письмо не Дантесу, а Геккерену? Автором ноябрьского пасквиля Пушкин считал Геккерена, – но дело с пасквилем как-никак было ликвидировано тогда же, и не произошло ничего нового, что могло бы побудить Пушкина опять вспомнить о пасквиле. Дело шло теперь не о старом пасквиле, а о непрекращавшейся своднической роли Геккерена, о его уговаривании Натальи Николаевны изменить мужу и осчастливить приемного его сына своей любовью. Павел Вяземский утверждает, что объяснение раздражению Пушкина следует видеть не в волокитстве Дантеса за его женой, а в уговаривании ее стариком бросить мужа: этот шаг старика и был тем убийственным оскорблением для самолюбия Пушкина, которое должно было быть смыто кровью. Во всяком случае, оба Геккерена сливались в глазах Пушкина в двуединое существо, с исключительной наглостью вмешивавшееся в семейную жизнь Пушкина, и вызов его одновременно бил по обоим. То, что в письме говорит Пушкин о роли Геккерена, достаточно объясняет причину адресования письма ему. «Вы, представитель коронованной главы, – вы отечески служили сводником вашему сыну… Подобно старой развратнице, вы подстерегали мою жену во всех углах, чтобы говорить ей о любви вашего так называемого сына; и когда, больной сифилисом, он оставался дома, вы говорили, что он умирает от любви к ней; вы ей бормотали: «Возвратите мне моего сына!..» Я не желаю, чтобы жена моя продолжала слушать ваши родительские увещания».
Вызов принял, конечно, Дантес. Есть сведения, что Геккерен в наемной карете, чтобы не быть узнанным публикой, поехал следом за дуэлянтами и ждал результатов поединка у Комендантской дачи, за полверсты от места дуэли. Он уступил свою карету для раненого Пушкина, а сам возвратился домой на извозчике.
Последствия, которые имела для Геккерена дуэль и вызванная ею смерть Пушкина, пробуждают большое недоумение. Что, собственно, случилось? Молодой офицер, сын иностранного посланника, – и даже не родной сын, а приемный, – по любовному делу убил на поединке нечиновного камер-юнкера, приревновавшего его к своей жене. Что здесь для того времени особенного? И самому убийце в подобных случаях наказание грозило очень небольшое – несколько месяцев ареста в крепости или на гауптвахте, особенно ввиду поведения убитого, сделавшего дуэль неизбежной. И уж никоим образом не могло отразиться это событие на отце офицера. Первые дни можно было думать, что все так и будет. Петербургское высшее общество за редкими, единичными исключениями было целиком на стороне Геккеренов, оказывало им самое теплое внимание и сочувствие; император Николай высказался о Дантесе очень милостиво, признавал, что он никак не мог отказаться от вызова своего бешеного противника и что во время дуэли вел себя честно и смело. Вюртембергский посланник князь Гогенлоэ-Кирхберг писал своему правительству: «Непосредственно после дуэли между Пушкиным и молодым Геккереном большинство высказывалось в пользу последнего, но не понадобилось и двадцати четырех часов, чтобы русская партия изменила настроение умов в пользу Пушкина». Что это за «русская партия», мы увидим ниже. Но факт тот, что отношение верхов к обоим Геккеренам совершенно неожиданно резко изменилось. Дантес был присужден к разжалованию в рядовые и, как иностранный подданный, выслан за границу, «посажен в открытую телегу и отвезен за границу, как бродяга, без предупреждения его семьи об этом решении», – с негодованием писал в своей депеше французский посол. Старший Геккерен, после долгих и напрасных попыток оправдаться перед императором, увидел себя вынужденным уехать в отпуск. Перед отъездом он просил императора об аудиенции. В этом ему было отказано, но была прислана табакерка с царским портретом. Такие табакерки вручались посланникам, когда они окончательно покидали свой пост; вручение табакерки Геккерену говорило, что его больше не желают видеть на его посту.